Глава 4.
Утро выдалось ясным и, ровно в назначенное время, экипаж капитана Крайнова вырулил на старт. Со взлетом старший лейтенант Зайцев справился вполне успешно и удосужился похвалы командира. Весь полет прошел в штатном режиме, без каких–либо происшествий, и через шесть часов бомбардировщик приземлился в Зябровке. Видимость в районе аэродрома была, как говорят в таких случаях, «сто на сто», - совершить посадку Крайнов, как и обещал, доверил помощнику. Зайцев, в последнюю секунду чуть-чуть не дотянул штурвал и немного «скозлил», но был, тем не менее, собой чрезвычайно доволен. Николай Михайлович не стал портить ему настроение и об ошибке только упомянул.
Профилакторий отдельного разведывательного полка дальней авиации, в чье расположение прибыли летчики, находился далеко от аэродрома, в Гомеле. Перелётчиков никто не встретил; Крайнов доложил на командном пункте о прибытии и ему посоветовали, не теряя времени, немедленно передать аэроплан, как это и было предусмотрено полетным заданием, в распоряжение базирующегося здесь местного полка.
В этом не было ничего обременительного, если бы не одно «но»: летчики должны были забрать парашюты с собой. Снятые с кресел-катапульт и, уложенные в специальные сумки, парашюты весили не меньше двадцати килограммов. К сумкам со шлемофоном, противогазом и кислородной маской, штурманскому портфелю, портфелю с секретными радиокодами, планшетам пилотов, чемоданчикам с личными вещами, пистолетам с патронами добавились теперь еще и парашюты. Даже по аэродрому таскать весь этот скарб на себе - удовольствие не из приятных. Но перед экипажем Крайнова стояла задача посложней, - предстояло принять в Калинине такой же бомбардировщик, какой оставили в Гомеле, но с модернизированным приборным оборудованием, и уже на нем возвратиться на свой аэродром. Последняя часть задания проблемы не составляла; но вот доехать до города Калинина экипаж должен был самостоятельно.
Конечно, всегда можно было воспользоваться железной дорогой; однако, хлопоты, связанные с такой поездкой, летчиков приводили просто в ужас: нужно где –то брать билеты, тащиться с грузом на вокзал и с вокзала, может быть ехать с пересадками, спать в поезде с оружием, питаться в дороге, как попало, добираться до нужного аэродрома на общественном транспорте. Гораздо удобней представлялось сидеть на аэродроме и дожидаться какого–нибудь попутного борта. Такой способ перемещения был не то, чтобы узаконен, но в авиационных частях имел силу давней традиции – сотни военно–транспортных самолетов ежедневно взлетали и садились на всех аэродромах страны,- не пользоваться этим в служебных, а, если надо, и в личных целях, было просто неразумно.
На командном пункте аэродрома командир узнал, что вчера в Зябровке приземлился ещё один бомбардировщик с Дальнего Востока, вроде даже из их полка. Ещё дома, при получении приказа на вылет, Крайнова уведомили, что вслед за его экипажем готовился к выполнению перелета командир отряда Заславский из третьей эскадрильи. Николай Михайлович решил срочно найти майора и, как старшему по званию, передать ему командование.
Случилась в это время и оказия в город – защитного цвета микроавтобус «УАЗ» с красным крестом. Распоряжалась здесь всем плотная немолодая блондинка в сапогах, шапке ушанке и шинели с погонами подполковника медицинской службы. Летчики погрузили свое громоздкое имущество и, кое-как, разместились на носилках, - кресел в автобусе не было. Начальница уселась рядом с водителем – и «санитарка» покатила по гладкой снежной дороге.
Профилакторий размещался на территории воинской части в сером двухэтажном здании самой примитивной архитектуры. На первом этаже были подсобные помещения, а наверх вела широкая лестница. Вход на второй этаж украшал плакат самодеятельного художника: голова краснорожего идиота в шлемофоне и надпись «Профилакторий». Принимала перелётчиков сморщенная старушка лет семидесяти – она что–то невнятно и очень тихо говорила, так, что понять её было невозможно. В конце концов, она открыла своими ключами большую светлую комнату с высокими окнами. Кроме шести кроватей и тумбочек здесь стояли ещё две стойки для верхней одежды. Висели домотканые занавески, вышитые крестиком; салфетки такого же типа лежали на тумбочках. Дверь с внутренней стороны украшали полоски бумаги с надписями: «Не курить», «Пользоваться электроприборами запрещается», «Уходя, гасите свет». Старушка ушла и больше не появлялась.
Раздался осторожный стук, дверь открылась и, неожиданно, в комнату вошла молодая высокая блондинка, что называется, «кровь с молоком». Белый, затянутый по талии халат, красиво выделял её пышные формы, создавая впечатление полного отсутствия одежды. Лицо было прекрасно – будто на обложке глянцевого западного журнала для мужчин. Под правым глазом, правда, можно было обнаружить некоторый избыток тонального крема, а при очень внимательном рассмотрении и причину тщательного грима – довольно свежий синяк. Летчики обомлели и, как завороженные, молчали – слов просто не было.
Красотка улыбнулась, поздоровалась и, путая русские и белорусские слова, низким грудным голосом известила, что принесла комплекты постельного белья.
Первым, как и положено в затруднительных ситуациях, опомнился командир. Обычно немногословный, Крайнов засыпал женщину вопросами:
- Девушка, вы здесь работаете? Нам самим постели стелить, или вы это сделаете? А как вас звать?
- Я горничная, зовут Олеся, замужем. Мне помогает бабушка мужа. Стелить постели моя обязанность, но я прошу, не заставляйте меня это делать – вы ведь будете смотреть, и смущать меня. Пожалуйста, разберите постели, а я пойду. Если, что надо, комната дежурной напротив вашей. Да, сегодня в части хороший фильм в двадцать часов, не помню, как называется. Я пойду, если бабушка за меня подежурит. И вы идите, а что вам здесь сидеть.
Когда Олеся ушла, мужчины заговорили все одновременно:
- Вот это красавица! Кто только, интересно, ей в глаз засветил – муж или любовник?
- Да, с такой с ума можно сойти, а то, что она гуляет от мужа, так это гарантия.
- В народе как говорят: красивая жена – чужая жена. Не хотел бы я на такой жениться.
- Вас никто и не заставляет. А я бы, из-за такой женщины, ни на что внимания не обращал.
Прекратил дебаты Николай Михайлович, которому явно не понравился тон обсуждения:
- Все, прекращайте. Ничего о человеке не знаете, а болтаете невесть что. У неё своя жизнь, и не нам её судить. Скажите спасибо, что такие красавицы вообще существуют. Встретишь такую, и жизнь покажется лучше, чем она на самом деле есть. Уже только за это спасибо женщинам. И ещё ребята, что хочу сказать. Я приказывать в делах сердечных не имею права, но я постарше вас и, потому прошу: не играйте и попусту не флиртуйте с ней - беда может случиться.
- А где тут дальневосточники? – Дверь распахнулась и в комнату гурьбой ввалились однополчане: впереди командир отряда майор Заславский, за ним штурман и остальные члены экипажа. Крайнов, как бы шутя, скомандовал: «Товарищи офицеры!», но стал по стойке «смирно» и отрапортовал по уставному:
- Товарищ майор! Экипаж первой эскадрильи задание по перегону аэроплана, бортовой номер ноль пять, на аэродром Зябровка выполнил. Поступаем в дальнейшее ваше распоряжение. Командир экипажа капитан Крайнов.
