…Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
Афанасий Фет
Поздняя осень в Мценском уезде Орловской губернии. По многочисленным комна-там барской усадьбы бегает взволнованная дворня; в гостиной шепчутся не по-русски два лекаря в черных сюртуках, из спальни доносятся глухие стоны роженицы. Старая – старая кормилица, мрачная старуха Ненила прядет кудель, отщипывая клочки шерсти скрюченными птичьими пальцами.
- Лучше бы уж померла да барина бы ослобонила… - бормочет старуха. – Виданное ли дело – сбегла от мужа, дитя бросила, другое под сердцем принесла. В старое-то время закопали бы живьем в землю, и все. Теперь-то воли им много дали, да только Бог-то все видит. Всенепременно все грехи на этом младенце отольются.
- Грех так говорить, бабушка Ненила! – подначивает старуху молоденькая дворовая девка. – Ужо на том свете припекут вам язык раскаленной лопаткой! Младенчик-то при чем, он же невиноватый!
- Невиноватый, виноватый – это уж на том свете разберутся, - бурчит старуха. – А я тебе говорю, что проклятый будет путь у этого младенца. Ежели до года Бог не приберет, все мытарства на его долю выпадут, потому как незаконный он, от матери-прелюбодейки. Сманила нашего барина-дурака, опоила немецкими травами, приворожила… Наш-то доверчивый, ласковый, все, бывало, улыбается мне да пузыри пускает, миленькой… Не слушает старуху, да вот потом поймет. Точно тебе говорю, проклятый будет младенец!
Роды разрешились благополучно. Младенца нарекли в честь отца и он стал беззаботно расти в огромном помещичьем доме, не зная ни горя, ни печали. Иногда только он слышал неразборчивое бормотание древней старухи, замотанной в черный платок. Старуха выныривала из душного смрада людской, брела по тропинкам сада, появлялась из полумрака громадной кухни. Сплевывала и ворчала что-то о проклятии… «Она сумасшедшая, мой мальчик», - тихо сказала мать в ответ на вопросы ребенка о каком-то проклятии. Шли годы; старуха давно умерла. Мальчик вырос и его отправили в пансион для овладения науками и искусствами.
…Проклятие пришло ранним утром, в плотном конверте из белой шершавой бумаги. Конверт был надписан странно: «Афанасию Фету»; однако почерк, несомненно,
принадлежал отцу, Афанасию Неофитовичу Шеншину, богатому и просвещенному помещику, представителю старинного дворянского рода. Вензеля и старомодные завитушки намекали на шутку, розыгрыш вполне в духе галантного осьмнадцатого века, который был так по душе образованному папеньке. Афанасий взял письмо, аккуратно вскрыл и ничего не понял сначала. Письмо содержало в себе краткое приказание именоваться отныне Афанасием Фетом. Мальчик смутно помнил, что фамилия эта принадлежит каким-то матушкиным родственникам из далекой Германии. Вспоминала она о родне крайне неохотно, поэтому мальчика потрясла дикость приказания – почему вдруг «Фет»? Он – сын влиятельного богатого столбового дворянина, помещика Шеншина, все вокруг знают это. Почему?
О, как быстро нашелся ответ на это роковое «почему» у окружающих! Ведь Афанасия оттого и отправили в лифляндский городок Верро, подальше от разбирательства, затеянного губернскими властями Орла и духовенством, чтобы попытаться спасти от участи страшной и непоправимой – признания его незаконнорожденным! Всему виной – встреча четырнадцать лет назад в Дармштадте, в Германии, русского отставного офицера Афанасия Шеншина, приехавшего на лечение, с дочерью местного обер-кригкомиссара Карла Беккера, Шарлоттой. Просвещенный помещик сорока четырех лет и ровно вполовину его младшая двадцатидвухлетняя милая Шарлота – чудесная пара, словно созданная друг для друга. Одна беда – Шарлота была замужем за мелким чиновником Иоганном Фетом. Вторая беда – имела от него дочь. И беда третья – Шарлота была, что называется, на сносях… История вполне в духе слезливого романа, в конце которого героиня должна покаяться перед Мадонной и отказаться от соблазна любви. Однако темперамент и сила воли русского помещика изменили предначертание судьбы: вместо добропорядочной бюргерши, занятой варкой капусты и собиранием хлебных крошек для специального субботнего «супа бережливой хозяйки», препирательствами с прислугой и рождением бесчисленного количества детишек, Шарлотта превратилась в отступницу, предательницу, изгоя, прелюбодейку, падшую женщину… Как только не называли ее в добропорядочных домах Дармштадта! Еще бы; кроткая дочка кригскомиссара выкинула такое! Она убежала с русским дикарем в заснеженную Россию, бросив мужа и малолетнюю дочку.
