Сквозь прогалины меж ветвей ели, под которой расположился Гоша, давит ему на глаза безнадежно-депрессионная синь неба.
Воздух перенасыщен дурманящим запахом хвои, распаренной немилосердной тридцатиградусной жарой.
Гоша переворачивается набок.
Взор натыкается на облупившуюся, щеголяющую ржавыми заплатами, давно некрашеную конструкцию 3-го Елагина моста.
Из-под моста выплывает стайка уток, озабоченных проблемой поиска пропитания. Вслед им плывут, тускло блестя мокрыми боками, совершенно безразличные ко всему, пустые пластиковые бутылки. Им беспокоиться не о чем: одна их участь ждет – грязные воды Финского залива.
Взгляд перемещается на неопрятно постриженный, но сочно-зеленый ковер газона, на котором, куда ни кинь глазом, вповалку лежат женские тела.
Обнаженное бабье царство.
Удивительно, но на импровизированном пляже, кроме Гошиного бренного организма, всего три-четыре мужских фигуры.
Из-за солнцепека женщины возлегают на животах – лица берегут от жестких лучей. У юных красавиц, почти ничем не прикрытые, соблазнительно сверкают упругие холмы ягодиц с круто спускающимися склонами к талиям. У зрелых львиц под грузом времени и калорий холмы потеряли былую рельефность, постепенно, с годами, объединились со спинами, превратились в обширные горные плато – ровные, почти горизонтальные и округло-покатые, лоснящиеся на солнцепеке.
Подбородки у всех, без исключения, неподвижно вдавлены в траву, книгу или газету, дабы неосторожным движением не выставить на всеобщее обозрение груди, освобожденные в этой позе от верхней части купальника. Даже для Питера по нынешним временам невиданная скромность!
Умиротворенное состояние покоя нарушает особа лет тридцати, лежавшая метрах в двух от Гоши. Завернув руки назад, она ловко, в одно касание, щелкает пластмассовыми застежками бюстгальтера, опрокидывается на спину и садится.
Гоша для удобства наблюдения принимает стойку «на локоть».
Хороша. Вот она убирает заколку с волос, и они золотыми нитями рассыпаются по бронзовым плечам, оставляя открытым высокий лоб. Солнечный пожар воспламеняется в локонах, вспышками бежит по всей копне волос, осторожно огибая нежный овал лица и очертания изящно выгнутой шеи.
Большие голубые глаза в ореоле пушистых ресниц. Четко очерченные алые, чуть-чуть подкрашенные чувственные губы. Аккуратный, прямой нос с небольшим вырезом ноздрей и по-детски округлый подбородок.
Взлетели вверх руки с желто-коричневым топиком, погасившим на мгновение огненно-золотое пламя на ее голове.
По-кошачьи, грациозно-лениво она потянулась за темно-вишневого цвета «бермудами». Медленно вывернула их на лицевую сторону. (Вы никогда не замечали, что женщины на пляже обязательно выворачивают наизнанку снятую одежду?).
Все движения выверенные, от них осязаемо тянет животной дикостью и пластикой.
Плавно перекатываются ее мышцы под едва наметившейся жировой прослойкой кожи…
Гоша весь замер, напрягся в ожидании. Даже мигать перестал. Сердце, войдя с ним в постыдный сговор, стало биться реже и глуше.
Сейчас, сейчас ….
Гоше даже почудилось, что шерсть на нем встала дыбом, как у кобеля в предвкушении перспективы спаривания.
Сейчас она поднимется на обнаженные, стройные ноги и предстанет перед ним полуобнаженной златовласой богиней….
Вот она медленно изгибает ноги в коленках.
Махонькие ступни с крохотными, почти детскими пальчиками, ослепив серебристо-розовым педикюром на ноготках, ныряют в штанины, увлекая за собой загорелые икры.
Обольстительно качнулись со стороны в сторону, чуть-чуть оторвавшись от белой подстилки, тугие роскошные бедра. Сначала – одно, затем – другое. И… скрылись в бездне темно-вишневой ткани.
Все!
Волна досады и негодования захлестывает нервные клетки, разливается по всему Гошиному телу.
Что за странная манера у женщин на пляже одеваться, как правило, сидя? Впрочем, и раздеваться.
Инквизиторши.
Бездушные, черствые существа – извращенки!
Гоша разочарованно валится на спину.
С кислой миной погружается в меланхолию созерцания бесконечной синевы неба.
2006