- Николай Михайлович, брось дурачиться. Какой я вам командир, - у вас свое задание, у меня свое. Мы и обратно будем лететь раздельно – вы через Семипалатинск – Иркутск, а я через Челябинск. Вот в Калинин за бомбардировщиками надо будет ехать вместе. Но я этот вопрос, кажется, решил. Завтра здесь будет командир шестого корпуса дальней авиации генерал – лейтенант Безбоков, а после завтра, на своем персональном лайнере, он вылетает в Калинин. С ним уже говорили, он согласен нас взять с собой.
Новость была куда как хороша. Особенно обрадовался Зайцев, узнав, что им уготован маршрут через Семипалатинск. Доволен был Крайнов – вопрос следующего этапа командировки разрешился сам собой. А всем остальным встреча с сослуживцами напомнила о доме, о родных, о привычном распорядке полковой жизни– и это тоже вызвало хороший душевный настрой.
Командиры экипажей обсудили план дальнейших действий; при этом, будто незаметно, право решающего голоса перешло к Заславскому. Командир отряда дальних бомбардировщиков майор Заславский был, пожалуй, самым известным офицером не только в своем полку, но и в гарнизоне.
Всегда аккуратно подстриженный, подтянутый и даже щеголеватый, он отличался ненарочитой сдержанностью и исключительной вежливостью. Один из немногих офицеров имел академическое военное образование. Никто, и ни при каких обстоятельствах, не слышал от него грубого слова – но отношение к человеку или событию легко читалось в его выразительных и, как бы всегда немного влажных, черных глазах. Майор являлся бессменным председателем полкового суда офицерской чести – кого-либо другого в этой роли невозможно было себе представить.
Но не этим, точнее, не только этим, объяснялась его популярность – Заславский окончил когда-то музыкальную школу и даже учился некоторое время в консерватории. Это было известно всем, а уж о том, как он умеет играть на разных инструментах, в полку ходили легенды. По собственной инициативе Заславский организовал самодеятельный струнный оркестр, которым сам же и руководил: к каждому празднику готовил новый концертный номер, и никакие полковые торжества не обходились без майора и его музыкальной команды.
Отличало его и ещё одно положительное, а в понимании офицеров, необыкновенное качество, – не употреблял Заславский никаких спиртных напитков, даже пива. Может быть, поэтому не имел и близких друзей, а все внимание и любовь отдавал семье: красавице жене и двум дочерям-школьницам.
Если сам майор являл собой лучший образец военного летчика, то экипаж его составляла довольно живописная компания. Штурман отряда, капитан Силин, детина под два метра ростом и более ста килограммов весом, несмотря на довольно солидный возраст, – тридцать два года, – сохранил в себе детскую доверчивость и наивность. Его карие глаза имели какой-то особый, «вертикальный» разрез, как у персонажей мультфильмов, и смотрели на мир любознательно и всегда удивлённо. Шумный и обладающий громким голосом, заядлый спорщик и большой любитель веселых собраний, особым авторитетом он не пользовался и, даже мало знакомые с ним люди, называли его просто по имени -«Петя».
Силин на это не обижался и, может быть, именно за незлобивость и доброту, его по-своему любили, хотя он и чаще других становился жертвой розыгрышей и шуток полковых остряков. Он никогда не испытывал никаких сомнений, а по настоящему боялся, не скрывая этого, только двух человек – своей жены и командира. Но, в отличие от супруги, перед которой испытывал панический страх, майора Заславского он ещё и необычайно почитал за справедливость, интеллигентность и музыкальный талант.
Помощник командира, старший лейтенант Кусков, вместе с Зайцевым закончил Оренбургское училище летчиков. Они не дружили в училище, не сблизились и в полку. Кусков был скрытен и, как многим казалось, высокомерен. Как и Зайцев, женат не был, но в офицерской гостинице жить не захотел и снимал комнату в военном городке. Служил без замечаний, но как–то неприметно. Зайцев случайно узнал в строевой части, что на Кускова уже отправлены документы в центр переподготовки летчиков и он, со дня на день, отправится переучиваться на командира корабля.
Несомненно самобытной личностью был оператор Заславского, старший лейтенант Борис Хозов. Смуглый и стройный красавец кавказской внешности честно исполнял свои должностные обязанности и служил, что называется, не за страх, а за совесть. Ни карьера, ни деньги его абсолютно не интересовали. Он регулярно получал от своей родни из Черкесска денежные переводы и стеснения в средствах не испытывал.
Только две страсти владели им и составляли смысл его жизни – парашютный спорт и женщины. Хозов совершил больше тысячи прыжков с парашютом, обладал множеством спортивных званий и наград, постоянно призывался на какие–то сборы или соревнования и всегда готов был прыгать, прыгать, прыгать… Говорили, что за каждый прыжок на соревнованиях мастерам такого класса якобы платили по пятьдесят рублей.
Неудержимое влечение имел он и к женщинам. Его знали все дамы детородного возраста из расположенного рядом с гарнизоном посёлка, а все незамужние и способные на сильные чувства женщины готовы были отдать ему свои сердца. Веселый, щедрый, услужливый он нравился и полковым товарищам, хотя никого особо не выделял и близкой дружбы не искал.
Неудивительно, что эти люди составляли единый коллектив лишь в воздухе – сказывались выучка, дисциплина и общая ответственность. На земле же их объединяла только принадлежность к одному экипажу, место в строю и совместная подготовка к полетам. Во всем остальном это были настолько непохожие характеры, что и речи не могло быть о каких–то общих интересах или занятиях – каждый жил, как бы, сам по себе. Тем не менее, офицеры притерлись и свыклись друг с другом, по пустякам не конфликтовали, репутацией отряда экипажа дорожили, и экипаж оценивался командованием полка, как подготовленная и надёжная боевая единица.
Такое положение устраивало всех, за исключением штурмана Силина. Его живой темперамент постоянно требовал активных действий и острых ощущений. Прибытие экипажа Крайнова он воспринял, как надежду на веселую жизнь и выражал по этому поводу бурную радость:
- Ну, вот, хоть молодежь нормальная появилась, – Зимин, Зайцев, Лудиков, - будет с кем и поговорить, и пульку в преферанс расписать. Мне дома супруга не разрешает в карты играть и, вообще, жизни не дает,- а тут, с моим экипажем, и командировка чуть впустую не прошла. Теперь душу отведу; я и денег побольше взял с собой, чтобы досыта наиграться! Вы, как, ребята, готовы после ужина компанию поддержать?
- Кто о чем, а Силин, как ребенок, об игрушках. В комнате нашего экипажа карточные игры и сборища картежников запрещаю. Ищите для этого другое место. Слышали, Николай Михайлович? Вы и у себе играть в карты не разрешайте. Иначе на всю ночь галдеж, споры и табачный дым обеспечены.
- Товарищ майор, я же и не говорил, что у нас играть будем, - перепугался Силин. – Да, вы же знаете, я и не курю вовсе. Вы не беспокойтесь, мы с дежурной договоримся и на первый этаж уйдем, там в вестибюле устроимся.
Возразить на это Заславскому было нечего; он был озабочен более важным делом и потому предложил Крайнову сходить вместе в штаб полка и, ещё раз, уточнить условия перелета.