И на сегодняшний день поступок сильный. Бледная, дрожащая, утомленная бесконечной дорогой и собственными мрачными мыслями пополам с угрызениями совести, Шарлотта цепко держала за руку единственно родного ей теперь человека –
Афанасия Неофитовича. В довольно большом уже животе шевелился несчастный младенец, которого ожидала ужасная судьба изгоя. Шарлотта не плакала, не молилась, не жаловалась. Она выбрала свой путь и теперь ей безразличны проклятия и оскорбления, которыми осыпали ее бывшие друзья и родственники.
Один только Иоганн Фет, обманутый муж, остался спокойным и печальным. Поговаривали, впрочем, что Иоганн давно не в своем уме; над родом Фетов тяготело старинное проклятие душевной болезни. Вот и этот – не от мира сего! Его обманули, бессовестно бросили и опозорили, а он только курит свою длинную изогнутую трубку да пускает клубы синего дыма, словно желая отгородиться от мира. У камина, украшенного изразцовой плиткой, он сидел словно изваяние восточного божества, которому ведомы судьбы мира…
Именно к Иоганну слал теперь депешу за депешей потрясенный несчастьем «отец» мальчика, Афанасий Шеншин. Никакие деньги, взятки, связи, уговоры и унижения не помогали ему в России: донос есть донос! Ах, запори он на конюшне дюжину мужиков, растли тысячу крестьянских детишек, покалечь сотни крепостных душ – все бы сошло ему с рук в России. Но незаконнорожденный сын, обманно крещеный, неправильный брак с чужой женой-иноземкой – нет, здесь уж ничто не поможет. И бывшие друзья-приятели, любители псовой охоты, крепких напитков и сдобных крестьянок, с которыми так много выпито, проиграно, спето заунывных и залихватских песен – все отворачивают лица и прячут глаза, придавая голосу отчужденную официальность: «никак нельзя. Не положено. Закон есть закон». Слава Богу, что странный полубезумец Иоганн в далеком Дармштадте вдруг внял мольбе и согласился признать мальчика своим сыном. Он все так же пускал клубы синего дыма на фоне все того же камина, украшенного фарфоровыми статуэтками. Его бледная рука выводила четким чиновничьим почерком слова согласия. Обманутый и униженный бывший муж Шарлоты проявил невиданное благородство. Ну, да он ведь был сумасшедший!
И вот единственное, что смог сделать для своего сына-пасынка Шеншин: эта странная фамилия, а вместе с ней – утраты и потери, горше и невосполнимее которых трудно пред-ставить: маленький Афанасий теряет дворянство, имущественные права, национальность и русское гражданство. Отныне он – иноземец Фет, без роду и племени. Это неизмеримо лучше, чем быть незаконнорожденным. И вчерашние товарищи по играм и чтению сегодня смеются над ним и стараются пересесть за другой стол за обедом. Он – пария, изгой, ничтожество, полный арифметический нуль.
- Я все верну. – шептал подросток сотни, тысячи раз. – Я все верну. Я буду богат и славен. Я верну дворянство, деньги, положение, фамилию. Все снова будет мое. – мальчик заплакал и посмотрел на прозрачную воду ручья, текущую медленно и спокойно. Чудные равнины, прекрасные деревья, янтарное небо – только природа не изменила своего отношения к подростку, только она осталась прежней. Все остальное ложно, как и придуманный людьми Бог, так мелочно карающий невинных за грехи родителей. Всю жизнь после испытанного потрясения Фет был атеистом.
