Ох, в горе жить, да как же не завыть? Жил себе Кобелядкин, был добрым человеком, да как до полтинника дотянул, в пса превратился. Только не в молодого, а в собаку предпенсионного возраста, не востребованную.
Вот так и устарел – перестал лаять, служить хозяину, работать. А кто хозяин-то в горе-гореваньице? В нем жить – голым ходить и не стыдиться, плешивым быть, а о стрижке мечтать. Ушел пес в лес, там зверье не насмехается, живет себе, никого не любит и не жалеет.
- Я хоть баба старая, да умом молодая! – обрадовалась Кобелядкину медведица. А он в ней сразу женщину почувствовал, стал приставать да расспрашивать, где деньги взять.
- А и денег нет – перед деньгами, а и хобот топорщится – к встрече! – закокетничала медведица и вывела ухажера на полянку. Навстречу жеребец.
- Гляди на меня! – приказала она и стала лапами рвать землю. – Кобелядкин, а Кобелядкин!
- Что вам, сударыня?
- Посмотри, раздалась я в бедрах?
- Уж как вас, матушка, расперло: еще как раздались!
Медведица язык высунула от удовольствия, облизывается. – Кобелядкин, а Кобелядкин! Ты стихи в школе учил? Иди к доске, читай!
Вспомнил Кобелядкин частушку, да заорал не своим голосом: «Как не тыкай, не ворочай, хобот наш всегда короче!»
- Как будто у меня между ног кинди минди, а не берлога заросшая, - обиделась красавица. Шерсть взъерошила, хвост подняла и дунула прямо в оскаленную жеребячью пасть. Он и рухнул. - Вот, псина, владей! – оставила Кобелядкину еду, а сама в лес ушла.
Живет себе дальше пес, отъелся, новую жизнь повел. Жеребцом себя возомнил. Баб в лесу караулит. Которая присядет по нужде в кустиках, Кобелядкин тут как тут, желает знакомиться. Знакомился так долго, пока опять не заголодал. Пришел к медведице.
- Пойдем к людям. Я подкрадусь к хозяйке и ухвачу ребенка, а ты догоняй меня да отнимай. Как отнимешь, так неси назад. Так тебя примут в общество за сознательность.
Побежала зверина, подкралась и унесла дитя. На распутье пес их уже ждал. Схватил человечка, а он девицей-красавицей оказался. Ладной такой, кожа с пушком, язычок розовый, щеки красные, губки алые. И пожалел ее Кобелядкин, спрятал у себя.
- Полюбил ее всем сердцем, - признался медведице.
- Пожалел ты не ее, а себя! Пожалел – пропал. Отдавай народу, если питаться хочешь.
Ох, в горе жить – некручинну быть! Не стал кручиниться Кобелядкин, послушался медведицу и отнес девочку на место.
- Смотри, - говорят люди, - старый-то кобель отнял ребенка у зверюги и не воспользовался! Стал он жить в доме у мужика за такое антипедофильное поведение.
Поправился кобель, отъелся. Хозяйскую дочь любил для здоровья, только в воображении. А девчонка росла проказницей: куда ни полезет, а что-нибудь разобьет или из кувшина прольет. И никого она не слушалась, кроме пса.
Вот однажды пошли они в лес гулять. Видят, табун пасется на лугу. Кобелядкин захотел девчонку удивить, кониной попотчевать. Стал он копать землю лапами, а сам спрашивает:
- Девочка, а девочка! Что – красивы глаза у меня? Большие?
- Ничего не большие, обыкновенные.
- Говори, что большие!
Девчонка и говорит:
- Ну большие.
- Девочка, а девочка! Что – шерсть ощетинилась?
- Нет, не ощетинилась, ты же утром побрился.
- Говори, проказница, ощетинилась.
- Ну ощетинилась.
- Девочка, а девочка! Что – хвост поднялся?
- Ничего не поднялся. Бабы говорили, нестояк у тебя.
- Говори, дура, что поднялся!
- Ну поднялся.
Кобелядкин как бросится на кобылу, а кобыла как ударит его задом: у кобеля и дух вон!
Спорит баба с девицей о кобеле, чей он. «Мне кажется, я знакома с ним всю жизнь! – говорит девица. – Мой кобель!» «А я жила с ним всю жизнь. Мой кобель» - утверждает баба. Медведица вышла с болота: «Тяни кобылью голову с грязи – на кобыле поедешь, а человека вытянешь – на тебе поедет! Вот я вашего пса оживила, выкормила, к женитьбе подготовила, хозяйство его упорядочила. А где благодарность?»
Засмеялись обе возлюбленные, что даже медведицу их Кобелядкин по головке не подрачил, от кобылы кончился. Помирились и пошли вместе. Заспорили дорогой: какая жена – молодая или старая лучше? Решили идти до встречного. Ежели старую похвалит, то молодая с ним переспит. Если молодую похвалит, то старуха постарается.
Навстречу старик. «Дедушка, а дедушка, что лучше – молодая или старая жена?» - «Может ли быть в нонешние года старуха лучше! Чем больше кинжал служит, тем дольше не ржавеет!»
Заложились до второго встречного: коли старую похвалит, с молодой платье долой и Кобелядкина назад. Медведицу попросят, чтобы вернула.