После ужина Силин принялся было организовывать место для карточной игры, но молодым офицерам пришлось его разочаровать – они решили посмотреть в клубе фильм. На самом деле, причина посещения клуба заключалась не в любви к киноискусству, хотя вслух об этом не было сказано ни слова, - им хотелось увидеть Олесю. Расстроенный Силин от кино отказался и отправился осматривать город, пообещав вернуться к окончанию фильма. Командиры экипажей тоже куда–то исчезли, - по предположению Зайцева пошли пить кофе. Стрелки и радисты обоих экипажей, испросив разрешения сходить на телеграф и, заодно погулять, ушли ещё до ужина.
Остальные отправились в клуб. Кинозал был заполнен солдатами, но свободных мест оставалось ещё много. Лейтенанты устроились в последнем ряду, чтобы иметь хороший обзор и не выпустить Олесю из вида.
Ждать долго не пришлось, белокурая красавица появилась через считанные минуты. Войдя в зал, она сразу заметила летчиков и, приветливо помахав рукой, направилась к ним. В зале было довольно много женщин из числа вольнонаемных, работающих в воинской части, - однако, только Олеся, проходя мимо солдатских рядов, удостоилась невероятного внимания и выслушала несчетное количество комплиментов, приглашений и предложений, в том числе не всегда приличного содержания. Но, казалось, её это ничуть не смущало, а достоинство и естественность её поведения заслуживали настоящего восхищения.
Олеся захотела сесть рядом с Зиминым и совершенно просто объяснила свое желание:
- Вы все замечательные, но мне вот он сразу больше всех понравился - скромный и, наверное, умный. Наверное, ещё и неженатый.
- Нет, Олеся, вы ошиблись, женат я. – Зимин испытывал какое–то игривое возбуждение: - Но это ведь не значит, что мне нельзя любоваться женской красотой. Измена, думаю, не в этом заключается. Насчет этого наш экипаж самый стойкий в дальней авиации. Но вы, наверное, способны кого угодно соблазнить. Вам и делать для этого ничего не надо – только глазами показать.
Тут охотно вступили в разговор и другие «стойкие» члены экипажа:
- А вы не могли бы именно на меня глазами показать? – Лудикову очень хотелось, чтобы Олеся как–то обратила на него внимание: - Я холостой, молодой и перспективный. Может, до генерала дослужусь.
- А мне генерал не нужен. Мне сейчас человек нужен хороший, чтобы ласковым был, да не обижал.
Не мог промолчать и Зайцев, – он был все ещё полон воспоминаниями о недавнем свидании, чувствовал себя влюбленным и испытывал потребность излить кому–нибудь свою душу. Казалось, что Олеся идеально подходит для этого. Но старший лейтенант лукавил и сам знал, что лукавит - внешность Олеси, безусловно, произвела на него впечатление и ему просто хотелось, хотя бы, пофлиртовать с ней, не говоря уже о большем:
- Олеся, я тебя очень понимаю и, не будь у меня любимой женщины, я бы пошел за тобой на край света. Ты не знаешь, а я и есть как раз тот человек, что тебе нужен.
- Ой, вы такие смешные, за дурочку меня принимаете. А я с вами не шучу. У меня сейчас такая беда, что хоть в омут с головой. Муж, Володька, ревнует меня к каждому столбу, бабушку свою ко мне надзирателем приставил. Три дня назад избил – до этого не трогал. Я ему назло и сказала, что изменяла, а теперь со всеми подряд, кто только захочет, гулять буду. Так он пообещал убить меня. Мне бы уйти от него надо, да некуда. Ребенок у нас и я ещё хочу девочку. Он сверхсрочник, на аэродроме в эксплуатационной части служит. Собирался сегодня в кино приехать, но что–то нет его. А я хотела, чтобы он меня с вами увидел – сказала бы, что любой из вас меня замуж готов взять.
В это время погас свет и фильм начался. В зале стоял невообразимый шум, солдатский гогот и выкрики заглушали все прочие звуки. Кинолента несколько раз обрывалась и понять, что происходит на экране, было абсолютно невозможно. Офицеры не выдержали и покинули клуб, пошла с ними и Олеся.
Было по-зимнему темно, светились только окна профилактория и штаба. Неожиданно, откуда–то из за стены клуба раздался оклик:
- Олеся, а ну иди сюда! – Олеся вздрогнула, как–то сникла и, не сказав ни слова, пошла, как дрессированная собачка, к хозяину. Из-за стены с бранью выскочил крепкий на вид мужчина и, развернувшись на ходу, со всего маха, открытой ладонью ударил Олесю по лицу. Та только вскрикнула и опустилась на колени.
Реакция Зайцева была молниеносной. Одним прыжком он оказался возле незнакомца и левой рукой, апперкотом снизу, нанес сильный удар в солнечное сплетение; без паузы последовал крюк правой в челюсть -и все было кончено. Мужчина без единого звука рухнул, как подкошенный.
Офицеры помогли Олесе встать на ноги: из носа текла тонкая струйка крови и даже при слабом свете уличного фонаря видна была разбитая губа.
- Это Володька, муж мой. Зачем вы его так сильно? Вы его не убили? Ну-ка, поднимите его. Володя, ты меня слышишь?
Володька, кажется, услышал – он приподнялся, потряс головой и, как–то, скрючившись, начал медленно выпрямляться. Похоже, что к нему возвращалось сознание, хотя движения оставались ещё неуверенными и ноги подкашивались. У Зайцева саднила разбитая рука, видимо удар левой пришёлся частично в металлическую пуговицу. Но злость уже оставила его и он тихим голосом, будто ничего и не случилось, обратился к олесиному мужу:
- Тебя Володей, как я понял, зовут? Так вот, послушай, Володя, меня очень внимательно. Первое, что тебе надо запомнить – никогда и ни при каких обстоятельствах не поднимай руку на женщину. Второе, – твоей жене цены нет, и ты должен всю жизнь быть ей благодарен за то, что она когда–то согласилась выйти за тебя замуж. Такие женщины, как она, не изменяют. И, третье, – ты посмотри на себя, кто ты такой – ни образования, ни уважения, ни денег. Считал, что кулаки мозги заменят? Семью завел, детей завел, так думай теперь, как самому человеком стать. А если, когда – нибудь, заподозришь в неверности Олесю, - пойди и сам удавись, - её больше не мучай.
- Он все понял, правда, Володя, ты все понял? Пойдем домой, бабушка сегодня за меня подежурит. А у меня опять синяк, наверное, появится. Не я тебя, а ты меня позоришь, – люди, как привыкли думать, - раз муж бьет, значит, есть за что.
- Олеся, я же тебе верю, - плаксиво заныл Володька, - но как приду на службу, так там то один, то другой подзуживать начинают: вот сейчас жена твоя, небось, с офицерами развлекается. Я домой приезжаю, сам не свой, а ты мне назло что–нибудь скажешь, как ошпаришь, я и завожусь…
- Так дружки твои, сволочи, - они тебе завидуют и сами не прочь баб своих побросать, а ко мне подкатиться…
Зимину все это противно стало слушать и даже, возникшая было к Олесе жалость, исчезла:
- Все, надоели ваши разговоры. Забирай, Олеся своего суженого, а мы пойдем. Нас там Силин ждет.
Силин их действительно ждал. Во время прогулки по городу он, скучая от одиночества, выпил в какой–то распивочной стакан вина, купил колоду карт, бутылку водки «про запас», и вернулся в профилакторий. К приходу молодых офицеров он расставил в фойе первого этажа стол и стулья, принес бумагу и расчертил «пулю». Лудиков играть почти не умел и, потому, сели втроем – Силин, Зимин и Зайцев. Зайцев имел в полку репутацию довольно посредственного игрока,- зато Зимин был, безусловно, силен: преферанс был для него почти домашней игрой, основные законы и правила он освоил, будучи школьником, а в училище, в буквальном смысле, достиг совершенства.