До рокового дня мальчик уже вполне осознавал, что обладает неким странным и удивительным даром. «…В минуты полной беззаботности я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность…», - писал Фет в своих дневниках. Рождались строки, то гениальные, то убогие; он чертил на аспидной доске стихи и стирал их. Теперь он чертил на доске столбики цифр и тонкие стрелки плана овладения утраченным. Вот столько целковых надобно получить, чтобы стать богатым. Столько ступеней служебной лестницы следует пройти, чтобы получить дворянство. Афанасий с маниакальным упорством разрабатывал систему, которая позволит ему взять обратно то, что отняли у него.
Он поступил в Московский университет, выбрав сначала юридический факультет. Закон есть закон? Он сможет найти такие лазейки, такие статьи и уложения, которые вернут ему утраченное! Однако мечты развеялись быстро; иногда Афанасию было страшно от огромного количества параграфов и уложений о наказаниях, мрачных и безысходных. Он, оказывается, дешево отделался: всего лишь лишился денег и доброго имени. Ну, потерял право наследования поместья, дворянство… А в случае признания его незаконнорожденности он лишился бы и университета, и возможности занимать мало-мальски серьезное положение в обществе. Фет перешел на филологический факультет и тесно сошелся с кружком поэтов и писателей, где часто бывали Тургенев, Толстой, Аполлон Григорьев, Гончаров, Языков, Некрасов… Он издал свои первые стихи. Он был так беден, что деньги пришлось занять у влюбленной в него гувернантки сестер – целых триста рублей! Молодые люди строили планы, как Фет разбогатеет, как его сборник «Лирический Пантеон» будут расхватывать потрясенные любители поэзии, как они поженятся, отправятся в свадебное путешествие… Увы, на книгу мало кто обратил вни-мание. Честолюбивые планы рухнули, и молодой стихотворец ощутил себя Сизифом, тщетно толкающим в гору тяжелый камень.
И Фет отправляется в качестве нижнего чина в Богом забытый полк, расквартированный в Херсонской губернии. Стихи его не нужны; что ж, он выслужит себе дворянство и богатство! Как смутно представлял себе вчерашний студиозус истинный быт русского офицерства с его пьянством, тупой муштрой, избиением несчастных солдат, картами и попойками. Бессмысленные и мрачные дни катились один за другим, словно камни Сизифа. Один раз ему улыбнулась удача: миллионами прошений, сотнями тысяч писем и верноподданных просьб ему удалось вернуть русское гражданство. Ему, родившемуся в России, крещеному по православному обряду, студенту, русскому офицеру – уже офицеру! – позволили именовать себя гражданином России! С невероятным упорством Фет принялся заслуживать дворянство. Подумать только, что его, не-дворянина, имели право подвергнуть физическому наказанию в случае проступка или неповиновения. Попросту говоря, солнце русской поэзии могли банально выпороть!
Фет начинает фанатично мечтать о богатстве. Дворянство можно выслужить, можно купить… Эх, сколько раз он слушал пьяную болтовню любимого дяди, беспутного Петра Неофитовича, широким жестом указывающего на железный кованый сундук в углу темной неопрятной комнаты:
- Там, Афоня, у меня истинное богатство – сто тысяч рублей золотом. Не этими паршивыми ассигнациями, за которые я бы и ломаного гроша не дал, - нет, золотые червончики в этом сундуке! Вот умру я, все тебе оставлю. Уж ты горя не будешь знать, все будет твое. И шикарные дамы, и шампанское «Мумм», и театры, и рестораны – поживешь, как я пожил в свое время. Ну да, транжирил, мотал – но ведь не все промотал, не все! Есть еще порох в пороховницах! Ровнехонько сто тысяч для тебя приберег!
