Лично я мышей не боюсь. Мышь, особенно та, что прожила неделю в буханке серого хлеба без горя и забот, обзавелась семьей и кучей чудных мышат, такая мышь существо безвредное и даже немного рассеянное.
У нее даже походка соответствующая, чуть замедленная, враскачку. Пробежит немного и встанет, задумчиво чего-то жуя, внутренне улыбаясь хорошему настроению. В общем, с сытой, благополучной мышью приятно иметь дело. Она не пищит, не кусается. А когда держишь её за хвост, смешно шевелит в воздухе лапками и усами, как бы принимая условия игры и осознавая свою роль в обществе.
Тем не менее, есть люди, которые мышей недолюбливают. Более того – испытывают к мышам очень тяжелые чувства. Некоторые откровенно боятся. И не только женщины, а совершенно нормальные, крупные мужчины, которых в другой ситуации не только нельзя назвать трусами, но напротив – можно позавидовать личному мужеству и отчаянной храбрости. И вот, поди ж ты, именно мышей чрезвычайно боятся.
Вот взять, например, Володю. На него же приятно посмотреть. Рослый, спортивный парень. Симпатичный, веселый. Выпить не дурак. При виде девчонок немедленно достает расческу и подбоченивается. Нормальный.
Но, увидев мышь, молниеносно меняется в лице и бежит к выходу, бросая ложку и миску, как распоследняя курица и тряпка. Просто удивительный феномен.
Впрочем, раз уж зашел разговор, нужно по порядку. Иначе непонятно откуда в хлебе мыши и что за ложки с мисками.
Каждый из нас чему-то в жизни учился, посещая учебные заведения и кружки.
Кто-то учился в консерватории, кто в медицинском мертвецов резал, а я учился в Политехническом на «горном» факультете. Есть такой факультет, где обучают всяким способам выкапывать из земли что-нибудь полезное. Уголь, алмазы и прочие горючие сланцы. Черт меня дернул, конечно, сунуться в эту специальность, но дело прошлое и не станем о нем горевать. Учеба и учеба. Какие-никакие знания прививают. Вот только с женским полом плохо. Не желают дамы добывать горючие сланцы. А алмазы предпочитают обработанные. Так что те три девочки, что учились с нами, были не самые красивые. Нет, упаси бог, не страшилища какие, но, мягко выражаясь, не мечта поэта. Скорее мечта лесоруба. Осанистые такие. В теле. Там что-то с пропорциями у них. В общем, на любителя.
.
Но я опять отвлекся.
Значит, институт. Политехнический. Город Ташкент. Власть – Советская.
Факультет имени какого-то профессора землеройных наук, первый курс. Все новое, незнакомое. Преподаватели такие важные. Лекции, пары, семинары.
Два месяца шел процесс обучения, и вот в октябре Родина-мать попросила об одолжении, помочь в уборке урожая хлопка.
Как откажешь? Родине. Выгонят к едрене фене за несознательность. Так что собрались и поехали в Голодную степь собирать «белое золото». Закупились водкой, сигаретами, раскладушками с матрасами и марш-марш на трудовой подвиг.
Едем. На автобусах. Долго едем. Колонна громадная, скорость минимальная. Плетемся. Жарища. Кто спит, кто в картишки на сигареты режется. Кто в дверях примостился «по маленькому», благо девчонок нет.
Ну, мы то первокурсники. Нам весело. Водку пьем, песни поем. А рядом сидят мытые-перемытые «старики» четвертого, пятого курса и крутят головой.
- Ой, - слышим, - не нравится нам этот маршрут. Ой, завезут нас туда, где земля закругляется!
Накаркали!
Завезли нас, уже ночью, в такую дыру, где белого человека лет пятьдесят не видели. Какой-то колхоз имени «Павшей лошади Буденого».
Темно, как в преисподней, только виден силуэт глинобитного строения барачного типа, но без окон и дверей. Вместо дверей - ворота. Что за притча?
Спрашиваем пятикурсников, а те, после всяких, не относящихся к сути дела выражений, отвечают, что поселят нас в «кошаре». Другими словами в загоне для баранов, козлов и прочих копытных. При этом в загоне нет даже элементарных лежанок. Навоз – есть, а лежанок нету. Нары или кровати не завезли. И света нет. Не ждали нас. Да, по правде говоря, мы там и не особенно кому приснились. Чистая головная боль для руководства.
Но, дареному партией, козлу….
На гнедой кобыле прискакал председатель. Вспомнил несколько русских слов. Пообещал устроить нас в лучшем виде. Потом матерно поговорил с нашим руководством, гикнул, стеганул кобылу нагайкой и скрылся в ночи.
В общем, переночевали мы в чистом поле, благо погода была теплая, а утром, попив чаю из пахнущего соляркой «титана» и, закусив домашними котлетами, отправились по полям и лугам искать то самое «белое золото», без которого мать-Родина была просто как без рук.