Как скоро выяснилось, Силин был игроком слабым, но азартным и суеверным: карты после раздачи открывал медленно, жмурился и, как бы заглядывал в них одним глазом. Просчитывая варианты, долго думал и смешно шлепал губами; при этом застарелый шрам на переносице приобретал багровый оттенок, отчего казалось, что там у него прятался третий глаз. При своем ходе хватался то за одну, то за другую карту и выбирал, в конце концов, почти всегда неправильный ход. Но ошибок признавать не хотел и отчаянно оправдывался. Такая манера игры порой выводила Зайцева из себя и он, едва сдерживая негодование, с максимально возможной деликатностью делал Силину замечания:
- Петя, все уже привыкли думать, что штурманы умные. Но ты почему их род позоришь? Ты зачем короля пикового Геннадию наиграл и опять в ту же масть лепишь? Ты же меня подставил! Кто после этого вистовать с тобой на пару будет?
- А я, почему наиграл? Потому, что мне ходить было нечем. Ты чего, раньше не мог с червы зайти? А теперь я виноват. А вистовать со мной не хочешь, ну и не вистуй. Ты же себе, не мне висты зарабатываешь.
- Петя, ты никак понять не можешь, что преферанс не «очко», а игра интеллектуальная и коллективная. Ты бы прислушивался, да на ус мотал, а ты чуть что – в амбицию.
Но в словесной перепалке Силин был непобедим. Он замолкал и сосредотачивался только тогда, когда заказывал игру «в темную», а делал он это при каждом подходящем и, не очень, подходящем случае. Приводило это, как правило, к плачевному результату; но в редких случаях, когда игра «в темную» удавалась, Петя возносился на вершину счастья. Ему хотелось вновь и вновь переживать перипетии победной игры, хотелось услышать похвалу партнеров, и он, по несколько раз, мог возвращаться, к решающему, по его мнению, ходу: «А как я с семёрочки бубновой под Зимина пошел? А? И ваших нет!»
«Пуля» была закрыта часа через два. Как ни странно, но проигрыш Силина был относительно невелик – двенадцать рублей с копейками. Несмотря на эти издержки, Петя был доволен собой и партнерами, достал бутылку водки и предложил отметить первую игру. Победители не сочли возможным отказаться, всунули Петру пять рублей, как паевой взнос за бутылку, и, с удовольствием, приняли по сто грамм. После выпитого Силин решил поделиться с офицерами небольшой бытовой проблемой и попросить их о помощи:
- Тут, у меня, такое дело. Жена велела мне купить ей теплые рейтузы, у нас же в военторге ни черта нет. Я эти рейтузы никогда не покупал. Спрашиваю сегодня у девок в магазине, в смысле, у продавщиц,- можно посмотреть, какие у них есть рейтузы. Так они смеются и говорят, что не носят нынче никакие рейтузы. Мне уже стыдно даже спрашивать. Вы молодые, может, вы мне рейтузы найдете? Мне без этих проклятых бабских штук возвращаться домой нельзя. Я бутылку вам поставлю, только выручите.
Лейтенанты посмеялись, но выручить товарища пообещали, если, конечно, у них получится. А Силин, затронув «женскую» тему, никак не мог остановиться:
- Да, ребята, вы видели тут утром бабу, белую такую? Она по–моему здесь дежурной работает. Что лицо, что все остальное – классная баба. Жаль, я старый для неё. А вы чего зеваете,- она, мне кажется, будет не против.
- Петя, седина тебе в бороду, а бес в ребро. Вот ты по молодости, как говорит ваш Хозов, шайтан, наверное, был. Видели мы эту женщину и даже, как звать её, знаем. Но ты не волнуйся, и не хлопочи. Она хороша, спору нет, но не проститутка. Сегодня Зайцеву пришлось уже за неё вступаться.
Этим разговором первый вечер в Гомеле и закончился; офицеры разошлись спать по своим комнатам, и в профилактории установилась тишина.
Но ночь не прошла без приключений. Перевозбужденный Силин никак не мог уснуть: не давала покоя и недопитая бутылка водки – там оставалось ещё грамм сто. Капитан тихонько, стараясь не шуметь, поднялся, нашел злополучную емкость и выпил содержимое прямо через горлышко.
И вот среди ночи сильный грохот, вызванный падением тяжеленного предмета, а точнее тела, разбудил обитателей профилактория. Выскочившие из своих комнат, летчики увидели в коридоре пытающегося подняться Силина. Он был в нижнем белье, нога его запуталась между ножек упавшего стула; дверь в комнату дежурной была открыта и оттуда доносились вопли перепуганной старухи. Первым оценил обстановку майор Заславский и, побагровев от возмущения, забыв о корректности, он сорвался на крик:
- Петя, ты до чего напился, скотина! Женщин насиловать начал! Под суд захотел? Офицер называется, полуголым бегает! Стыд, какой!
Силин только сейчас понял, в какую гнусную историю попал, – под действием алкоголя он, в полудреме, вообразил, что «белая баба» ждет его в дежурке, - свет там не горел, в двери стоял стул. Переступив через это препятствие, он на ощупь двинулся к желанной цели, но нарвавшись на старуху, бросился бежать и завалился вместе со стулом. В голове его был полный разлад, но инстинкт подсказал ему линию защиты:
- Так я в туалет захотел и перепутал комнаты, было темно,- а тут эта ведьма как набросится на меня – я от страха и побежал. Вы только посмотрите на неё, она одним видом любого до инфаркта доведет. А уж как завизжала, так и вы бы, товарищ майор, деру дали.
- Силин, вы не заговаривайтесь, я никогда деру не давал, в смысле по ночам в нижнем белье к дежурным не лазил. Надо вот теперь за вас извиняться, чтобы скандала не нажить. Ну-ка, пригласите сюда дежурную.
Но старушка, услыхав, что в коридоре, более или менее, все успокоилось, прекратила кричать и вышла сама. Показывая на Силина рукой, она пыталась что –то рассказать, но ночное происшествие не сделало её речь более внятной, – понять, чего она хочет, по –прежнему было невозможно. Это, впрочем, никого и не интересовало. Всем хотелось спать и, со всем этим делом, пора было заканчивать. Миротворческую миссию пришлось взять на себя Заславскому:
- Вы извините, недоразумение вышло. У капитана жар и температура. От этого, он, как бы, не в себе. Ему понадобилось сходить по нужде, но он в темноте перепутал комнаты, а когда обнаружил свою ошибку, очень застеснялся, захотел побыстрей уйти и упал. Я, как командир отряда, обещаю, что такое больше не повторится.
Силин тоже начал бормотать что–то, похожее на извинения; старуха, видимо, в конце концов, сообразила, что произошла путаница, и, что на неё лично покушения не было, - на лице её появилось подобие улыбки и она, уже почти шутливо, а, может и не без кокетства, погрозила капитану пальцем. Инцидент можно было считать исчерпанным и все отправились досыпать.