Афанасий теперь, улыбаясь печально, вспоминает, как в день дядюшкиной смерти бросился к заветному сундуку в надежде все вернуть! Вернуть без мучений, тяжкого труда Сизифа, без унижений и нищеты. … На дне сундука лежала рваная рубашка да истертая колода карт с давным-давно нанесенным крапом…
… Фет влюбляется. Ее зовут Мария Лазич и она любит его стихи, которые день ото дня становятся все совершеннее, все прекраснее. Любовь позволяет тем странным цветным спиралям выпустить истинный цветок на поверхность; строки словно диктуются свыше, в голове звучат ангельские голоса. Афанасий счастлив и нежен, клятвы и признания чередуются с поцелуями и объятиями. Она умна, красива, образованна – и бедна, как церковная мышь! Фет безумно любит Марию, решив жениться на богатой. Обожая свою избранницу, он вполне основательно озабочен поисками невесты с двадцатью пятью тысячами серебром. Он должен вернуть все утраченное, ведь он же объяснил все Марии, она поймет его. Великолепные, небесные стихи рвутся из души поэта, заключенной в тело толстого офицера. В тело Сизифа, у которого полно работы на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, работа и жизнь Сизифа вечны.
Мария поняла его. Поняла его так хорошо, что … нечаянно уронила на себя серную спичку. Спички тогда оказались чрезвычайно модным средством покончить счеты с жизнью. Разочарованные в любви девицы из «колонки происшествий» провинциальных газет предпочитали травиться новомодными спичками, растворив серу в стакане воды. Мария вспыхнула как факел в своем кисейном платье, украшенном трогательно бедными кружевами. Фет был потрясен; он залился слезами стихов, неувядаемых и прекрасных. Параллельно он хлопотал о переводе в гвардейский полк, стоявший недалеко от Петербурга. Он уже штаб-ротмистр, до вожделенной цели осталось совсем немного!
И тут выходит новый императорский указ, по которому получить дворянство можно только в чине полковника… «Как Сизиф, я тащу камень счастия на гору, хотя он уже бесконечные разы вырывался из рук моих!», - в отчаянье пишет Фет и подает в отставку. Судьба издевается над ним! Но остается старый, проверенный способ – деньги. Теперь он жаждет только богатства, только денег, за которые можно купить все! Его стихи стали нужны? Он становится известным поэтом? Его хвалят в журналах? Прекрасно! Он будет торговать своими стихами с отчаяньем барышника, с мелочным упорством скряги, готового на все ради лишнего «цакового». Тургенев шутит в письме над манерой Фета говорить «целковый» с такой жадностью и жаждой обладания, что само слово становится иным: «цаковые» - со всхлипом, с придыханием, с ударением… Хорошо ему, дворянину, законнорожденному от православных родителей, богатому, смеяться! Фет пишет вместо коротких лирических стихов длинные оды и поэмы. Он желает заработать на каждой строчке. Он даже берется за перевод Шекспира – переводы хорошо оплачиваются. Но, увы, снова Сизиф горестно глядит на катящийся вниз камень – длинные поэмы нехороши, их раскритиковали все известные журналы и обругали все критики…
Фет оказывается в странном положении. Его стихами восхищаются, его лирический гений хвалят, журналы охотно печатают его произведения. Но настоящих денег, «цаковых» это не приносит! Более того, любые попытки написать что-то длинное и потому – выгодное, тут же наталкиваются на насмешки и ругань окружающих. «Фет так же плодовит, как и клопы», - ехидничает Авдотья Панаева; откуда ей, живущей на деньги мужей и любовников, но сохраняющей светские приличия, знать, как нужны средства для вечного изгоя, для несчастного Сизифа, катящего в гору свой неподъемный камень. «Откуда у этого добродушного толстого офицера такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?», - вопрошает граф Толстой, получающий за строчку своих толстенных романов в четыре раза больше, чем другие писатели. Откуда? А вот лишат вас, батенька, в одночасье и имения, и звания, и гражданства, и самого имени – и нет такая еще появится дерзость в преодолении злой судьбины.
