На новое место работы Ефрем Пучков попал по объявлению. Отделу вневедомственной охраны требовался компьютерных дел мастер. По штатному расписанию его провели инженером связи, на самом деле надо было обслуживать небольшую машину по изготовлению дверных табличек — при вялой текучести кадров в городе спрос на них, как это ни странно, был постоянным.
Ефрем обеспечивал своей продукцией важные кабинеты. Собеседование он проходил у самой Нины Иоганновны Шугарт — бывшего майора внутренней службы, властной, аккуратной и довольно моложавой, несмотря на свои пятьдесят четыре года, особы. Глаза у нее были карие, волосы волнистые, паричком она почти никогда не пользовалась, любила одеваться в ткани с люрексом, по-цыгански пестрые и блестящие.
Что поразило Ефрема, так это метровая коньячная бутылка в виде Эйфелевой башни, стоящая на сейфе начальницы, такой роскоши он прежде не видывал. Полированные доски стола скупо отражали хрустальную посудину, добавляя строгого янтаря в отблески граней.
Пучкова расспросили о том, о сем, посоветовали набраться терпения. Машина, на которой предстояло работать, была еще не доставлена с контейнерной базы. Ефрему выделили временное рабочее место рядом с кабинетом начальницы.
Нина Иоганновна взяла Ефрема под свое попечение, поэтому целых две недели его вообще никто не беспокоил. Днями он листал компьютерные журналы, и пытался через жалюзи пластикового окна следить за жизнью голубиной пары, нашедшей себе гнездо на чердаке пятиэтажки.
Голубей Ефрем очень любил. В детстве он и сам слегка походил на голубя: зобастая грудь, короткие ноги, неукротимые вихры на маленькой, глазастой голове. А главное, у него была привычка волочить за собой то портфель, то какую-то веревку, то ветку на манер важного, слегка распущенного веером хвоста.
Но это было в классе пятом-шестом. С возрастом "голубиные" приметы как-то сгладились и растряслись по картону семейного фотоальбома. Ефрем сам не заметил, как превратился в широкоплечего высокого парня, а затем и мужчину, вслед которому непременно оглядывались местные "дамы".
Попав в северный город и приодевшись "по-городскому", он стал производить еще более сильное впечатление: свежая рубашка в клетку, "фирменные" штаны из нежного вельвета, пластиковые очки. В осанке Ефрема Павловича появилась уверенность, шагал он свободно, легко выбрасывая ноги, женщин научился "понимать", и частенько пропускал вперед, поднимаясь в автобус.
Жена Ефрема Анна уехала в Италию работать гувернанткой. Развод она взять не позаботилась и теперь иногда звонила, то приглашая взять загранпаспорт и выехать к ней для восстановления семьи, то понуждая его развестись. Ни то, ни другое не могло победить стойкой нелюбви Ефрема к делопроизводству. Он был готов поддерживать нынешнее состояние годами, лишь бы не ходить ни в паспортный стол, ни в суд.
Ленка и Светка — великовозрастные дочери-погодки жили Тюмени у бабушки, замуж не выходили, работали на камвольно-суконном комбинате мотальщицами. Ефрем был их отчимом, и они его, как говорится "не доставали".
— У-у, козы, опять накурили! — ругала их бабка, — Хоть бы о детях будущих подумали. Кто из них вырастет? Маркоманы?
— Не маркоманы, бабушка, а наркоманы. — поправляла ее Светка, а Ленка презрительно молчала, попыхивая в форточку сигаретой.
Светка размахивала растопыренными пальцами, стараясь поскорей высушить только что наложенный лак маникюра. Бабку обе внучки любили, но не уважали за деревенскую малограмотность и вредность.
Ефрем еще не успел толком войти в Анькину семью, когда грянула перестройка, с ее ваучерами и дефолтами. Радовало его только то, что, он встретил новую эпоху во всеоружии. Происходя из семьи главного инженера стройтреста, он почитывал "Технику молодежи" еще до того, как темные силы стали брызгать в почтовые ящики дихлофосом.
