У попутчицы моей в сторону Сарани спрашиваю: «А есть в Сарани гостиница?». Надо, думаю, подстраховаться, вдруг никого не застану. И потом лучше идти в гости, не думая о том, ждали тебя или нет. Соседка с заднего сиденья внимательно посмотрела на меня: «Нету, только в Караганде». Что-то не верится, ведь Сарань - большой город. Я помню, какие там шикарные парикмахерские были.
- Нет теперь парикмахерских, кто в Шевченко уехал, а кто на Донбасс. Кто как перебивается.
-А где мне выходить, если я на улицу «Водоканальная»?
-На последней остановке, это ведь на самом краю.
Автобус въехал в тихий город, в котором самыми шикарными домами были пятиэтажки-хрущебы, а большинство пространства застроено частными домиками с огородами и полисадниками. Слева стояли бетонные заборы с проломами, за которыми виднелись громадные цехи, просвечиваемые насквозь. На стенах этих цехов неизменно виднелись полустертые бодрящие лозунги.
Со стороны цехов дышало запустением, со стороны улиц еще просматривалась какая-то жизнь.
Я вышел из автобуса возле пятиэтажного дома. Из некоторых одинаково расположенных окон выглядывали беззубые счастливые лица.
Поднявшись на несколько цементных ступеней, у парадной обшарпанной двери слева, читаю: «Лечебно-профилактическое учреждение № 14».
Навстречу мне выходит миловидная казашка лет 40. Спрашиваю:
-А здесь поселиться нельзя?
-Можно, но направление для этого нужно, и потом сюда чаще привозят.
-Вот я и приехал, на автобусе.
Она засмеялась и гордо сказала:
- Наше учреждение единственное в Сарани. Мы обслуживаем всю шахтерскую Сарань.
- А где улица Водоканальная? - спросил я у нее. «Там» - сказала она, махнув рукой в сторону полуразрушенной красной стены, на которой белой краской было написано: "Решения XXII съезда КПСС - в жизнь!"
И вот иду я по Сарани, где последний раз был в 1970 году! Я помню, что это был тогда живой город. Торчит в памяти, с того времени, как стригся в парикмахерской. Девушка очень долго и тщательно стригла меня, а потом я заплатил всего 15 копеек. Не знаю, где теперь эта девушка, может уехала в другие края. Сейчас же только время от времени попадались какие-то однополые пары с заплетающимися ногами.
И пошел я дальше, волоча свою сумку, подаренную мне Вилли Бауэром в Германии. Вилли – наш однокашник. Группа наша в техникуме называлась РЭ-25, а как раз популярной по радио была передача «Опять двадцать пять». Так вот про нашу группу так и говорили: «Опять РЭ-25». В группе нашей было несколько немцев, поскольку вообще в Казахстане и Киргизии осели много немцев, депортированных из Приволжской немецкой республики в начале войны. Шеффер, Роде, Целлер, и вот Вилли Бауэр. И все они сейчас в Германии. Вилли, например, живет в небольшом старинном немецком городке Роттенвальд и работает в немецкой кампании. Знания, полученные им в техникуме связи, работают сейчас на благо Германии и большой семьи Бауэров.
Когда мы на третьем курсе поехали на производственную, почти годовую практику, то Вилли попал в компанию с нашими так называемыми амбалами. Это были Дубас и Абрам, которые своим хамством подавляли всех «салаг». Особенно было трудно по-немецки скромному Вилли. Но когда пришла пора лезть на столбы, неожиданно Вилли стал первым по забиванию крюков в столбы. Только он это делал с одного удара кувалдой, вися на поясе и на кошках, которыми связист впивается в опоры на высоте семи метров.
Мы с Сашкой Сивожелезовым попали в другую группу, с двумя Генами и Целлером и работали, проводя связь и электричество в заброшенном поселке имени Курманова, почти в настоящей пустыне, возле пересохшей казахстанской речки Уил. Помощником нам был старый трактор Д-54, который уверенно дергал за ручки Сашка Целлер. В этом поселке, до нашего появления, в 1969 году еще не знали, что такое электричество. И только батарейные радиоприемники «Родина» заполняли досуг 200 казахских семей, главным делом которых была жизнь со своими верблюдами.
После того, как батарейки иссякали, или на «Родину» наступал верблюд, казахам приходилось покупать новую «Родину», и поломанные «Родины» лежали в каждом убогом домишке горами. Взявшись, во время песчанных бурь, когда не было возможности ставить столбы, ремонтировать эти «Родины», я сделал первые профессиональные шаги в радиотехнике.