Судьба словно потешается над Фетом, все отдаляя ту цель, к которой он так неистово стремится. Но можно преодолеть проклятие и победить рок, если проявишь упорство и трудолюбие. Фет бросает поэзию, литературные кружки, величавых поэтов и вольнодумствующих критиков, толстые журналы и скупых редакторов; он женится на богатой! Мария Боткина, сестра богача-чаеторговца, немолода и нехороша собою, но приданое громадно. Друзья- поэты, тонкие ранимые души, допекают Фета своими советами и намеками. Это напоминает пансион, где мальчик впервые узнал тайну своего рождения; только там гадкие дети бесстыдно насмехались над Афанасием и издевались над ним; теперь образованные взрослые люди сочувственно треплют его по плечу и укоризненно качают головами. А он бессилен что-либо ответить; он даже на дуэль вызвать не имеет права; дворянского титула у него нет!
Фет покупает небольшое именьице – хутор Степановку, в тех же местах, что находилось родовое поместье Шеншиных. Началась новая, чрезвычайно счастливая и спокойная жизнь, судьба волшебным образом переменила свое отношение к Фету. Казалось, родовое проклятие спало. Еще более располневший, отпустивший длинную окладистую бороду, Фет самолично ходил по полям и лугам, зорко охраняя свое имущество от потрав и покосов, чинимых окрестными крестьянами. Он стал барином, хозяином, крепостником – и был этим чрезвычайно доволен. Соседи-помещики с уважением прислушиваются к мнению Фета; среди них он – образованнейший человек, офицер в отставке, бывший когда-то в университете. Рассудительность, экономность, рачительность Фета пришлись здесь ко двору; его даже выбрали мировым судьей! На этой должности он пробыл одиннадцать лет, за все эти годы не написав ни строчки. Он богател на глазах, преумножая хозяйство, тщательно укрепляя свои завоевания.
Уж на что был Толстой бородат и по-крестьянски прост в быту, а и тот поразился переменам в облике Афанасия Фета. Борода раза в три гуще и длиннее толстовской; даже за ушами шевелятся какие-то завитки; толстое помещичье брюхо, строгий взгляд из-под бровей на пошаливающих крестьян… Счастливый барин, справедливый помещик, строгий отец для своих людишек, Фет теперь одну за другой писал статьи о правилах обращения с крестьянами, о потравах и незаконных покосах, о мерах наказания, которые следует к разбаловавшимся мужикам применять. Лучше всего, конечно, пороть, считал великий лирический поэт. В «Русском вестнике» его «Письма из деревни» повергли в ужас всю русскую интеллигенцию. Народники люто возненавидели проклятого крепостника, наивно предлагавшего изредка подвергать распустившихся крестьян порке для их же пользы. И это – автор бессмертных строк, прославляющих великое таинство любви и красоту природы! И это – в годы отмены крепостного права, в годы любви и нежности к мужику, когда «хождение в народ» стало хорошим тоном для представителей литературы и науки. Мужика возвеличивают, его страдания возвышают, ищут загадочную русскую душу, а великий поэт мечтает о возвращении крепостных обычаев да дерет за уши крестьянских детишек… Но Фет был счастлив. Стихи утомляли его, выжигали душу дотла, ничего не давая взамен. Он не-пишет с наслаждением, с радостью, с облегчением. Он почти добился желаемого, он практически вернул себе то, что у него так жестоко и несправедливо отняли. Он по-своему привязан к своей некрасивой и тихой жене; никто не поймет того чувства дружбы и глубокой благодарности, которые он испытывает к рано увядшей, неумной Марии. Долгими осенними вечерами, сидя на веранде, за самоваром, Фет покойно и умиротворенно вглядывается в простирающиеся перед ним луга и поля; синяя лента реки скрывается за горизонтом, лес стал золотым и багровым.
- Завтра, душенька, у меня выездная сессия суда, - добродушно рассказывает он жене. – Надобно приготовить тот сюртук, с лацканами. Жаль, конечно, трепать новую вещь, да ничего не поделаешь – впечатление следует произвести на предводителя дворянства… И пусть Микола поглядит за лесом в Степановке; воруют деревья мужички!