В журналах настойчиво говорилось о наступающей компьютеризации. Ефрем вначале пытался запрограммировать калькулятор, затем купил телевизионную приставку для игр на "бейсике", потом 486-й, потом "Пентиум" и, по мере своего разумения, освоил работу с базами данных и Интернет.
Море информации, хлынувшее на него через модем, вначале сбило с толку, затем властно покорило своими насущными возможностями. Прогресс вразумлял его, наставлял, развлекал и дал, в конце концов, даже работу. Правда, заработок во вневедомственной охране был невесть какой большой — всего-навсего три-четыре тысячи, но работа была интересной.
Пресловутые таблички Ефрем научился делать со вкусом, с максимальным чувством такта к обладателям самых разнообразных должностей и фамилий. А фамилии бывали такие, что только ах! Разве что Чхипхишвили не попадался, зато всяких Дуруевых и Шофер-оглы было невпроворот.
Ефрем гордился тем, что благодаря его стараниям, тщательному подбору шрифтов и полей, фамилии на табличках, сделанных им, легко воспринимались, а стало быть, способствовали дружелюбной атмосфере в учреждениях города. Заказами он был завален на полгода вперед.
Время от времени ему даже выделяли помощников. Очень скоро помощникам стал ясен демократический нрав Ефрема и они слегка обнаглели: раскладывали пасьянс, играли в компьютерные игры, словом, не перетруждались.
Постепенно прояснялся для Ефрема и характер Нины Иоганновны. С подчиненными она была вежлива, но под этой вежливостью чувствовалась кремневая твердость. Решений своих она никогда не меняла. Председатель профсоюзного комитета был полностью в ее власти, парторганизация канула в Лету, а совет трудового коллектива отсутствовал. Неугодные Нине Иоганновне сотрудники вылетали с треском. Неясно было, каковы были ее отношения с мужем, и был ли муж у нее вообще.
Помещение, где стояла табличная машина, располагалось на первом этаже жилого пятиэтажного здания. Рядом была подсобная комнатушка, куда вела незапертая дверь, выкрашенная белой масляной краской. Ее заполняли мешки с архивными документами.
Так случилось, что Пучкову первому пришлось обживать это новое помещение. Точнее сказать, оно было старое, раньше в нем помещалась какая-то кладовка, а еще раньше это была чья-то квартира. Вентиляции не было, форточки были заколочены гвоздями, на полу лежала картонка, залитая олифой, и первые часы пребывания Ефрема внутри ознаменовались адской головной болью. Но уже через неделю машина бойко работала, по углам комнаты грудились упакованные в тюки таблички.
Нина Иоганновна приехала с заместителем Верой Трифоновной Попцовой, сразу же прошла к романтичной белой двери подсобки, заглянула внутрь.
— Проверяет, нет ли там кого, — догадался Ефрем. Его слегка покоробило, но он промолчал. Наивный инженер связи рассчитывал заслужить доверие начальницы покорностью и добросовестным трудом.
Вера Трифоновна — второе "я" Нины Иоганновны, подруга и родственная душа — была из старых кадров, при ней вели себя по-свойски, Ефрему следовало бы призадуматься, вспомнить старую истину о том, что первый шаг администратора определяет все.
В один из ранних зимних вечеров, которые на Севере так похожи на позднюю ночь, раздался телефонный звонок. Ефрем только что переключил аппарат на схему сигнализации.
Степенные пожилые телефонистки, работавшие над установкой датчиков, вяло подгоняли молодых сотрудников, занятых прокладкой проводки, те и схалтурили: кабель подключения аппарата оказался короток. Полметра от стены в нише встроенного шкафа. Вдобавок шкаф был наполовину закрыт решеткой и перед уходом домой Ефрем совершал неуклюжее действо.
