Ласковый
Виктору Чекирову,
автору повести «Хлеб нашего детства»
Однажды я оказался на одной из улиц западной окраины Москвы, знакомой мне еще со студенческой поры и на которой давно не был. Я шёл вдоль нового бетонного забора с колючей проволокой поверху, широко охватившего большую территорию, и грустно уди-влялся нерадостным, на мой взгляд, переменам. Судя по яркой рекламной окраске, за забором обустраивалась какая-то частная фирма. Изменился и весь ландшафт окраины. Трехэтажные шикарные коттеджи новоявленных хозяев сегодняшней жизни гордо возвы-шались над немногими уцелевшими еще крышами старых домов и домишек, сразу ставших как бы ниже ростом, как бы незаслуженно униженных таким высоким, ничего хорошего не обещающего им, надменным соседством..
Стояли чудесные майские дни, наполненные ароматом цветущей сирени и черемухи, раскрашенные изумительной синевой чистого неба и яркостью молодой, первой зелени, словно покрытые лаком и сверкающей на солнце. «Классического соответствия настроений природы и «героя», то есть моего настроения, не было», - невесело отметил я про себя и, погруженный в свои мысли, не заметил, как из незакрытых ворот выскочил здоровенный белый пес, волоча за собой тяжело гремящую в пыли дороги цепь. В два огромных прыжка он очутился рядом со мной и в одно мгновение, встав на задние лапы, уперся передними мне в грудь, шумно обдал меня горячим собачьим дыханием широко раскрытой пасти с острыми клыками. Я оцепенел. Это было так неожиданно - я не успел испугаться, и теперь страх постепенно заполнял меня, он поднимался по ногам, сразу одеревеневшим, и сковывал меня всего, не давая шевельнуться.
Я стоял – ни жив ни мертв – неподвижным истуканом, не в силах сдвинуться с места. А собака вдруг лизнула меня в щеку и принялась усердно облизывать мое лицо.
Окончательно помертвев от страха, я стоял послушный, не смея и боясь пошевелиться,
чтобы не обозлить собаку. И тут из ворот выбежал не меньше меня перепуганный человек, как я потом разглядел, лет тридцати пяти, интеллигентного вида, с бородкой и в красно-белой футболке импортного пошива.
-Пошёл!.. Пошёл!.. - кричал он на бегу, отгоняя пса рукой .- Филька!!! Пошел!!!
Пес тут же оттолкнул меня так, что я едва не упал, и опять в два таких же огромных прыжка был уже около хозяина и, так же поднявшись на задние лапы, уперся передними в грудь ему, тоже стал лизать его лицо, правда, повизгивая от радости.
- Не бойтесь! – кричал мне незнакомец, не очень решительно при этом уклоняясь от настойчивого языка собаки. - Не бойтесь, Филя не кусается… это он резвится… он ласковый.
У меня от такой резвости и ласковости Фили дрожали руки и ноги, и сам я весь дрожал и еле выговорил:
-Так ведь можно и до смерти напугать,.. а если бы ребенок!
Человек наконец-то схватил цепь и потащил собаку во двор, но быстро вернулся уже без нее и снова стал горячо, торопливо оправдываться. Я вытирал носовым платком следы пыльных собачьих лап на куртке, предварительно обтерев пот с лица и постепенно прихо-дия в себя.
-Извините,.. тысячу раз извините... пойдемте, я почищу вас щеткой...- все причитал он. - Филя добрый, он ласковый... он играл со мной и вырвался… извините, поверьте, он не кусается...
Я осмотрелся уже во дворе. По центру площадки, огражденной высоким глухим забором, стояло массивное двухэтажное здание с крыльцом. За ним - длинные металлические склады-ангары. Несколько раскрашенных рекламой машин стояли рядом. Люди быстро загружали их небольшими картонными коробками со склада. Филя, уже привязанный, стоял на задних лапах у проходной и, повернувшись в нашу сторону, натянув цепь, смешно молотил передними по воздуху, высунув язык и, вероятно, таким образом пытаясь присоединиться к нам. Видя мой миролюбивый настрой, человек повеселел:
-Фирма торгует кондитерскими изделиями...-пояснил он и назвал известную марку. - Мы с Филей сторожим… ради бога вы извините... извините нас, это моя вина...
- «Богатая фирма, - подумал я, - раньше здесь стояли частные дома, наверное, ку-пили под снос, построили офис и склады…»
- Ну, ласковый, будь здоров.. - сказал я Филе у ворот, уже успокоившись. Попрощался с его хозяином и ушел с добрым чувством к ним обоим, несмотря на стрессовую ситуацию, в которую попал случайно.
...Через несколько лет по делам службы мне пришлось снова быть в тех местах. “Загляну к Филе”, - решил я, вспоминая его лохматую голову, так напугавшую меня, и радостно - шалые глаза. После июньских дождей солнце припекало жарко, заставляя всё живое прятаться в спасительную тень. Редкий ветерок обжигал лицо зноем, воздух дрожал восходящим маревом, пахло свежескошенной травой, пели, щебетали многоголосым хо-ром птицы. В природе опять все казалось благополучным, во всяком случае, - на первый взгляд.