А «золота» не густо. Торчат из земли черные палки, а на них клочки ваты. Комбайны прошли. Собирать, считай нечего. Пощипали чуток, набрали фартуки под голову и завалились спать. Прямо на грядках.
В обед слышим – в рельсу бьют.
О! – думаем, - обед!
А ни фига не обед. Вместо обеда собрание и подсчет результатов сбора.
Выходит преподаватель математики, являющийся в данном случае руководителем нашей трудовой роты, делает перекличку и требует результатов.
А результаты, грубо выражаясь, скромные. Кто в кармане наковырял комок, кто из фартука вытряхнул с кулак чего-то бело-серого с соломой вперемешку. Большинство вообще пустые. Так что знания нашего ученого пастыря оказались совершенно невостребованными. Тут больше пригодился бы физрук, но никак не математик. Баран больше накакает, чем мы насобирали.
Тем не менее, доцент-надсмотрщик открыл рот и сказал речь.
И вот тут мы поняли, что такое «советская власть», репрессии и поражение в правах.
Если не вдаваться в подробности, то суть речи сводилась к тому, что мы, по крайней мере, уголовные преступники. А по большому – политические.
Были составлены списки на отчисление нескольких первокурсников.
Было объявлено, что в случае дальнейшего «саботажа» нас постигнет тяжкая кара советского правосудия в виде лишения стипендий, а на работу родителям будут посланы гневные письма и телеграммы, которые причинят им неисчислимые беды и горести.
В общем, от такого прессинга и осознания себя внезапно попавшими на галеры, мы так перепугались, что бросились в поля и стали собирать те клочки и ошметки, которые не собирали даже птицы, для вития гнезд.
К вечеру хирман был размером с кучу, которую способен извергнуть средних размеров верблюд. Негодование нашего надсмотрщика не поддавалось описанию.
Что интересно, старшекурсники были абсолютно спокойны и тихо посмеивались, покуривая в кулак. На них санкции не распространялись.
Через несколько дней в бараке были наконец построены нары и подключен дизель-генератор. Лампочка в 25 ватт осветила скромную обстановку овечьего загона.
Собственно вся обстановка состояла из трех рядов двухэтажных нар и печки буржуйки, топившейся соляркой. Навоз на полу был заботливо посыпан опилками.
Сначала никто не мог поверить, что на нарах могут поместиться все двести, хоть и молодых, но мужчин. На вид места хватало человек на пятьдесят.
Но привычные «старички» пятикурсники быстро заняли верхние угловые нары. Четвертый курс расположился под ними. Не успели мы оглянуться, как все места были заняты и первокурсники столпились в проходе, отчасти даже довольные, что мест не хватило и, возможно им предоставят другое помещение
.
Ах, как мы были молоды, наивны и нерасторопны. Домашние пирожки еще бурчали в наших желудках, что может послужить оправданием нашей лопоухости.
В течение часа нас распихали по нарам, где мы улеглись плотно, как сосиски в упаковке. Благо, что понятие «гомосексуализм» в то время не имело прикладного смысла, а рассказы о «пидорах» шли под рубрикой «невероятное происшествие».
В этом смысле не было проблем. Картина парня, спящего на коленях товарища, в то время не вызывали никаких эмоций. На войне, как на войне.
Было элементарно тесно. Настолько тесно, что спать приходилось на боку.
Кто опаздывал ко сну, должен был долго ввинчиваться в плотный, вонючий штабель тел, заодно выслушивая пожелания и напутствия, которые вообще-то уместны совсем в других ситуациях.
Ладно. Через пару недель быт наладился. По крайней мере, народ притерпелся к запаху и тесноте. Ввели в обиход горячее питание. О нем, конечно надо рассказать отдельно. Вот подробное меню:
-Утром чай с куском хлеба. Чайная ложка сахара и такая же ложка сливочного масла.
- В обед лагман, состоящий из воды, макарон и обжаренного на хлопковом масле лука с томатной пастой. Теоретически в лагман входит мясо, но его съедали повара и преподаватели, так что мы довольствовались мухами, которые жертвовали собой во имя одним им известных принципов, и падали в котел сотнями. Это национальное блюдо мы единодушно окрестили «шланговым супчиком». Так и повелось – удар в рельсу – время глотать шланги.
Мухи выкладывались на край миски в виде узора. Живые мухи присутствовали в большом количестве на опознании вареных собратьев.
- Ужин состоял из остатков обеда. Единственное отличие от обеда состояло в том, что за день в котле мух прибавлялось, но в темноте их не было видно.
А теперь, собственно, о хлебе и мышах, с которых и началось повествование.
Дело в том, что хлеб хранился в отдельной пристроечке на нескольких хлопковых фартуках, брошенных на пол. Три раза в день в пристройку заходил повар, брал нужное количество хлеба и снова запирал. Все остальное время там хозяйничали мыши.
