Ох эти дети!..

Тина Шотт
Круглоголовые, пухлогубые, курносые, вихрастые, с аккуратными косичками, со сбитыми коленками, – это всё дети! Чьи-то дети...
Юлька мечтала о ребёнке почти с самого нарождения.
Она задирала измазанную красками майку, и стоя перед зеркалом, подолгу рассматривала два тёмных пятнышка на груди. Юлька теребила и оттягивала круглые бусинки, пытаясь представить, как это будет...
  Ей нисколечко не верилось, что у неё вырастут тити, как у Лизы.
Лиза – их соседка из пятой квартиры. И у неё родился мальчик! Лиза выкладывает из халата тяжёлую дыню, с большой коричневой пуговицей на конце, и толкает её в малюсенький рот ляльки.
Кошмар! Нет, Юлька не будет так издеваться над своим ребёнком, она ему даст бутылочку с соской. Как у её куклы Наташи.

- Лиза, а что у тебя там внутри?
- Грудное, самое полезное в мире молоко.
- Так много?!
- А малышу и надо много, он же растёт.
- А ему вкусно?
- Вырастет, спросишь, - хохочет Лиза. Она закидывает голову назад и по её плечам бегут золотые волосы.
Мама называет Лизу дойной коровой, и почему-то всегда сердито.


Юлия Петровна окидывает класс строгим взглядом. За третьей партой, у окна, сидит её дочь Маша, временно, пока их учительница болеет. У второклашек ведут уроки те, кто свободен. Юлию Петровну такой наплевательский способ обучения не устраивает!
- К доске пойдёт Мария Углова.
- Мама, я?!
- Здесь нет мам! Меня зовут Юлия Петровна.
Маша смешно поджимает алые губы, распахивает огромные карие глаза, а потом показывает язык Кате Морозовой, которая улыбается во весь беззубый рот.
- Пиши: «Все дорожки парка были усыпаны...»

Домой они шли молча. Маша тащила тяжеленный ранец, она не знала, какие предметы будут и захватила все учебники. Когда они перешли через дорогу, Маша спросила:
- Мам, ой, Юлия Петровна, а зачем ты, вы меня вызвала и опозорила перед своими первашами?!
- Не будешь по сторонам смотреть и ворон за окном считать.
- Мне было ску-у-у-у-учно!
- А с Верой Сергеевной весело?
- Ещё как! Мы играли в игру «запоминайка», хохотали, до упада!
- В классе?
- А где же ещё!
- Надо не хохотать, а правила по русскому языку как следует учить! Это ты меня опозорила, написала «дарошки»!


* * *

Коська стоит в углу. И вчера стоял... И завтра стоять будет! Коськин папа обожает наказывать сына.
«Поторчал бы сам в углу,», - думает Коська, - носом к стенке, а она пахнет обоями!»
- Не прислоняйся к обоям! – папа отодвигает Коську, положив свою тяжёлую руку ему на лоб.
- Я устал, у меня голова сама па-да-ет...
- Ещё раз упадёт, всю ночь стоять будешь! Обои только наклеили, а ты сейчас своим чумазым ртом пятен наставишь!
- А ты пусти меня, я умоюсь, а?
- Стой! Нечего было с кашей баловаться.
- Я не баловался, я проверял, войдёт в рот сразу пять ложек, или вывалится.
- Ага, и вывалилось мне в тарелку!
 Вспомнив, как не удержал кашу после пятого захода полной ложки в рот, Коська начинает хохотать.
- Тебе ещё и смешно?! – и папа отвешивает крепкий подзатыльник, так, что Коська утыкается измазюканными губами прямо в розовую розу на новых немецких обоях.


* * *

Акушерка спросила роженицу, кого, мол, ждёте, и Татьяна сквозь стоны проговорила, что сын уже есть, послал бы Бог дочку. Ровно в три часа ночи родилась долгожданная!

 
Когда муж получил свёрток с розовощёкой малышкой он умилился:
- Ты только посмотри, бровки, как нарисованные!
Борька, увидев распелёнутую сестру, недоверчиво поинтересовался:
- А у неё всё выросло?
- Всё, всё, можешь не сомневаться, посчитай пальчики, по пять?
- По пять... Ой, какая она маленькая, меньше моей ноги!
Иришка росла как на дрожжах! Татьяна вспоминала, как из ночи в ночь спала сидя, вернее, голова лежала на подушке, а ноги на полу, пока Борьке не исполнился год.
Когда уснувший дом оглашался Борькиным громким плачем, Таня хватала пелёнки, одеяло и наскоро укутав крикуна, выскакивала во двор.
Она трясла Борьку до изнеможения, он засыпал на короткое время, твёрдо зная, что отоспится днём.
Иришка спала как ангел, всю ночь, ни звука. Татьяна тревожно подходила к кроватке, убедиться, что с доченькой всё в порядке. Но так, – только до года!
Потом, едва дочь научилась говорить, началось: - «Пить, печеньку!».
Но самой жестокой пыткой было еженочное признание в любви!
Прокрутив за день тысячу неотложных дел, уложив детей, Татьяна падала в кровать, как подкошенная. Засыпала мгновенно! И в стадии, когда лёгкий сон переходил в глубокий, Татьяна вздрагивала, оттого, что квартира начинала звенеть ласковым колокольчиком Иришкиного голоса:
- Мама, я тебя люблю!
- И я тебя, тоже...



Отредактировано: 31.01.17