Вселенский ужас

Ярослав Буран
Я, наверное, трус от рождения.
И от ужаса трясет и корчит,
То пугают дневные сомнения,
То слова, что приходят ночью.

На загривке шерсть дыбом топорщится,
И от страха темнеют глаза,
Ведь гнетут неземные образы
И земные в углу образа.

Я от ужаса уткнусь в подушки
Словно мышь, забьюсь в свою нору,
Прячась от безумной жизни-кошки.
Я, наверное, скоро умру…

Меня когда-то осенью убили, наверное, либо в конце августа. С тех пор тоска какая-то, печаль, сердце бьется в пропасти, и все чужие и ничего не хочется, особенно думать, но думается чаще и почему-то о рыбах. Может, меня в море того… Не могу точно сказать где и когда, но могу точно указать время - с трех до четырех ночи, уже месяц в это время просыпаюсь, даже не просыпаюсь – подпрыгиваю. А в голове только одно – смерть, смерть, смерть. Причем эгоистичная такая, пусть кто-нибудь, но не я, не я… А если вдруг и помру, хочется как-нибудь героически, чтоб все запомнили. И не совсем, а понарошку. Все отплачут, отстрадают, а я хопа! и тут, веселый, красивый и голодный до жизни. А еще цвета из детства вернулись, на дереве каждую веточку вижу, каждый лист, прожилочку. И ярко все так, как нереальное. Так только в детстве было, когда мир узнавал, и перед смертью, когда прощаться буду или со мной прощаться. И теперь вот, страшно. Может, умер уже. После смерти ничего не изменилось. Если уж и умирать, то не так. А то глупо выходит. Жил, жил, умер и все по-прежнему.

Единственно, осенью пишется хорошо. Вот только на воле. Не могу выбраться, правда. Не пускают. Ни призраки, ни родственники. Иногда их путаю. Да и боюсь еще, вдруг разучился писать, потому что не для кого.

Влюбляюсь как пацан, до скрипения зубов по ночам, до слез в подушку, до пения сердечного. А потом страдаю так же, накатывает, как затмение, которое никогда не закончится, с ядерной зимой, со снегом, который летит по пустым улицам. Смертельная тишина и холод. Высунешь палец, а он отламывается. Вот и сидишь в своем домике придуманном, вцепишься в подлокотники и ждешь. То ли дверь ветром снесет, то ли еще чего… И до весны так. А весной тоже страшно, все с кем-то, а ты один, и кого любить под запах черемухи? И кого любить под шорох осенних листьев и кого любить в январский день у камина. И кого любить? Ведь хочу же. Только по-настоящему. До пения в сердце, до затмения. Чтоб потом сесть и внукам рассказывать, а не придумывать. И чтоб меня не придумывали. Брали каким есть. И чтоб любили. И хотели. И мучались. И ждали. И ужин готовили.


Мечты

Недавно спросили, чего я хочу добиться. И действительно чего? Денег, кто же их не хочет. Вот только на ладони у меня напротив денежного – безымянного пальца крест стоит, а значит никогда не быть мне богатым. Прощай машина, квартира, кругосветные путешествия. Славы? Чего скрывать, тоже бы не отказался. Чтоб меня знали как известного поэта, чтобы писать то, что хочется, а не то, что заставляют. Слова они ведь тоже живые – обидчивые, как девушка. Пользуешь их без удовольствия, страсти, какие же приличные слова такое выдержат, уйдут к чертовой бабушке, или на край вселенной – не догонишь потом, не докричишься. Ау! Слова! Вернитесь, я готов вами шедевр написать. Ан, нет. Нет уже подходящих слов. А на те, что остались смотреть то не хочется, не то, что пользовать.

В детстве хотел сделать какое-нибудь научное открытие и обязательно на благо всему человечеству – таблетку бессмертия там придумать, или найти затерянный город в джунглях и, чтоб обязательно со следами инопланетной цивилизации. С неопровержимыми. Таблетку бессмертия уже не хочу, на кой она, если люди жить не хотят. Те сорок, пятьдесят лет осмысленной жизни, которые даны несчастному человеку, он проводит в какой-то бессмысленной злобе, в бесплодных поисках, без радости и надежды. А к концу ближе и сердце пошаливает, зубы крошатся, половая функция вообще теряется. И на протяжении всего существования жрать хочется и не что-нибудь там типа гречки, перловки или хлебушка черного, а повкуснее, поэкзотичнее – салатик из авокадо, омаров с шампанским да икорки черной на закуску. Тешить себя вкусной жратвой, дешевым заменителем, жизни.

Правда, не поздно еще город открыть со следами. Или найти вот пропавшую экспедицию Перси Гаррисона Фоссета. Ушел мужик в джунгли Амазонки искать затерянный город атлантов и не вернулся. И непонятно то ли нашел, то ли туземцы подкараулили. А только нет его из джунглей до сих пор. Родственники уже надежду потеряли, а я пойду и найду. Или рядом затеряюсь. Так странно, следов Фоссета найти не могут, а след он все-таки оставил. Меня в детстве эта мысль почему-то сильно поразила. Что сейчас в джунглях (волшебное слово) находятся останки экспедиции (еще одно волшебное слово). Я сразу представлял лианы, непроходимые заросли и почему-то стоящие скелеты в истлевшей одежде с мачете в руках. В полусгнивших сумках - золото, только меня не оно интересует, а пожелтевшие листы бумаги на груди одного из скелетов, который находится впереди всех. Это Фоссет, а на листах – план, как пройти к затерянному городу атлантов и путевые заметки. Вот оно настоящее сокровище.