Утром появилась Олеся. Старуха, по всей вероятности, рассказывала ей о ночном приключении, и смех Олеси разносился по всему профилакторию. Это дало повод обсудить лишний раз её достоинства и, тут уже все пришли к мнению, что ничего особенного она не представляет: после общения с её мужем молодые офицеры как–то утратили к ней интерес, – да и пожелание командира не вмешиваться в её жизнь, показалось им теперь вполне разумными. Но она сама, видимо, искала встречи со своими вчерашними защитниками и, заметив их в коридоре, расцвела в улыбке. Следы побоев на лице были тщательно скрыты, выглядела Олеся очень свежо и, несмотря на решение отказаться от флирта с ней, летчики не могли сдержать своих эмоций. Высказал это Зайцев:
- И как это ты умудряешься так хорошо выглядеть. Мы уже решили разлюбить тебя, чтобы не мешать твоему семейному счастью, но я вот тебя увидел и «сердце забилось тревожно», – может, все–таки, увести тебя от мужа?
- Ой, нет, не надо. С Володькой что –то произошло, он прямо на глазах изменился. Прощения просил, сказал, что в институт поступать будет, что слушать будет только меня, что с дружками завяжет. Я–то не очень всему этому верю, но кто знает, - может, одумается и в самом деле. Вам спасибо, бить он меня уже, наверняка, не станет. Самому–то получать не понравилось.
- Мы, Олеся, завтра улетаем. Ты своему Володьке передай, что его толком ещё и не воспитывали – это ему Юра только первую лекцию прочел. Но, пока мы ещё здесь, я тоже могу, для закрепления пройденного материала, ему под глаз приварить.
Лудикову было очень обидно, что он не состоялся в роли героя –любовника и не сбылись его тайные надежды обойти товарищей и добиться интимной близости с Олесей. Мальчишеское самолюбие его страдало: как здорово было бы утром, эдак ненароком, продемонстрировать товарищам свои особые и, очевидно, любовные отношения с красивой горничной. Увы, этого не случилось, и, как думал лейтенант, исключительно из-за его робости. Теперь оставалось только позаботиться о своем имидже. Впрочем, Валерий нисколько душой не кривил, – олесиного мужа он возненавидел и, с огромным удовольствием, если бы представился подходящий случай, врезал ему по физиономии. Не хуже Зайцева мог бы управиться.
Известие, что летчики покидают аэродром уже в ближайшие сутки, казалось, не произвело на Олесю никакого впечатления, но в глазах её, обращенных на Зимина, появилось не свойственное ей выражение едва уловимой печали. Возможно, разговор продолжался бы ещё долго, если бы беседу не прервала уже известная лейтенантам женщина –подполковник медицинской службы, которая привезла их с аэродрома на автомобиле скорой помощи. Она поднялась на второй этаж профилактория в сопровождении двух солдат, нагруженных постельным бельем, вениками и ещё какой–то хозяйственной утварью.
Офицеры быстро собрались и отправились в город. К ним присоединился и капитан Силин, который очень переживал за свой вчерашний конфуз, испытывал непривычное чувство стыда и намерен был всеми доступными средствами сгладить нехорошее впечатление от происшествия и, вообще, предать его забвению. Ничего лучшего, как предложить выпить пива, он придумать не мог – с этого свободные от службы летчики и начали новый день.
Затем походили по знаменитому дворцовому парку графа Румянцева, полюбовались кружевным мостом и золочеными куполами церквей, которые будто парили в воздухе в окружении обсыпанных серебряным инеем деревьев. В морозном воздухе вдруг поплыл густой звук от удара большого колокола звонницы и, вслед за ним, заговорили голоса средних и малых колокольцев. Радостный их перезвон вызвал в душах офицеров неожиданное и светлое чувство ожидания праздника. Легко стало в сердцах и, даже Силин, как-то повеселел и пустился в рассуждения на духовные темы.
- Вот ведь чудо, в бога не верим, а религиозные святости как хорошо на душу действуют, - удивлялся Силин. – Даже опохмеляться не хочется. Наверное, не зря мои родители меня крестили. И чего это колокола так раззвонились?
- Петя, «святости», как ты говоришь, здесь ни при чем. Ты забыл, что ли, что пиво пил? Сколько же тебе ещё опохмеляться? Да и, вообще, сегодня надо от спиртного воздержаться –разве, что перед обедом, для аппетита по пятьдесят грамм. А колокола, я думаю, по случаю церковного праздника звонят– зимой введение во храм пресвятой Богородицы отмечают.
- Вот, что значит воспитание, - не упустил случая пошутить Зайцев, - сын комиссара и бомбить может, и в богослужении соображает. Ты, там, когда на большой высоте летаем и ближе к богу находимся, помолись как-нибудь и за нас, грешников.
Совсем другие мысли затронутая тема вызвала у крещёного капитана:
- Если мы сегодня, как Гена сказал, по сто пятьдесят перед обедом не примем, так нам грехов наших вовек не отмолить – праздник божий надо отмечать, как на Руси водится. Я, пойду, пожалуй, возьму бутылку в гастрономе. Вы поддержите компанию?
Компанию решили поддержать и выдали Силину три рубля - «поддержка» побудила его взять не одну, а две бутылки. После этого продолжать осмотр достопримечательностей уже не имело смысла и, выяснив у прохожих, как лучше добраться до военного городка, перелётчики поспешили вернуться к месту своей дислокации.
Силин, опасаясь майора Заславского, предложил распить привезенную водку в экипаже Крайнова, что и было безотлагательно реализовано. Съездив в летную столовую на обед, офицеры попытались устроить «тихий час», который после сумбурной ночи казался очень желанным. Но поспать, как следует, не дал все тот же неугомонный Силин, – растормошил Зимина и Зайцева и потащил их на первый этаж, - играть в преферанс. Игра продолжалась до вечера и закончилась, когда за окнами начали сгущаться сумерки. В сравнении со вчерашним результатом принципиально ничего нового не произошло, только Петя проиграл теперь уже двадцать рублей.
На втором этаже перелётчикам вновь встретилась Олеся – она шла к себе в дежурку с чайником и, как всегда, приветливо всем улыбалась. Но Зимин вдруг увидел, что она, едва заметным движением глаз указала ему на свою комнату, как бы приглашая на встречу. Проигнорировать тайный знак было невозможно, и Геннадий только неопределённо пожал плечами. Мимолетный и незаметный разговор двух «глухих» возбудил любопытство и озадачил старшего лейтенанта. На приглашение для любовного свидания он не рассчитывал – ни время, ни место для этого не подходили, да и в свои чары покорителя женских сердец он не верил. Какие либо иные причины было трудно себе даже представить и ему оставалось только ждать.
Выдержав для приличия паузу, минут через пятнадцать Зимин подошел к комнате дежурной и тихо постучал костяшками пальцев. Коридор был пуст и Геннадия никто не видел. Олеся впустила его в дежурку, закрыла за ним дверь на ключ и включила настенный радиодинамик. Передавали классическую музыку, какой-то скрипичный концерт.
- Садись, -показала на диван хозяйка, - я услышала, что вы завтра уже улетаете. Не знаю, почему, но у меня будто сердце оборвалось. Ой, не правду я говорю – знаю, почему. Из-за тебя. Я дура, конечно, но я никогда и ни к кому таких чувств не имела. А тебя только увидела и сама себе сказала –это мой самый родной человек, он создан для меня. Не бойся, я не сумасшедшая, мне уже ничего в моей жизни не изменить, тебе от меня тоже никаких неприятностей не будет. Хочу только, чтобы ты знал – мне так хорошо стало, когда ты там, в вашей комнате, ещё в самый первый раз смотрел на меня. Будто приласкал. Я всегда буду глаза твои помнить. Обними меня, хочу руки твои почувствовать.
