Первое мое пробуждение в этом мире связано с уходом из жизни гения 20 века - товарища Сталина. Ночью, а может вечером, после тяжелого трудового дня, в те глухие места, где проживала тогда небольшая наша семья, дошло известие, что скончался Вождь всех времен и народов товарищ Иосиф Виссарионович Сталин. Когда в контору по телефону сообщили об этом, весть мгновенно разошлась по всем лагерям Долинки, по всем баракам и отдельным "семейным" землянкам. Кто-то схватил меня на руки и потащил вверх, на воздух. В лицо дунул морозный ветер, а в глаза - свет, живой волнующийся свет, желтый, оранжевый, красный. Свет этот исходил от факелов. От пакли, привязанной к палкам, из больших железных банок, отовсюду шел этот свет и волновал зрачки маленького человечка. Они бегали, эти одуревшие зэки, с факелами в руках, они что-то кричали, то ли от радости, то ли от горя, а я держался за шею матери и видел эти черные волны больших толстых людей в ватниках и шапках, пар из их беззубых ртов и черный дым факелов.
Уже потом, через много лет, я спрашивал у матери, что это было, что так меня поразило в тот вечер или ночь? И когда было так много людей вокруг? И она с трудом верила, что я мог запомнить ту ночь, ведь мне было тогда полтора года. Более твердые воспоминания остались, когда мы с соседским мальчиком таскали капусту; другой раз мы плескались в какой-то луже, а женщины были в длинных байковых рейтузах и купались в расположенном рядом пруду. Помнил я, как отец носил меня на шее, а вот то первое воспоминание, с факелами, отпечаталось без подробностей. И тогда я решил нарисовать на картонке эту сцену, и назвать эту картину 5 марта 1953 года. Хотя, пришло известие, наверно, 6-го.
В землянке, устройство которой, хоть и не подробно, помнил, я разместил, рисуя, свою люльку. Люльку точно такую же отец сделал для моей сестренки Тани уже в Киргизии. Однажды я так раскачал эту люльку, что перевернул ее вместе с сестренкой.
Чтобы показать, что известие пришло внезапно и всех поразило, нарисовал мою мать в длинной рубашке, похожую на Мать-Родину в Сталинграде. Она держит в руках проснувшегося, абсолютно голого ребенка с проницательным взглядом, и показывает отцу в открытую дверь на костры и факелы на улице. Отца, конечно же, я изобразил в телаге , основной одежде зэка, и с топором в руке, потому что помню и знаю, что в деревнях и домах на отшибах топор всегда стоял у двери под лавкой. Сделал попытку изобразить также закутки под лестницей, где я когда-то складывал капусту. Изобразил я конечно и свой любимый паровоз, который, по семейному сказу, я уронил на голову какой-то девочке, которая пришла в гости со своей мамой. Она очень презрительно отнеслась к паровозу, и наверное, ко мне.
Другую картину, которую я задумал о жизни в Долинках, называлась "Капуста". Там два мальчика в бескозырках. Бескозырка - это была мечта пацана. На них часто были слова "Герой" и "Аврора". Так что один мальчик там герой, а другой – революционный матрос с «Авроры». И оба с большими вилками капусты, которые им бросил зэк из-под колючей проволоки. На первом этюде, который я нарисовал гуашью, я даже написал наивные стихи:
"Нас жизнь кидала как капусту,
что доставалась тож не густо,
и там, где ночью людям рай,
к нам в гости приходил Бабай".
Бабай - это казахско-татарское слово, означающее что-то типа Карабас-Барабас. Им пугали детей: вот мол сейчас Бабай придет. Я помню случай, когда я не хотел спать, и мне мать сказала: «Спи, а то Бабай придет». И тут же в окошко постучали. Я поднял голову и посмотрел - никто к окошку не встал, значит, стучали с той стороны, со стороны улицы. А окошко наше маленькое, и находится высоко, поскольку это землянка, и она врыта в землю, чтобы тепло было: в земле тепло. Так что Бабай действительно прошел возле дома. И надо спать…
14 декабря 2002
Бабай идет
Первое что я помню в жизни, это были нары. Нары широкие, деревянные. Они полностью занимали всю глиняную комнату, где я лежал на этих нарах в окружении каких-то тел. А над этой коллективной кроватью, где-то вверху было окно. Окно квадратное, голубое. И я точно вижу, что никто не встает в комнате. Но вдруг в окно кто-то постучал в стекло и говорит: «Спи, а то Бабай придет». Значит это без обмана, значит стучат с другой стороны, со стороны улицы.
Это первое впечатление очень испугало меня надолго. Когда я уже жил в Киргизии, в сахзаводском поселке, на улице Фрунзенской, то боялся оставаться один дома по вечерам, а по ночам тем более. Хотя об этом никто не знал. Я брал кухонный нож, клал рядом с собой и прислушивался к шагам за стеной. Мне представлялись картины одни страшнее других. И в этих картинах обязательно лезут через окно, хватают нож и режут меня. У меня все отнимается, и нет никаких сил двигаться.
...Наконец за стенкой слышатся шаги, это идут отец с матерью. Я вздыхаю и тихонечко опускаю нож вниз под кровать.
25 июня 2002