Он просовывал свое немалое тело в шкаф, вставлял штекер кабеля в гнездо аппарата, настраивал сигнализацию, нажимал кнопку пуска и бегом выходил, стараясь в течение одной минуты закрыть обе входные двери, да одну из них еще на два замка. Ему объяснили, что если он не уложится в минуту, произойдет срабатывание на пульте милиции.
И вот, когда Ефрем выключил компьютер, и, оттопырив свой поджарый зад, влез по самую поясницу в зарешеченную амбразуру, зазвенела прерывистая трель телефона. Звонила Нина Иоганновна. Она задала какой-то милый сердцу вопрос о производственных делах. Ефрем ответил.
И вдруг тембр голоса Нины Иоганновны изменился, получив характер необычного придыхания. Казалось, ей не хватало воздуха, голос ее задрожал, придыхание усилилось…
— Нина Иоганновна, что-то случилось? — тревожно спросил Ефрем.
— Случилось? О! Ничего! Ничего! Не случилось! — почти со стоном выкрикнула она и тут же бросила трубку.
На следующий день работа продолжалась как обычно. К одиннадцати часам подъехали мастера, и Ефрем договорился с одним из них, что тот протянет через шкаф нормальный кабель, заплатил ему тридцатник и думать забыл о неудобствах.
Через день вечером Нина Иоганновна позвонила еще раз. Она говорила о новых решетках на окна, и закончила разговор уже знакомым Ефрему придыханием. Глупых вопросов Пучков задавать не стал, как вести себя так и не понял, поэтому просто молчал в трубку.
Страстные вздохи по телефону прекратились на довольно высокой ноте. Нина Иоганновна еле выдавила из себя "до свидания".
Больше "любовных" звонков Ефрему не было. Будучи человеком, к чужим странностям снисходительным, он отложил для себя тему загадочных разговоров, как говорится, в долгий ящик. И лишь однажды ему представился случай вспомнить о таинственных звонках.
Желая попасть в буфет ведомственной столовой, Пучков проходил мимо кабинета начальника отдела безопасности. Тот, видимо, закончил читать по телефону проект приказа на праздничное дежурство, и продолжал, громко дыша в трубку.
— Да, Нина Иоганна. Нет, Нина Иоганна. Нет, Нина Иоганна. —
Ефрем не любил подслушивать, поэтому не стал задерживаться у двери, прошел мимо.
Иванов — красавец-мужчина, сын бывшего директора горторга, мягко подтрунивал над Ефремом:
— Ну, что Пучков? Все пучком?
— Все пучком и в майонезе, — незлобиво отзывался Ефрем, и они заводили разговор о жизни. Жизнь подбрасывала массу тем для разговоров:
— Опять на всех экранах Москва митингует, — как будто у нас, кроме Москвы, другой местности нет, — ворчал Пучков.
— Ходят эти старушки и ругают Ельцина, а не задумываются о том, что в прежние времена их бы за это посадили. Это сейчас, пожалуйста, — ходи, ругай президента, тебе ничего за это не будет! — отвечал ему Иванов.
После праздников над Пучковым стали собираться тучи. Вначале Нина Иоганновна отказала ему в отгуле. Ефрем частенько задерживался то на четверть часа, то на час, то на два. Потом вышел приказ о подчинении его начальнику техотдела. Потом был приказ о повышении зарплаты, многим, кроме Пучкова, впрочем, он был тут не одинок.
Ефрему давно надо было сделать выводы, и подыскивать другое место работы, но, к несчастью, на него навалились житейские неприятности.
Во-первых, заболела сестра в Барнауле, в ту же неделю о сильной болезни написал отец, но главная беда произошла с Ленкой, у которой в такие-то молодые годы нашли забытую нынче хворь — рожу. После операции, которая должна была быть сложной, ее ждали некоторые изменения во внешности. Это было досадно, а для самой Ленки почти смертельно. Пучкову пришлось взять отпуск без содержания и выехать в Тюмень.