Патриархальным бытом и счастьем веет от этой картины в духе «Старосветских помещиков». Никак не вяжется привычный образ поэта, «юноши бледного с глазами горящими», с этим покойным толстым стариком. Только великая мудрость гласит: дух дышит где хочет… И спустя много лет этот старик с той же легкостью гения и непостижимой способностью передать красоту сотворит еще множество великолепных стихов, прославивших его имя в веках. А сейчас он по-настоящему счастлив; со дня на день придет указ о возвращении ему родовой фамилии Шеншин и всех имущественных прав, связанных с нею… Сизиф может передохнуть и выпить чаю – камень водружен на гору, вопреки злобному проклятию мелочных богов!
Свершилось! Он – дворянин, Афанасий Афанасьевич Шеншин, стихи которого так потрясли романтического Великого князя, что он немедля приказал вернуть замечательному лирику все отобранное. И в один миг все возвратилось к нему: фамилия, права, дворянство… Странное дело: он должен ликовать, радоваться, а он бросился к заветной тетради и стал покрывать ее пожелтевшие от времени страницы сотнями стихотворений, каждое из которых подписано: Афанасий Фет! Толстый старый крепост-ник Шеншин и вечно юный лирик Фет – теперь он твердо убежден, что в его душе живут два совершенно разных человека. Шешин стал сказочно богат благодаря умелому хозяйствованию, рачительности и трудолюбию. Это – удачный образчик русского барина, помещика конца девятнадцатого века. А поэт Фет отмечает в Москве пятидесятилетие своей творческой деятельности, издав четыре тома стихов «Вечерние огни»…
Медленно, но верно подходит он к той самой таинственной бездне, именуемой Смертью. В его стихах эта тема возникала постоянно; он чуял в смерти странную возможность освобождения, умиротворения, отдыха. Но как тяжелы старческие недуги! Он слепнет, он дышит с трудом, его терзают мучительнейшие боли. Жена, та самая Мария Боткина, над браком с которой так насмехались друзья-поэты, преданно и верно ухаживает за ним. Он умирает.
И снова – поздняя осень. Снег укрывает облетевшие рощи и сжатые нивы; ледяное стекло реки толще с каждым днем. На улице холод и сырость; в обширном доме трещит огонь в печи, а в гостиной болтают по-немецки два врача. Из спальни доносятся тихие стоны умирающего.
- Маша, дай мне шампанского! – просит, задыхаясь, Фет. Жена пугается, боится ухудшить состояние больного, она страстно молится о его выздоровлении, она не верит в его смерть! Шампанское может повредить! Она спорит с задыхающимся, хрипящим мужем и бежит спросить совета у докторов, которые немедленно погружаются в глубокомысленный спор, пересыпанный медицинскими терминами.
Он остается со своей секретаршей и принимается диктовать. Секретарша покорно записывает каждое слово великого поэта, но слова складываются в страшный по смыслу текст: « Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий, добровольно иду к неизбежному». Он тянется за пером и слабеющей рукой подписывает: «Афанасий Фет (Шеншин)». И в смертной муке он не может выбрать между двумя фамилиями, двумя судьбами… Зато он может выбрать между жизнью и смертью. В руке у него вдруг сверкает стальной стилет – он готов разить себя в самое сердце! Он – атеист. Боги только обкрадывали его; он вернул себе украденное собственными силами, трудами, заботами. Теперь он хочет вернуть себе радость небытия, освобождение от страданий. Но секретарша самоотверженно вырывает из слабой руки стилет. Фет находит еще силы встать и побежать к буфету, где лежат ножи; но силы оставляют его, он падает на пол и умирает. Последнее, что он видит – цветные спирали, выносящие на поверхность сознания стихи, лучше и соразмернее которых не было еще создано в мире. Он слышит неземной красоты и силы строфы, гармонию небесной музыки и испытывает удивительное чувство освобождения от всего земного. В том, новом мире, существование которого он прозревал в своих гениальных стихах, нет ни фамилий, ни болезней, ни денег, а есть только вечная красота природы и ласковая улыбка Бога… Такая же ласковая улыбка отражается на измученном лице покойного поэта Афанасия Фета. Только теперь он по-настоящему обрел утраченное…