Я уверенно пошел вдоль знакомого забора. Краска, покрывающая его когда-то так вызывающе, уже не выглядела свежей, потускнела и облупилась. Дожди, непогода, время – стерли лоск ее, а подростки расписали забор непотребными выражениями и рисунками. У проходной я позвонил. Из чуть приоткрывшихся ворот как-то боком с трудом протиснулся небритый человек в камуфляжной форме с растрепанными волосами. Не сразу узнал я в нем хозяина Фили. За его спиной, пока мы молча разглядывали друг друга, появился еще человек, тоже в камуфляжной форме и в шапочке, надвинутой низко на лоб, как у бойцов омоновских отрядов, - очень бледный, будто только что из больницы – без ноги и на костылях. Мельком взглянув, за полуоткрытыми воротами я не увидел ни двухэтажного здания фирмы, ни складов, ни автомашин…
-Чего нужно? - вызывающе грубо спросил инвалид.
-А где же... строения? - воскликнул я удивленно.
Охранник узнал меня и невнятно поздоровался, как-то отрешенно глядя на меня красными, словно заспанными, заплывшими глазами:
-Фирма распалась…разорилась…-дохнул он винным перегаром, словно отвечая на мой вопрос, и замолчал, продолжая отрешенными глазами глядеть на меня. - Участок продали, - выдавил он еще сквозь зубы, – новый хозяин снес все старое, будет строить фитнес - клуб с плавательным бассейном. – то ли с сожалением, то ли с вызовом продолжил ох-ранник..
- А как же Вы? - спросил я.
- Мы не нужны… уволены...
- А где же Филя? – неизвестно отчего заволновался я.
- Филю… убили… вот поминаем…
- Как убили!!! Что вы говорите?..
- Очень просто… - нетрезвым голосом взялся пояснять инвалид, в то время как хозяин Фили махнул безнадежно рукой, не отвечая на мой вопрос, и отвернулся, готовый заплакать, но справился с собой и стал рассказывать:
- Ну, хозяин осматривал территорию... а Филя… с радостью,.. ну, как с вами, помните?.. Прыгнул на него, чтобы лизнуть… телохранитель шефа выхватил пистолет и пальнул… и… и всё…
Слеза потекла по небритому лицу говорившего. Он смахивал ее рукой, но слеза все набегала и набегала.
- Как же вы не уберегли Филю! Предупредили бы хозяина... – упрекнул я в сердцах.
- Хозяин не любил собак, он сразу приказал нам продать Фильку. – начал инвалид и сильно закашлялся, надрывно хватая воздух ртом.
- Где это вас так? – спросил я его, глазами показывая на костыль.
- Чечня…
- Извини….
- Все произошло так быстро, так неожиданно. – Как бы сам себе проговорил охранник. Теперь мы… дорабатываем….
Мы стоим и молчим, глядя друг на друга и думая каждый о своём.
- Ну и времена. – произнес я, отвечая собственным мыслям. – Что же будет дальше?.. - и подал руку на прощание. Бывший хозяин Фили вдруг покачнулся и схватил ее обеими руками, нагнулся и припал к ней губами:
- Извини… извините нас… с Филей…
-Ну?.. Ну,.. ладно! - я приподнял его тоже обеими руками и, не оглядываясь, быстро пошел вдоль высокого бетонного забора с колючей проволокой.
- Ласковый… ласковый.. – непроизвольно повторял я, и что-то меня тревожило смутно, что-то связанное с этим словом… И я остановился, как вкопанный – моя память жестоко выдала пережитое, давно пережитое, целая жизнь прошла, но все было живое – живые люди, живые чувства, живая боль снова настигла меня.
...Жаркий безоблачный июльский день. После прохладного темного, сырого подвала, в котором мы всей семьей вместе с соседями переживали бомбежку, очень жарко и очень солнечно, и очень хочется пить. И вдруг со стороны Семилук на низкой высоте по-явились два фашистских самолета, идущих друг за другом. И женский крик: «Ложись!» И нарастающий рев моторов. И короткая пулеметная очередь – самолеты с тем же диким рёвом пронеслись нал нами. И глухая, мертвая тишина, и жуткий нечеловеческий крик матери:
-Убили!!! Ваню убили!!.
И в молодой картофельной ботве – мертвым лицом вниз – лежит Ваня. Мой старший брат. А мать поднимает, поднимает с земли его непослушное, бесчувственное тело и горячечно, как в бреду, с совершенно безумными глазами шепчет:
- Ну вставай… вставай же… Ванечка… ласковый мой… ласковый.. – безутешно зовет его мать и все повторяет:
- Ласковый ты мой, Ванюшка… ласковый… вставай..
А Ванюша не отзывается, и на спине его расползается кровавое пятно и все больше и больше пропитывает белую холщевую рубаху.
Шел брату двенадцатый год.
Теперь шагая вдоль высокого бетонного забора с колючей проволокой, я машинально повторял: «ласковый»… «ласковый». И мысли, и чувства мои путались, порой я сам не понимал, где нахожусь – то ли там, в прошедшем и не ушедшем, то ли здесь, в сегодняшнем, непредсказуемом. Я трогал рукой высокий колючий забор и почти физически… мистически ожидал и боялся – сейчас вот-сейчас из-за многоэтажных коттеджей на бреющем полете выскочат два «Мессершмитта», и раздастся короткая пулеметная очередь в спину… я инстинктивно пригибался и оглядывался со страхом. Было тяжело и больно, и я давал себе клятвенные обещания – никогда больше не приходить сюда – никогда, никогда…