Тюмень, как показалось Ефрему, ничуть не изменилась. Конечно, внешние приметы новоявленного капитализма слегка прикрыли ее улицы. Рекламные щиты, вывески, прочая зрелищная дребедень, призывающая купить хоть что-нибудь, в изобилии теснились вдоль и поперек улиц.
Все так же припахивала хлоркой холодная вода из крана. Все так же резво катила над городом на ребре сверкающая шайбочка солнца. Все так же шустро сновали по городу деловитые земляки и азербайджанцы, да пестроты прибавилось в автомобильных марках и "лейблах" на одежде. На улицах соседствовали многоэтажные и старинные, деревянные дома. "Тюмень — столица деревень", — шутили местные жители.
Ленка перенесла операцию легко, выглядела нормально, только мешки под глазами появились, да почернела слегка. Ефрем передал ей фрукты, пообещал звонить на сотовый и, вернувшись к бабке, оставил, сколько мог денег. С деньгами у Ефрема всегда было туго.
В понедельник, едва только Ефрем появился на работе, как его ошарашили: Нина Иоганновна требует к себе "на ковер" с объяснительной запиской. Ефрем ждал всякого, но такого, что он услышал от начальницы не ожидал.
— Вы сломали табличную машину. Мы должны вызывать мастера из Москвы. Ремонт с вызовом мастера стоит 3 тысячи долларов. Пишите объяснительную записку и платите.
— Но, позвольте, когда я уезжал, — машина была исправна. Да и сейчас, не нужен никакой ремонт, я готов показать, что она в рабочем состоянии.
— Ничего не знаю, пишите объяснительную. Разговор окончен.
Начальник техотдела Подпятов рассказал Ефрему, что в его отсутствии к машине был приставлен сын Нины Иоганновны Вадя, который и уронил тяжелый аппарат себе на ногу. Обошлось без травм, но машину завести не сумели. Отсюда и все последствия.
Вместе с объяснительной инженеру связи Пучкову пришлось писать заявление на увольнение по собственному желанию. Трижды заходил с бумагами в кабинет к Шугарт, и трижды вылетал оттуда, сопровождаемый столь грозным кипением и брызганием пены, что даже удивительно, как он при этом не был ошпарен.
Расчет был короток. Первым требованием к Пучкову было немедленно возвратить медицинский полис. Во-вторых, из его зарплаты вычли-таки, все, что можно и что нельзя, так что на руках оказались жалкие копейки.
Мало того, через месяц после увольнения, когда Анна, наконец-то, приехала из Милана, и начался процесс расторжения брака, выяснилось, что Нина Иоганновна дала Пучкову такую уничтожающую характеристику, что судья только развел руками.
Одновременно с повесткой в суд, Пучков получил повестку в городской отдел милиции. Там ему показали письмо Нины Иоганновны, в котором она обвиняла Пучкова в незаконном пользовании паролем Интернет, и попросили "по-хорошему" заплатить в кассу бухгалтерии две тысячи. Кроме Ефрема паролем пользовался косой десяток знакомых старшего программиста, но их инкогнито так и осталось нераскрытым.
Ефрем "по-хорошему" заплатил, и считал уже инцидент исчерпанным, но не тут-то было. Через полгода пришла новая повестка. Откуда-то из недр окружной канцелярии, неведомая прокурорская комиссия требовала пересмотреть дело Пучкова в сторону ужесточения наказания. Пришлось Ефрему по совету неунывающего участкового Загоруйко идти на поклон к секретарше, чтобы та дала Нине Иоганновне на подпись письмо, подтверждающее уплату задолженности за Интернет. Благодаря этому письму, дело было закрыто.
Ты спросишь, дорогой читатель, при чем здесь "секс по телефону"? Да ни при чем. Но, когда Ефрем рассказывал свою историю очередным слушателям, те соглашались:
— Да, Ефрем, отделали тебя по самое "не хочу!"