Солнечный свет гладил их лбы,
Трава-мурава под ноги лилась.
Смертельно ранен лежал один.
Второй же колени стоял приклоня:
– Враг мой! Как это – смерть?
Нет, ты не можешь такого посметь,
Ты не надейся легко умереть.
Межзвёздным ветрам,
Злоликующим лихо,
Я тебя не отдам,
Ты меня не покинешь.
Алый закат мешался с рудой,
Пятнавшей траву.
И, еле шепча, отвечал другой:
– Не надейся, мой враг, я легко не уйду.
Враг мой! Как – это смерть?
Нет, не могу я просто так умереть,
На тропы межмирья не смею ступить,,
Если ты так легко останешься жить.
Загранья дороги пусть подождут,
Их смех – невеликое лихо.
Нет, ни за что никуда не уйду,
Тебя одного – не покину.
От пурпурной лозы могильной
Яснотускл свет и призрачен он.
Здесь кладёт чародей двужильный
Умирающего на пол.
- Сдохнуть! Ишь ты! Надумал хитро,
Но меня, враг, не проведёшь.
Не увидишь покоя могилы,
Ни сейчас, ни вовек не умрёшь.
Помнишь? Узником в моём замке
Ничего для тебя не жалел,
Как с тобой пировали ночами,
Как ты славно и весело пел?
Хочешь, может, назад свою лютню?
Принесу балалайку твою.
Еле слышен в ответ шёпот лютый:
- Незачем, я и так спою!
Помнишь, был ты в моём плену,
Я по ветру пустил казну,
Не отказывал ведь ни в чём.
Знатно сиживали вдвоём.
Слева яства, а справа яд.
Ты их не перепутал, мой враг.
Я наполню кубок вином
За роскошным моим столом.
Сколько девушек принял дом…
Жаль, недолго ты был под замком.
Слева яства, а справа яд,
Ловко же ты тогда сбежал…
Чародей пишет знаки на стенах
И кивает былым временам:
- Помню, помню… Вот было время!
Управляющий твой был дрянь.
Я ему посулил столько злата,
Чтоб его же отлить в полный рост.
Но могила ему наградой
За предательство… Редкий пёс.
Он служил у великого барда,
Согласись, тебе равных нет,
И продать его? Что? За злато?
Он под пыткою жил пять лет…
А попался-то я как славно:
Этот наглый, надутый князь
Порешил заслужить себе благо,
С войском двинулся на тебя –
Помню, сам зарубил негодяя,
Как листву расшвыряв его рать.
Ну и сам потерял пол отряда.
Шёл обратно – и тут напасть:
Налетели твои молодчики,
Порубили моих ребят,
И какой-то пройдоха и сволочь
Там бичом отхлестал меня…
- За его непомерную дерзость
Был он вздёрнут как простолюдин,
За своё непотребство и мерзость
Он дворянством своим заплатил…
А жена твоя… Помнишь, Тор Анго,
Очень даже была ничего…
- Помню… Ты мне свою отправил,
Я с почётом принял её.
- Ты носил драгоценные цепи,
Самоцветы лучились на них.
Сам я выковал их с той целью,
Чтоб играть не мешали они.
Ты же, только одним лишь голосом
Соблазнил жену и увёл.
Но сейчас тебя не отпустит
Это крепкое вервиё.
Дев невинноубитых волосы,
Пёсья, волчья, драконья кровь,
И заклятья такие наложены,
Что твой дух не упустят в ночь.
Чтоб ты видел работу мощную
От начала и до конца,
Вот сюда, на высокую полочку
Я твои положу глаза.
Всё ли видно? Ничто не мешает?
Если что, ты скажи скорей.
И шипит в ответ бард безглазый:
- Ты всегда был велик, чародей,
Да, отсюда отлично видно,
Только ракурс слегка странноват…
А на что тебе мои жилы?
- Ты узнаешь… Ты пой пока.
Должен брать я тело живое,
И немёртвое тело кромсать,
Но я знаю, тебе не больно.
Я умею от боли заклять.
- Никогда я ещё не видел
Своё тело, да со спины.
Кстати, твой управитель мастер
Во всём том, что насчёт казны…
- Ну ещё бы… Он славный малый,
Я отправил его к тебе,
Когда ты весьма издержался,
Чтоб война была по руке.
Согласись, когда первый беден,
А второй, словно Крез, богач,
Что-то надобно было сделать,
Чтоб могли мы ещё враждовать.
Впрочем, ты и так отличился.
Не забуду о том я дне,
Когда голову дочери чистой
От тебя получил в парче.
- Ну ещё бы… Я помню останки
Внука моего всей семьи,
И его самого в палатке
Твои слуги ко мне принесли.
- Ну, прости, мне нужны твои связки.
Потерпи, ты ещё споёшь.
Я же буду припоминать всё,
Так, как вспомнили бы вдвоём.
Чародей распиляет череп
И заклятьями форму кости
Изменяет – и странное дело,
Корпус лютни из черепа слит.
И глаза на высокой полке
Удивлённо ширят зрачки.
Бард всё видит, но нет его голоса,
И поэтому он молчит.
Вот от рук костей взяты ключицы
На прекрасно слаженный гриф.
И лады к грифу стали крепиться.
Пальцы рук пошли на колки.
Между делом колдун бормочет,
Упоённый заклятой враждой.
- Ты, наверно, сам понял… впрочем
Не умрёшь, но не будешь живой.
И обтянут уже корпус кожей,
Прежде срезанной со спины.
Сухожилья и связки голоса
Заплелись в четыре струны.
И натянуты струны ловко,
И из тела варится лак.
Корпус кроется лакировкой,
И зеницы изъяты из глаз.
Размещаются хитро на корпусе,
Чтоб мог всё видеть поэт.
- Будешь жить здесь и духом, и голосом
Ты, отныне, живой инструмент!
Крепко чары наложу, никому не снять,
Всяк окажется внутри, кто дерзнёт играть.
Хоть священник, хоть солдат,
Хоть поэт, хоть маг.
И самим богам земли чар не поломать.
Власть не одолеть струны,
Что начнёт звучать.
Хоть священник, хоть поэт,
Хоть солдат, хоть маг,
Он сыграет песнь свою – и да будет так –
В этой лютне будет петь
До скончанья дней.
Ничего на свете нет
Слова смертного сильней.
Так сказавши, в руку взял
Дивный инструмент,
А в другую взял кинжал,
Кровь пустил себе.
Перерезал он свои вены на руках,
Струны кровью обагрил,
В сердце принял сталь.
Застонали струны вмиг музыкой богов,
В своё сердце поместив
Души двух врагов.
В корпусе, блестящем серебристым лаком
Хорошо вмещаться и врагам заклятым.
И не кончится вовек их извечный спор.
Взявший в руки лютню же дополняет хор.