Не нужно обладать изощренной фантазией, чтобы вообразить немыслимое процветание в мышином королевстве.
Это был "ренессанс". Золотой век.
Месячный запас хлеба для двухсот человек представляет внушительную гору.
И в этой горе были проделаны невероятной красоты и сложности проходы и лабиринты.
Принцип – каждому по потребности, от каждого по труду был воплощен в жизнь без всяких теорий, ибо прогрызание хода было одновременно процессом насыщения.
Мыши, как всем известно, существа любвеобильные и не признают средств контрацепции. Вследствие этого предрассудка они расплодились в таком множестве, что хлебном городе им стало тесно, и они стали совершать экскурсии на нары. Да и вообще – роскошь подразумевает круизы и путешествия.
По нарам скакали, гуляли, бегали и резвились сотни серых грызунов. Более опытные старшекурсники, дабы избежать случайного проглатывания мыши спали в марлевых намордниках.
Я, как уже было сказано выше, не сильно переживал по поводу такого соседства. По мне мыши почему-то не ходили.
Может их смущал запах чеснока, который я употреблял на хлопке в немыслимых количествах.
Может их не радовали щелчки, которыми я их одаривал.
Может я просто был им неинтересен. Не знаю.
Но вот некоторые буквально сходили с ума.
Тот же Володя, о котором я упоминал, спал, завернувшись в толстый кусок целлофана. Чем он дышал неизвестно, только выспаться ему никогда не удавалось.
Видимо на обозрение его персоны мыши открыли специальный тур, так что по нему маршировали колонны экскурсантов.
Володя стонал, мычал, истерически лягался во сне, но дотронуться до мыши было выше его сил. Это не был даже просто страх. Это был ужас.
Разумеется, мы, как всякие молодые придурки, не упускали возможности подшутить над его страхами. Если он просил сигарету, то из кармана сначала извлекался дежурный мышонок, а уж потом пачка «Примы». Вова потешно взвизгивал и сбрасывался с нар.
Резка хлеба тоже заставляла его покрываться холодным потом, поскольку в каждой буханке жил грызун или целое семейство. Перед резкой хлеб тщательно простукивался. Жильцы изгонялись, и тогда уже можно было порезать буханку на куски, больше напоминающие швейцарский сыр.
Он не просил нас прекратить шутки. Гордость не позволяла. Но сделать с собой он ничего не мог, поэтому мстил нам тем, что спал в сапогах. На все просьбы не ложиться обутым в рабочие сапоги, отдающие навозом и прочими природными ароматами, он лишь показывал пудовый кулак и тяжело усмехался. Кажется, он снял сапоги лишь однажды, когда истлели портянки. И то, потом он обыскивал и выстукивал каждый сапог добрых полчаса, чтоб там, упаси создатель, не оказалось мыши.
Но один случай заставил нас прекратить издевательства над бедным сокурсником.
Дело в том, что начались дожди, ночами стало прохладно, и в бараке топилась печка. На дежурство у печки каждую ночь выделялся один человек, для поддержания огня. Раз в полчаса он плескал в жерло печи кружку солярки и подкидывал охапку хлопковых стеблей. При таком режиме человек освобождался на следующий день от работы и отсыпался в бараке. Святое дело, тем более, что большинство угорало у той буржуйки и отдых больше напоминал «больничный».
И вот настал день, когда кочегаром назначили Володю.
Всю ночь он добросовестно поддерживал огонь, а утром рухнул на нары, счастливый от сознания, что поспит в свое удовольствие. В самом деле – утром мыши видимо были заняты домашними делами и не лазали по постелям. Вова это знал и заснул без всякого целлофана и повязки, лежа на спине и разинув рот.
И вот спит он, как младенец и видит, наверное, хороший сон. Про дом, про борщ, про родной мотоцикл, для которого уже свинтил магнето с нашего общественного дизель-генератора. Спит, одним словом, сном человека, вернувшегося с трудовой вахты с чистой совестью.
И тут на обеденный перерыв возвращаются хлобкоробы. Снаружи моросит поганый дождик. Сыро, мерзко.
Злые, голодные лезут на нары с мисками «шлангов» и видят этого Микулушку Селяниновича в позе, которая может вызвать умиление лишь у его родной мамы.
Больше ни у кого. Известно, что вид спящего мужика всегда раздражает, а тем более у тех, кто полдня натощак копался в грязи, в попытках выполнить норму.
Не сговариваясь, принесли буханку хлеба, вытряхнули мышонка и подвесили его на нитке за хвост настолько близко к лицу Вовы, что он почти касался его носа.
Вова продолжал спать. Его не стали будить и уселись есть. После еды малость передохнули, покурили, поругали плохую погоду и между делом глянули на Володю.
Володя лежал в прежней позе, с одной только разницей – глаза его были открыты.
*************
Продолжение здесь: