В Трехсвятительском переулке, красивом старинном месте Москвы, пройдя от бульвара в направление к Ивановскому монастырю, я юркнул в институт, где когда-то проработал года четыре. Говорят, что до сих пор ходят легенды о преподавателе, который на первой лекции говорил: «Я не хочу, чтобы самолеты падали», а потом выдвигал второй тезис обучения: «К какому врачу вы пойдете вставлять зубы, к отличнику, или двоечнику?».
Два раза в год он ставил стол посредине коридора, и днями напролет принимал зачеты, не допуская к экзаменам, пока не увидит всех студентов. А известно, что студент не любит зачетов.
Когда это странный преподаватель сидел за своим шатающимся столом, студенты высовывались из-за углов и следили, сидит ли он еще, и когда же он уйдет, чтобы можно было пойти в деканат и пожаловаться: не пришел, мол, на зачет, так что поставьте Вы, Борис Пименович, зачет, ведь только Вы имеете право это сделать. Так уж не подводите статистику факультета, Борис Пименович.
Показав свой старый темно-зеленый пропуск, я спокойно прохожу в институт. На вахте меня помнят, и не знают, что я уже давно не преподаватель.
И иду я нынче как раз к Пименовичу, справиться, как идут дела с нашим
сборником задач. Это был мой долг перед Пименовичем: после поминок
профессора Гвоздева мы, под настроение, обещали, что поможем верному ученику профессора, Пименовичу, защитить докторскую диссертацию, а, попросту говоря, включим в соавторы сборника задач, который готовится уж столько лет, для приема тех же самых зачетов, от которых бегали студенты. Листы сборника задач, отпечатанные на лазерном принтере, я месяц назад передал Борису Пименовичу, и наступил момент справиться, как идут дела с проталкиванием этого творения в печать.
…В деканат стояла очередь студентов-неудачников, не сдавших, видимо, сессию, на проработку и душещипательный разговор с Борисом Пименовичем, который был виден в приоткрытую дверь. Пименович сидел, массируя одну из ноздрей, которые у него поднимались, захватывая жаркий несколько прокуренный в деканате, июльский воздух. Одеяние его было торжественнее, чем в те перестроечные годы, когда мы стояли в пивной и пили пиво-водку на троих за счет нашего друга Сергея Ивановича по прозвищу Чудо. Но волосы Пименовича так же бодро стояли бобриком, несколько поредев сзади.
Раньше он носил на лацкане потертого пиджачка значок «Мастер спорта», а теперь его голую шею обнимала толстая золотая цепь. Такие же, только покороче, цепи висели на запястьях рук, одна из которых лежала на стопке бумаг формата А4, на его рабочем столе заместителя декана факультета. Увидев меня, Борис Пименович замахал руками, но в кабинет не пригласил, а прокричал: «Cейчас я схожу к ректору, бумагу подпишу, а тебя я жду, давно жду, надо поговорить».
- Ладно, ладно, - замахал и я руками, - поесть пока схожу, поговорим
попозже, пусть студенты проходят.
И пошел на второй этаж, где в конце коридора раньше была столовая, и где можно было недорого, и даже вкусно поесть.
По стенам столовой висели керамические тарелки синего цвета, которые создавали аппетитный колорит с блюдами, а в окно был виден старый исторический помятый полуразрушенный домик. В конце 19 века его простроил Третьяков, специально для мастерской Левитана, и художник писал в этой мастерской со стеклянной крышей свою последнюю работу «Россия». Сейчас дом выглядел жалко, хотя новый хозяин и покрыл его цинковой крышей.
Разнополые студенты сидели в столовой большими кучками, и занимались чем-то, внешне похожим на подготовку к экзаменам, в действительности щебеча и радуясь молодой жизни. На всех столах и стульях валялись книги, сумки, газеты бесплатных объявлений, баулы с чертежами, и мало где можно было присесть.
- Чаво будите? - слышу, но глазом я уже вижу, что есть борщ, и второе, но похоже одного типа – бифштекс в киселе. Выбрав фирменный набор еды, я подошел к скучающей кассирше, с трудом помещающейся на своем стуле, отдал ей 40 рублей 86 копеек и пошел со своим подносом искать, куда бы сесть.
Столы были заставлены тарелками, забросаны грязными ложками и вилками, и усеяны кусками хлеба, облетаемыми мухами. Свободен был стол, где лежали алюминиевые подносы и алюминиевая же раздачница, из которой торчали только алюминиевые вилки и маленькие ложечки. Большой ложки не нашел.
Студенческая публика бурно шумела, обсуждая, видимо, сданную сессию и планы на лето. В буфете, который занимал одну стену, давали очень популярное черное кофе, за которым беспрестанно бегали студенты.
Наконец я прошамкал свой бифштекс в киселе, поглядывая в окно на обновленную Левитановскую крышу, и, довольный, протер руками губы и бороду. Студенческий ностальгический обед все-таки лучше, что сухомятка дома. А в городе такой дешевой и человеческой пищи еще и не найдешь.
Я поднялся опять на четвертый этаж, где находится деканат. Тут меня настиг старый друг Александр Степанович Попов. Он защитил докторскую диссертацию 5 лет назад, на стыке дискретных микросхем и философских основ их проектирования, и продолжал обогащать журналы статьями. Когда я был у него на кафедре, он неизменно доставал из уголка бутылочку водки и рассказывал о философской части своей диссертации. Александр Степанович и интересовался и наукой, но и философией современной молодежи, их взглядом на мир, дружбу и взаимопомощь.
- Какие люди! - дружески хлопнул меня Попов, - А мне этот, из Родника, пишет, чтобы я читал лекции по 10 баксов в час. А сами берут по 400 баксов за платные курсы. И что - буду я за такие деньги вести занятия? Да я сейчас диссеры пишу. Одному корейцу уже написал за десятку. И вот еще взялся своему студенту, доведу до защиты, а дальше и на диссер выйдем. Косит мужик грамотно и денежный.
- Так что, пишешь статьи честно, без всякого участия, или хоть немного его готовишь?- с интересом спросил я.
- Зачем, я его и не вижу, с родителем общаюсь, мое дело писать, все протолкнуть. Платят, а я делаю. «Кирпич» я напишу вовремя, тоже за десятку. Вот сейчас в "Радиотехнику и электронику" 2 статьи подготовил, в "Радиотехнику" - 3 статьи, отослал тезисы на Симферопольскую конференцию. И везде вписываю своих долбо…бов.
Я послушал еще научные достижения профессора, попрощался и пошел к Пименовичу. Пименович уже ждал меня, только одна дама еврейской наружности рвалась в деканат.
- Хочет заплатить за свое чадо. Видишь - договоры по 500 баксов за семестр, - и Пименович ласково обнял пачку листов в формате А4.
- Борис Пименович, Вы выглядите на все сто.
- Да, жара! Знаешь, но то, что ты мне дал, надо издавать книжкой! А это требует большой работы.
- Что ж, хорошо, можно и в качестве пособия. Задачник-то этот будет надолго, навсегда, никогда не устареет материал.
- И вот еще, гадом буду, как ты думаешь, надо еще одного автора брать!
- Да - как бы удивляюсь я, - и кого?
- Проказова или Мозгового, он профессора хочет.
- Ну, если это делу поможет, я согласен, пусть Проказов будет, соглашаюсь я. Проказов - это заведующий кафедрой, академик нескольких малоизвестных академий, - А много не будет - четыре автора? Андрюшку-то надо оставить, считается, что он использует этот задачник в своей преподавательской работе.
Андрюшка – это мой бывший аспирант. Пименович задумался:
- Да, тяжело будет протащить, может кого и вычеркнуть придется. С Солнцевым я уже поговорил. Всех ведь надо уговорить.
- Ну ладно, рад, что у Вас все нормально идет. Теперь я за задачник спокоен, - сказал я, поняв, что пора уходить.
- Ну, давай, звони. А сейчас с этой договорюсь, - прошептал Пименович, почесывая грудь с золотой цепью.
Я пропустил боевую родительницу в деканат и пошел по широким ступеням вниз к выходу института. На втором этаже висели полуметровые портреты Лауреатов Государственной премии, в один ряд с проректором Проказовым висел мастер спорта Борис Пименович и профессор Валентин Мозговой.
5 июля 2003 г.