Слова Олеси завораживали, а шелковистое прикосновение тонких пальцев к щекам, шее, плечам вызывали сильнейшее желание физической близости,- руки, помимо воли Геннадия, оказались на нежной талии, а губы ощутили горячий и сладкий поцелуй. Под халатом Олеси не было никакой одежды и, Зимин не заметил, как слетел с него спортивный костюм. Открытые тела прижались и тесно сплелись друг с другом, - душа взлетела и парила в восхитительном дурмане. И, последний миг, - необычайная и такая желаемая легкость, дрожь и слабость тела, чувство полного счастья и удовлетворения. В блаженном молчании прошло несколько минут и вдруг, неожиданно, нахлынуло неприятное ощущение пресыщенности. И сразу же, где–то в глубине сознания, возникли свербящие вопросы – зачем это, для чего, что будет дальше?
- Геночка, одевайся, тебе нужно уйти. Прости меня, но я не могла тебя отпустить просто так, – теперь ты навсегда мой единственный, мой любимый. Мы никогда больше не увидимся, но я всегда буду тебя помнить. Всё, прощай.
Всё произошло настолько неожиданно и скоро, что показалось Зимину сном. Он долго не мог заснуть и лежал с открытыми глазами, - разочарование и смятение сменялись ощущением необыкновенного восторга. Желание немедленно оказаться вместе с Олесей, обнимать и любить её ещё и ещё, становилось порой настолько сильным, что Геннадий едва сдерживал себя. Ночь тянулась нескончаемо долго.
Утром за экипажами прибыл зеленый автобус с одной передней дверью, которая открывалась водителем с помощью отполированного рычага. Перелётчики второпях собрались, привели себя в порядок, загрузили свой скарб и устроились в теплом салоне. Пришлось ждать задержавшегося Лудикова. Как только лейтенант заскочил в автобус и уселся на ближайшее свободное место, водитель закрыл дверь и, включив скорость, нажал педаль газа. Валерий тут же поторопился поделиться случайно увиденной сценой:
- Я мимо дежурки бежал, заглянул туда, хотел с Олесей попрощаться, а она там рыдает. С чего бы это вдруг? Этих женщин никогда не поймешь, - муж бьет, они не плачут, а когда вроде все хорошо – рыдают. Я уж подумал, не в Петю ли она влюбилась? Может, этой ночью он все–таки до неё добрался?
Силин, делая вид, а может быть и, веря, что все перипетии его бесславной любовной истории забыты, очень искренне возмутился:
- Ты, Валерка, думай, прежде чем болтать. Я, если бы только захотел, уговорил бы её сразу. Но мне неудобно, возраст всё же не тот, чтобы за бабами бегать. Да и женат я всё–таки. А вот вы с Зайцевым слабаки. Холостые, молодые, вам все карты в руки. Я ведь ещё когда, про эту бабу белую сказал. А вы импотенты какие–то. На меня все переложить хотите.
Что «все» хотели переложить на Силина молодые офицеры, так и осталось не выясненным. Содержание беседы пришлась майору Заславскому не по душе, и он велел прекратить, как определил сам, «похабные» разговоры. Дальнейший путь до аэродрома прошел в полном молчании. Зимин погрузился в сложные и одному ему ведомые размышления и, до самой посадки в аэроплан, не проронил ни слова.
Лететь предстояло на личном «Ту-124» командира корпуса. В переднем салоне лайнера вместо пассажирских кресел были устроены два учебных штурманских рабочих места с действующими приборами, радиолокационными прицелами и прочим необходимым оборудованием. Середину салона занимал отдельный комфортабельный отсек командира корпуса, обустроенный как номер «люкс» в хорошей гостинице. По указанию командира лайнера, – очень серьезного молодого майора с веснушками на лице и огненно рыжей шевелюрой, - перелётчики расположились в кормовой части салона, где имелось четыре ряда обычных пассажирских кресел с подголовниками.
Ровно в восемь часов утра на борт поднялся генерал- лейтенант Безбоков – плотный, темнобровый и рано полысевший, с умными глазами и прямым взглядом. Принял доклад командира корабля, прошел мимо своего отсека, заглянул к перелётчикам и, прервав жестом команду майора Заславского, поздоровался.
Дождавшись нестройного, но молодцеватого ответа, пожелал счастливого полета и удалился в свои апартаменты. До самой посадки генерал в салоне больше не появлялся, а, покидая аэроплан после приземления, не забыл зайти к перелётчикам и попрощаться. Дверь в отсек за собой не закрыл – там, на столе осталась тарелка с кусочками лимона и почти пустая бутылка коньяка.
Полк дивизии дальних бомбардировщиков, приписанной к городу Калинин, базировался на аэродроме Мигалово. Здесь и приземлился лайнер командира корпуса и дважды героя Советского Союза. Генерала увезли на черной «Волге», а перелётчики, не дожидаясь, когда за экипажем пришлют автобус, взвалили свои вещи на плечи и потащились на командный пункт – благо, до него было всего метров двести.
Вопреки обычной безалаберности, присущей штабным служащим авиационных частей, в местной дивизии, видимо, были заведены строгие порядки. Во всяком случае, руководитель полетов был оповещен заранее о прибытии экипажей. Он незамедлительно созвонился со штабом и четко оповестил командиров о предстоящем распорядке: сутки отдыха, день на приемку бомбардировщиков, день на пробный облет в районе аэродрома, отдых и после этого вылет на свой аэродром.
Профилакторий, где должны были поселить прибывших, находился где–то в сосновом бору, в часе езды от аэродрома. Ждать пришлось недолго, – через двадцать минут специально присланный «пазик» уже стоял возле командного пункта. Сопровождающего не было, но руководитель полетов объяснил Заславскому, что на все время пребывания в дивизии, автобус с опытным водителем закрепляется за экипажами перелётчиков под личную ответственность майора.
Больше на аэродроме делать было нечего, оставалось только выполнять установленный распорядок, иными словами отдыхать. Водитель автобуса, худой и постоянно шмыгающий носом солдат, оказался, если и не опытным, то, во всяком случае, шустрым. По дороге он объяснил, что лётная столовая находится в военном городке, довольно далеко от профилактория, но можно договориться, чтобы еду офицерам в положенное время привозили на автобусе. А новые жилые дома для офицеров находятся прямо рядом с профилакторием, в лесу, и туда ходит маршрутный автобус из города. Там же есть и платное кафе, которое работает допоздна и куда вечером приезжает для отдыха множество девушек из города.
Профилакторий находился в очень красивом месте: окруженный заснеженными соснами и узорным чугунным забором он, казался сказочным замком таинственных лесных обитателей. Водитель автобуса отпросился у майора Заславского на заправку, пообещав приехать через час, к обеду. Перелётчики подошли к входу в одноэтажное, затейливо украшенное кирпичной резьбой, здание.
- А воздух, какой, - восхитился Силин, - и ездить никуда не надо, лучше места не найти. Здесь, как в санатории, тишина. И порядок надо сразу установить – поели, погуляли и за преферанс. Если здесь не играть, так, где тогда?
- Как ездить никуда не надо? Ты, что, забыл? А за рейтузами? – После Гомеля, Зайцев испытывал некоторое время нечто вроде раздвоения личности и, будто бы, даже какую–то вину перед Аленой. Но, долго грустить он не привык, -постепенно, настроение его поднялось, а вместе с ним вернулось и обычное чувство юмора.
- Ты, Юра, не шути так. Рейтузы – это теперь наше общее дело. Мы пообещали товарищу капитану, и мы найдем ему рейтузы. Ведь Калинин – это город невест. Что же, они все без рейтуз, что ли? Найдутся для него и в рейтузах.