А тогда, сидя в дырявом туалете, проветриваясь казахстанским ветром вместе с песочком, я сочинял строчки под любимого нами Высоцкого:
« А вот однажды мы проснулись
и лупаем глазами,
а это жизнь нас забросил сюда,
И дали нам в руки каждому ломину
и заставили копать ямы для себя.
А это называется практика,
а практика это не что нибудь…»
Плутая среди одноэтажных домиков Сарани, по улицам, перерытых траншеями, все чаще стали мне попадаться русские старушки, которые знали, где находится этот дом Водоканальная 1-А, и наконец я добрался до ворот, несомненно тех, на фоне которых где то у меня была фотография кучерявого длинного подростка.
Две молодые собачки радостно встретили меня диким лаем «гав-гав-гав» с обоих сторон. Ну, думаю, дай то Бог! Была у меня надежда, что Сашка Сивожелезов в Сарани. Вот тогда моя поездка и все эти происшествия в поезде оправданы.
На лай собачек вышла незнакомая мне женщина лет 40. Я подумал, не сестра ли это Сашкина. "А Сивожелезовы здесь живут?"
"Сейчас", сказала женщина под неумолкающий лай собачек, и вслед за ней вышла - о это точно - но мать, что ли? Ну точно мать.
Но нет, это женщина моих лет. Мы даже обнялись с ней, она меня узнала, а я понял, что это родня Сашки, но вот кто?
"Я Дуся, сестра Сашки"
" А Сашка как, жив-здоров? " - быстрее спрашиваю я, скорее надо узнать, жив ли. Время то сколько прошло, все может быть.
"Жив-жив" - успокоила меня Дуся, но не в Сарани, а в Донецк уехал.
"Давай, заходи, я помню тебя, а он все спрашивал, думал, увидитесь ли, я только недавно думала о тебе, вот жизнь разбросала всех. А мы все здесь так живем. Все разъехались. Одна я осталась. С дочкой и внучкой живу. И внук 3 месяца назад родился. А все так же, дом тот же"
"А корова есть, я помню, корова была"
"Да две коровы было, теперь нет. Нет кормов, нет денег. Сашка в прошлом году приезжал, ругался, говорит, плохо сохраняем хозяйство. А на что сохранять. Только-только вылезаем из голода. Ни света, ни воды не было. Пищу готовили во дворах, на кирпичах".
Да, здесь, на улице Водоканальной, мы пили молоко с Сашкой, и тогда большая дружная семья была в сборе. Хорошо помню мать Сашки – плотную, высокую и сильную женщину с веснушками по всему лицу. Я смотрю на Дуню, и вижу копию ее матери, какая она была 35 лет назад. Такая же добрая улыбка, немного рябоватое лицо.
Я прохожу во двор, который помню еще. Только нынче он тихий, не мычания коров, ни блеяния баранов.
- Я сейчас работаю в Караганде, возглавляю бригаду дворников. Работы нет в Сарани, держимся, где бы копеечку или по нашему теньге, заработать. А ты в Москве живешь?
-Да, все там же, институт окончил, так и работаю радиоинженером. Дунь, ты поставь пока чайник, я видел магазин по дороге, схожу, куплю чего-нибудь.
- Пойдем вместе, сейчас магазинчики на каждом углу.
Мы идем с Дусей в магазин и она мне рассказывает, что мать и отец давно умерли, коровы тоже ушли в мир иной. Сарань уже не шахтерский город, а так, пригород Караганды. Люди стараются куда-то уехать или работать вахтенным методом в Россию, или в Украину на шахты.
Магазинчик, уставленный ящиками, имел знакомый по Москве и Подмосковью набор товаров: Кубанское масло, много-много печенья, сортов десять водки, сортов двадцать вина, селедка копченая с таким знакомым отечественным запахом, мука и куски кур под названием «Ножки Буша».
Купив водки и посидев за роскошным для Сарани столом, я решил остаться у Дуни ночевать. К ночи нашелся у меня напарник по путешествию в Долинку. Виктор, женатый на ее дочке, как раз был из тех мест, куда я держал свой путь. Родился он и вырос в Долинках. Ехать мне одному в те места они строго настрого не рекомендовали. Дуся сказала: тебя за твои ботинки там убьют. Я недоверчиво посмотрел на мои стертые наискось туфли, которые давно пора выбросить, но через какое то время согласился у нее переночевать, а утром поехать с ее сватом Виктором в Долинки.