Попался солдат. «Ненадобны дела, неспособны слова, молодая звезда и ярче, и жарче».
С молодой платье долой, осталась девчонка голая. Убежали от солдата, заложились в третий раз. Ежели третий встречник старуху похвалит, молодой уши заклеить. А молодая и бубнит про себя: «Хошь глаза выдолбай, уши заклей, все ж я лучше!»
Навстречу поп. «Кто, отец, лучше: молодая аль старая жена?» - «Может ли быть в нонешние года старая лучше! Пустые разговоры, последние слова! Я и сам молодую хочу. Старая по церквям ходит».
Старуха молодой уши заклеила. Осталась бедняга голая, глухая. Побрела туда, сама не ведая куда, на птичий гомон. Пришла к озеру. Видит, большой предмет на берегу: длинный, на дирижабль похож. «Лягу-ка под него. Не придет ли кто к колбасине, не выпрошу ль одежонки, срам прикрыть».
К ночи: трах-трах. Кто-то идет. Много народу собралось. Один и говорит: «Как я сегодня славно душу соблазнил! Заложились две бабы. Одна говорит: молодая жена лучше. Другая – старая. Во все заклады я молодой помог. Вся любовь ей досталась. Старая с молодухи одежу сняла, уши заткнула. Ходит теперь девица голая, глухая, народ растлевает легкой добычей».
Девица лежит под предметом дивным, подсматривает, о чем говорят не понимает. Высунула руку из под челна-дирижабля. Росичка нападает. В ушах молодуха поковыряла, о верх вытерла. Челн задрожал, как живой. Рассвет забрезжил, птицы запели. Красавица уши еще потрепала и вдруг пение пташек услыхала! Вылезла из-под диковинного предмета, скользкого и прохладного. «За ночь остыл, бедненький! Дай я тебя приголублю», - похлопала его ладошками, потерла. Он весь пупырышками покрылся, как огурец с грядки. Вдруг капельки росы бисером его осыпали, девицу изумили. А она пить хотела, взяла да лизнула дирижабль. И так приятно ей показалось, что даже повторить захотелось.
Вокруг солнце, вовсю гомон птичий, жить хорошо! Молодуха обрадовалась, что услышала благолепие, вылезла наружу и давай поклоны отвешивать. Направо родителям, налево молодцу проезжему. О нем как подумала, так опять закручинилась – как же без одежонки в деревне появится? Пошла, задумавшись. Набрела на баню, а там нашла бельишко. Видимо, для стирки приготовили. Без спросу взяла, перекрестившись.
Идет себе по деревне, со всеми здоровается. Навстречу старая товарка бредет.
- А ужель тебе, девушка, пирог дали? То-то вся светишься! - спрашивает.
- А и дали пирог, да не просто куснуть, а облизать весь!
- Да что там пирог! Вот мне конец предлагали, да я шмыг под крылец, - пошутила подруга. - Говорят люди, ты в голом виде народу являешься?
- Вот шла я, девушка, гуляла, никому зла не желала. Вдруг сорока: синь сарафан, синь сарафан! Я и подумала, скинь сарафан! Взяла да и скинула, чтобы жарко не было.
- А говорили люди добрые, что ты оглохла от распутства?
- Ночевала я ноченьку под чудесным челном. Да умывалась росой его, ласкала и хвалила. Вот он меня и исцелил!
Прослышала старая, что кажинный год три росы выпадают, что от всякой болезни исцеляют. Да в ту росу попадет только благодарный, а не благодарный оплеван будет. Побежала старая к озеру, дождалась ночи, улеглась под диво-челн. Устроилась и захрапела. Наутро проснулась. Высунула руку, потрогала того, кто сверху лежал. Мягкий, податливый. Стал ее теснить, шевелить. «Ишь, пристает!» - рассердилась и пихнула локтем. А на локоть вдруг капля упала. Старуха принюхалась, воняет. Заорала, что, мол, за нечисть в лесу! Но вспомнила, для чего пришла. Стала думать, что же ей в первую очередь исцелить. Вот вены замучили. Как бы их вылечить? Погодила минутку, поворочалась, погодила вторую. И другая капля на коленку скатилась, по ноге потекла. Старуха рукой противную вытирает, про себя чертыхается. Рукой по икре провела и обомлела: нога шелковая, ровная, узлы пропали. Сообразила, что волшебный челн чудачит. Она давай дальше просить: зубы новые! А колбасина разошлась-напружинилась, как в тисках бабу держит. Аж дух перехватило, перед глазами круги пошли. Взмолилась старая, мол, негоже разврат творить. А третья капля прямо на лицо ей упала. И баба подумала, что это мужик потный над ней склонился. Запротестовала со всех сил и плюнула ему в рожу.
Дирижабль не успокоился: дует бабу так да сяк, спереди да сзади, железный прут в тело белое вонзает. Задул насмерть. И погибла старуха под пакостным челном. Нашли ее в озере: страшную, беззубую, синюю. А молодуха замуж вышла, детей народила. Но кажинный год под челн бегает, болячки лечит. Больше трех капель в рот не берет.
И я б под него сбегала, росой умылась, поблагодарила. За то, что молодой была. За то, что пред останочным концом будет что вспомнить. За то, что пила да не плевалась. По щеке текло да во рту духу не было. За то, что дали пирог. Вот и сказке конец, а девушкам под венец.