- Молчи, Лудиков. Я тебя, вообще, ни о чем не просил. Молод ты ещё во взрослых делах участвовать. Ты ни в карты играть не умеешь, ни в бабах ничего не смыслишь. И в Гомеле себя уже опозорил…
Майору Заславскому, к неудовольствию лейтенанта, опять пришлось оборвать пререкания на полуслове. Лудикову, вчерашнему курсанту, очень нравилось общаться на равных и даже подтрунивать над старшим по званию. Но перед майором, командиром отряда из чужой эскадрильи он слегка робел.
Предупредительно открыл входную дверь в профилакторий и придерживал её, пока все офицеры не прошли в вестибюль профилактория. Там их встречала «хозяйка» - очень крупная чернобровая женщина в белом медицинском халате. Высокая прическа с черепаховым гребнем придавала ей царски величественный вид. Она представилась как главный врач и жена командира полка полковника Гущина. Представила и дежурную горничную – жену замполита эскадрильи Валечку Ковальчук. Пухленькая, с кукольным личиком и, довольно молодая, Валечка держалась на заднем плане, - видимо, в иерархии жен командного состав полка она занимала не очень высокое место. Но глазками, из-за спины начальницы, постреливала так, что сразу становилось ясно – не долго ей быть на вторых ролях - лидерами среди женщин, как правило, становятся не самые умные или заслуженные, а разбитные, веселые и отчаянные.
По всей видимости, профилакторий служил предметом гордости жены командира полка, и она с увлечением принялась рассказывать, какие трудности пришлось ей преодолеть, прежде чем добиться звания «лучшего профилактория дивизии» - свидетельством тому была почетная грамота под стеклом, вывешенная на видном месте.
Профилакторий и в самом деле был очень хорош: пол в фойе покрыт ковром, здесь же мягкие кресла и диван, на специальной тумбочке -незнакомый ещё дальневосточникам цветной телевизор. Ощущение полного комфорта создавали картины в багетовых рамах, подобранные со вкусом шторы и огромная, – бронза с хрусталем, - люстра. Не хуже были и комнаты отдыха – двух и трехместные, с деревянными кроватями и ковровыми дорожками, столами и платяными шкафами, настольными лампами и наборами посуды. Как обычно, кроме перелётчиков, в профилактории никто не проживал и комнаты пустовали.
Командиры экипажей поселились в двухместном номере, остальные -сообразно своим личным симпатиям. Офицеры «крайновского» экипажа хотели было втроем занять один номер, но Силин стал увещевать Зимина и Зайцева, что «преферансисты» должны жить вместе и, вообще, лучшего соседа по комнате, чем он, не найти. При этом капитан разволновался, чуть не до слез. Даже «черствый» Лудиков не выдержал - смягчился и согласился уступить свое место. Силин был на седьмом небе, на радостях признал, что раньше недооценивал лейтенанта, назвал его «настоящим мужчиной» и пообещал поставить бутылку.
На обед в летную столовую поехали на закрепленном автобусе. Назад, в профилакторий, вернулись только «преферансисты» - остальные захотели познакомиться с городом и разбрелись там кто–куда. Зимин с Зайцевым намеревались немного вздремнуть; Силин хотел показать себя хорошим соседом и, вроде, с готовностью признал, что отдых необходим. Но заснуть не дал – ворочался на кровати и скрипел матрацем, тяжко и обреченно вздыхал, пересаживался с кровати на стул, шуршал какой –то старой газетой и делал всё, чтобы вынудить офицеров, как можно быстрей, приступить к картежной игре. Наконец ему удалось добиться своего – Зимин не выдержал:
- Юра, вставай! С таким другом, как Петя, особенно не отдохнешь. Наше спасение только в том, чтобы, как можно быстрее выиграть у него все деньги. Иначе, он никогда не оставит нас в покое.
- Э, нет, нет! – Силин, наконец–то смог заговорить во весь голос:
- У меня денег ещё много, да и играть теперь я буду в полную силу! Сколько же можно вам подыгрывать. Вот сейчас увидите, как по настоящему играют в преферанс!
Сели играть и через три часа денежный запас азартного капитана сократился ещё на двадцать пять рублей. За игрой не заметили, что время ужина прошло и столовая, очевидно, закрылась.
-Может оно и к лучшему, - резюмировал Зайцев, - сходим, посмотрим, что здесь за кафе. Пока Петя с нами, голод нам, по причине безденежья, не грозит. А вот вам, товарищ капитан, пора учиться деньги считать или, хотя бы, под «вистующего» ходить с «тузующего».
В этот раз Силин не стал ни оправдываться, ни хвалиться своими сбережениями, - похоже, что финансовые потери несколько умерили пыл заядлого картежника. Он с некоторой грустью и, может быть, в первый раз очень просто и по-человечески объяснился:
- Юра, я тебя, конечно, уважаю, но ты так не шути. Я ведь с вами, не как в казино играю, а как с товарищами. Мне не деньги важны, а сама игра. И то, что я, вроде как завожусь, - так это для азарта, для веселья. Пока живы надо радоваться, а не ныть от тоски. Я за пятнадцать лет службы знаешь, скольких друзей потерял? А для товарищей мне денег не жалко, я могу и в кафе за вас заплатить и, если вам нужно, просто так деньги отдать.
Летчики оделись и пошли по лесной тропинке в кафе. Сильно потеплело, мороз совсем не ощущался, и влажный воздух был насыщен ароматом смолистой сосны. Кафе типового проекта из стекла и черного металла, в окружении хвойных деревьев, смотрелось как красивая картинка с архитектурной выставки, но, по мере приближения, лубочная красота уступала место реалиям жизни: затоптанный снег, окурки и мусор у входа, застарелые желтые узоры и подтеки на сугробах. Перелётчики поспешили войти в зал и остановились в растерянности: стоял полумрак, светили редкие фонарики в баре и на крошечной эстраде, в прокуренном воздухе висел слоями табачный дым.
Свободных мест за столиками не было. Среди посетителей преобладали нарядно одетые молодые или очень молодые женщины. Немногочисленные офицеры в лейтенантских погонах, видимо, чувствовали здесь себя хозяевами положения и вели себя очень независимо: пили вино и, занятые своими разговорами, как бы не обращали внимания на окружающих. Но женщин появление незнакомых мужчин заинтересовало - десятки пар любопытных глаз, без какого–либо смущения, в открытую изучали и оценивали новых персонажей.
- Ну и наглые же бабы, - удивился Силин, - смотрят, будто раздевают. Но красивые, чертовки. Эх, жаль, староват я для них. И курят все до одной, не люблю этого. Что бабу такую целовать, что пепельницу – одинаково, небось, приятно.
- Эти женщины, Петя, не раздевают тебя, а просвечивают твои карманы. И на возраст твой им наплевать. Однако, нас здесь, вроде, как никто не ждал. Не говоря уже о том, что мест свободных нет, я и еды на столах не вижу. Кроме вина, кофе и пирожных, в этом кафе, похоже, ничего не водится.
- А я, Гена, вижу бутерброды с колбасой. Значит, можно найти яйца и сделать яичницу. Вы как хотите, а я пока не поем, отсюда не уйду. Сейчас найду главного повара и прикажу ему приготовить ужин. Я здесь старший по званию, ни одного капитана больше нет. Пусть только попробует меня ослушаться. Я, когда голодный, злой делаюсь, могу и в глаз дать.