И у Дуси, и после, в Долинках, в Карабасе, за столом, просто на табуретках все разговоры шли о тяжелой жизни - нет денег, нет работы. Тогда, в 70-м году, богатая семья была у Саньки. Отец, мать, шестеро детей. Сейчас и на Земле остались не все, а кто остался - Дуся долго рассказывала мне: кто, где, что, когда. Потом еще одна соседка пришла, из той же бригады по «клирингу Караганды»; рассказывал им про Москву. Для них Москва - это что-то вроде рая. Так вот я их страстно успокаивал, что у них лучше. Хотя не знаю. Если сравнить с Саранью, обставленной горами разваленных и проваленных неработающих шахт, без горящих лампочках на столбах ночью, с самым большим пятиэтажным зданием ЛТП, то лужковская Москва лучше.
- Назарбаев назначил срок – 2030 год, когда наступил полная благодать в Казахстане. Наверное решил, что в этом году бальзамировать его будут.
- Но вообще то в Казахстане есть шанс - нашли нефть, и баи из верблюдных стали нефтяными.
В это время по телевизору шел двухсерийный индийский фильм
«Любовь наперекор судьбе».
Утром поехали мы с Виктором на автобусе по степям казахстанским в сторону Абаза.
Это как раз те места, по которым, согласно семейным сказаниям, ехал я году в 1954 на полуторке с другом Гашкой. Как потом рассказывала мать, «комсомолец» Ванька Крюков, который имел 15 лет сроку, не устоял от пацанячьих просьб: «Дядя, покатай, а дядь…». Тряслись мы тогда с ним из Долинки на деревянном сиденье и в конце концов в Абазе нас сняли.
… А через 50 лет автобус с сиденьями мягкими, хотя и порезанными на квадраты, неохотно соревнуясь с грузовиками, Жигулями и Москвичами, шел по неширокой дороге, среди сопок, полуполей и разрытых котлованов. Иногда появлялись поселки и тогда с разных сторон шли длинные здания, переоборудованные в магазины в киоски, в мастерские ремонта и шиноремонта, обещающие мгновенную вулканизацию и сходимость передней подвески.
Вокруг мелких индустриальных центров ютились желтые частные глиняные дома с неизменными уборными сзади. Деревья, пусть и негустые, покрывали всю эту поверхность.
И вот мы приближаемся к Долинкам. Автобус охнул и оставил нас на большом шоссе, справа и слева вдоль которого шли дувалы и сходилось все как бы на развилку. А главный поворот шел налево, по более узкому шоссе. Заметно, что сама площадь когда была натоптанной территорией.
От поворота до поселка около двух километров, слегка извилистой дороги. Справа открывается объект, который не оставляет сомнения в своей принадлежности – зона, уставленная какими то громадными бочками, сараями, недостроенными зданиями из железобетонных столбов. Все закрыто высокими дощатыми заборами и ясно просматривается колючая проволока сверху, по бокам и везде где только можно. И вышки – ох и знаменитые это объекты, и для жизни, и для искусства.
Когда я задумал рисовать серию работ по роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарит», то начало положила фигура, которую я изобразил в изостудии МЭИ. Это в общем то была фигура больше положительного, исповедального характера. Если его жест и показывал, что надо бы остановиться, то показывал он довольно миролюбиво. Можно сказать, что это был Иисус Христос, хотя конечно я как начинающий художник не претендовал на изображение Его. Рисовал я Его в окружении таких же задумчивых самодеятельных художников, сходящихся в это помещение в ДК МЭИ на третьем этаже два раза в неделю.
Рисовал я эту первую картинку гуашью, которая имеет свойство размазываться водой, и вот постепенно стала прорисовываться то ли мантия, то ли смокинг, а сзади капюшон. Лицо тоже шло наискось, глаза были принципиально разными, и постепенно стало каким то несимметричным. В общем, постепенно из под моей кисти-пера стал проявляться Антипод Его, и собственно главный персонаж «Мастера и Маргариты». Так что мне осталось только дорисовать фон. Решил я его дорисовать в виде Красной площади.
Я стал рисовать булыжники, которые как раз в то время меняли на Красной площади, и землю копали так, что появлялись какие-то ямы. Пользуясь своим ростом, я заглядывал за забор и смотрел, не тело ли Сталина вынимают, огородив его постамент.
В общем, нарисовал я на картинке Красную площадь с Мавзолеем Ленина и Спасской башней, и нужно мне было заполнить левую сторону «полотна». И поставил я туда альтернативную стену – тюремную, и огодил ее как раз такими вышками, какой огорожены зоны. Уже потом друзья-аспиранты смеялись – на 15 лет тянет эта картонка с гуашью, как раз «комсомольский» срок.