- Петя, в глаз и я могу кому хочешь дать, для этого мне и звания капитанского не надо. Но вот сесть нам где? – Зайцев заметил в дальнем углу свободное место и устремился было туда, но его неожиданно остановил старший лейтенантом крупного телосложения со следами оспы на лице:
- Не узнаешь, что ли? А я тебя увидел, глазам своим не поверил. Ребята с тобой? Пойдем за мой столик, мы там втроем сидим, найдется и вам место.
Только теперь Зайцев узнал своего однокашника по училищу – Сашу Романова. Во время учебы они имели приятельские отношения, вместе занимались в секции бокса и, хотя на соревнованиях, из-за разницы в весе, встречаться им не приходилось, на тренировках были постоянными спарринг - партнерами. Случайная встреча доставила неописуемую радость товарищам по учебе, они искренне обнялись и дружески потискали друг друга.
Тут же нашлось три стула и летчики, с некоторым неудобством, разместились все же за одним столом. Не успел Романов представить прибывших своим товарищам, как женщины, сидевшие за соседними столиками, наперебой стали приглашать офицеров в свои компании.
- Не отвлекайтесь, господа офицеры. Это от вас никуда не уйдет, - на правах хозяина распорядился Романов: - Сейчас организуем закуску и отметим встречу, потом пойдем ко мне домой, я вас переодену в бриджи и выдам сапоги, а уже затем снова вернемся сюда. Сегодня форма одежды, - для исполнения танца «Ча-ча-ча, казачок», с притопом. В туфлях и брюках плясать нет никакого кайфа.
Только теперь перелётчики обратили внимание, что на старшем лейтенанте и двоих его сотрапезниках были бриджи и хромовые сапоги. «Казачок» с притопом, видимо, пользовался большой популярностью у местных танцоров – многие из присутствующих офицеров также щеголяли в начищенных сапогах. Выяснилось, что вот–вот должны появиться музыканты, после чего и начнется главная, танцевальная часть, вечера.
Романов привел официантку; выбор блюд разнообразием не отличался; перелётчикам пришлось довольствоваться говяжьей поджаркой с картофелем и традиционным салатом из свежей капусты. Совсем плохо обстояло дело с напитками – крепкие, типа коньяка и водки, в кафе не держали, а винный погреб был представлен сухим импортным вином, известным здесь под названием «Бычья кровь». Имелся ещё азербайджанский портвейн «Агдам», который, по всей вероятности, из-за небольшой цены, вполне приемлемых вкусовых качеств и крепости шел нарасхват.
Романов и его товарищи заканчивали четвертую бутылку портвейна, на столе перед ними стояли еще две непочатых. Гости тоже заказали пол дюжины и, к моменту появления музыкантов, – гитариста, клавишника и ударника, - вся компания была изрядно навеселе. Это, впрочем, относилось и ко всей остальной публике. Идти к Романову за сапогами перелётчики наотрез отказались, тем более, что никак не могли понять, зачем это нужно. К тому же заиграла музыка, возникло всеобщее оживление и офицеры стали разглядывать женщин, прикидывая, кого пригласить на танец.
Первым решился Зайцев. В результате употребления приличной дозы портвейна, угрызения совести окончательно оставили его и он, с чистым сердцем, пригласил на танец длинноногую и фигуристую девицу с простым деревенским лицом и распущенными волосами. Романов и его друзья ещё не танцевали, но уже «приклеились» к знакомым женщинам и вели с ними оживленные переговоры. За столиком остались только Зимин и Силин.
- Может и мне кого–нибудь пригласить? Я, правда, не знаю, о чем с женщинами говорить. Я и в молодости не очень–то умел знакомиться, разве что с проститутками – а тут поди, разберись, порядочная она или нет? Обижать девок не хочется, я ведь некоторым из них в отцы гожусь. Вот вы бы с Зайцевым познакомились с какими -нибудь, да к нам за столик и пригласили. Я бы тогда в разговоре поучаствовал и сориентировался, что да как.
- Петя, ни с кем я для тебя знакомиться не буду. Я не сводник. Ты посмотри, сам и выбери, кто тебе нравится. А уж какого она поведения окажется, потом разберешься. Главное, не хами, не ври и веди себя сдержано, чтобы чего лишнего не сболтнуть. А, вообще, брось об этом думать. Скоро домой, к жене и детям. И отсюда нам пора уходить.
Закончился танец и гитарист протяжно объявил в микрофон «Ка-а-за-чок!». По залу пронесся гул одобрения и, вслед за ним, грянула задорная и лихая мелодия всемирно известной «Катюши». Столики опустели, хотя никто и никого к танцу не приглашал, - танцевали все вместе и каждый по отдельности. Это была какая –то немыслимая комбинация рока, шейка, и русской плясовой. Тут–то и стало ясно, для чего нужны сапоги: руки к верху или локтями к бокам, тело как маятник, а пятками по полу так, чтобы потолок содрогался. Вместо припева хором и в такт: «Казачок, ча-ча-ча!» После пляски все красные, горячие, возбужденные и… протрезвевшие.
Романов разлил вино по стаканам, и пиршество продолжилось. В это время подошла и остановилась за стулом Зайцева его длинноногая молоденькая партнерша. Романов, как знаток местных обычаев, объяснил:
- Если вы пригласили женщину на танец, значит, вы её выбрали на сегодня. Она показывает, что готова идти с вами. Не подумайте только, что сразу в постель, хотя может случиться и такое. Вы должны дать понять, что ваш выбор не случаен, то есть надо пригласить её за свой столик или просто сказать, чтобы она ждала вас после танцев. После этого вы обязаны проводить её до дома. А в течение вечера можете танцевать с кем угодно, но не вздумайте обнадеживать ещё кого–нибудь. Женщины, в этом случае, могут объединиться и доставить вам большие неприятности, они в делах мести очень изобретательны. Кстати, мы втроем с моими однополчанами пока ещё холостякуем и занимаем отдельную однокомнатную квартиру в соседнем доме. Так что имейте в виду, - если потребуется, крышу мы предоставим. Но это нормальная девчонка, к тому же очень молодая и вам она ни к чему. – Романов, обратившись к претендентке на внимание Зайцева, разрешил неожиданную ситуацию: - Вера, моим друзьям сегодня некогда, ты развлекайся сама, а я потом с тобой потанцую.
Перелётчики решили, что впечатлений набрались достаточно и, простившись с хозяевами, отправились в профилакторий. Там они узнали новость, которая не обрадовала – приемка аэропланов состоится, как и намечалась по плану, в пятницу, а вот облет самолетов переносится на вторник; улетать придется, соответственно, в среду. Хотелось домой и, даже Силин, не проявил обычного оптимизма – карточная игра без побед нравилась ему меньше и меньше. Совершенно спокойно отнёсся к вынужденному продлению командировки лишь Хозов – он весь день увивался вокруг горничной Валечки Ковальчук и, кажется, легковесная болтовня им обоим доставляла одинаковое удовольствие.
Неугомонный общественник и активист майор Заславский посчитал себя обязанным заняться досугом экипажей– на выходные дни он придумал культурную программу –осмотр картинной галереи в бывшем императорском путевом дворце. Молодые офицеры отнеслись к этому с интересом, а вот Силину эта затея не понравилась; он был абсолютно равнодушен к историческому наследию, но возражать командиру не осмелился, хотя про себя заранее решил, что ни в какие музеи не пойдет.
Весь следующий день провели на аэродроме: осмотрели аэропланы, проверили оборудование, запустили и апробировали двигатели. Никаких серьезных нареканий у экипажей не возникло; оставалось заправить бомбардировщики топливом и в назначенный день произвести облет.