De victim - о жертве (лат.)
Бирюзовое небо переливалось отсветами багряницы. Вспыхивало и гасло фиолетовыми вспышками. Колыхалось наплывами разноцветных волн, меняясь от тускло-зеленого, до ярко-синего оттенков. Волны накатывались на землю, погружая ее временами в тень, а порой отбрасывая причудливые блики на ее неровный рельеф.
Земля была далекой и тусклой, поросшей бледным бархатом зелени, чахлой, неяркой, вспыхивающей по прихоти неба красным огнем; уже отцветающей, но все еще помнящей свою былую силу и красоту. С высоты заснеженных пиков она казалась не более чем зеленоватой плесенью, паразитирующей на черном теле земли. А ведь когда-то поэты слагали о ней стихи, художники брали ее формы и краски за эталон красоты, она давала жизнь, и была самой жизнью.
Сейчас жизнь умирала. Посреди обширного плато, как само безумие Хаоса зияла огромная дыра - воронка со стекающими вниз огненными потоками-стенами, которая всасывала в себя этот мир. В глубине бездны ведущей в никуда бушевал огненный океан пламени, который пожирал материю этого мира, глотал и переваривал ее в своей утробе. Земли становилось все меньше и меньше. Наступал конец Эпохи.
На вершине скалы находились два последних оставшихся в живых существа: первый - маленькая сгорбленная фигурка с высохшими мускулами и коричневой от старости сухой кожей - одет был в ветхие лохмотья; второй - гордый орел, еще не утративший своей величавой осанки, хотя такой же старый, как и его хозяин. Первый был богом, создавшим этот мир, второй - его верным спутником.
Ледяной ветер яростно выл, стремясь сбросить их с вершины скалы в пропасть, но они даже не щурились, даже не отворачивались. Глаза их были обращены вниз - туда, где ревела, поглощая землю, ужасная пропасть.
- Мир умирает, - спокойно сказал бог.
- Да, умирает, - согласился орел.
- Скоро воронка поглотит все. Мир устарел и должен кончиться, чтобы возродиться снова.
- Да, это так, - опять согласился орел.
- Хаос и Порядок взаимно превращаются друг в друга, - сказал бог. - Все идет своим чередом: из Хаоса рождается Порядок, Порядок поглощается Хаосом. В этом нет ничего страшного - всего лишь взаимное превращение субстанций. Трагедия может только почудиться в грандиозной схватке двух сил. На самом деле, все естественно и подчиняется одним и тем же великим законам Гармонии.
Орел смотрел вниз, и в его черных выпуклых глазах нельзя было увидеть ничего, даже отражения огненной трещины на равнине.
- Солнце клонится к закату, - сказал бог. - Скоро придут сумерки, и настанет ночь. В ночи эта пропасть будет еще страшнее.
- Скоро пропасть поглотит и Солнце: тогда не будет ни дня, ни ночи.
- Да, - сказал бог, - это так. Но ведь из Хаоса должен возродиться новый Порядок, ведь так?! - это должно было прозвучать утвердительно, однако в голосе бога орел не услышал твердой уверенности.
Орел ответил не сразу. Отвернув голову, он смотрел на гаснущий закат. Затем сказал:
- Порядок не возникает из ничего. Нужна искра, зернышко, которое в будущем станет ядром нового Порядка. Так, жемчужина в раковине моллюска образуется только тогда, когда в нее попадает песчинка. Песчинка является ядром. Было бы ядро, все остальное появится само собой. Нужен первый шаг. Первое Слово.
Бог посмотрел на зияющую трещину, затем зябко повел плечами:
- Холодно. Я не люблю смотреть на этот огонь ночью. Пойдем спать.
- Я еще побуду здесь, - сказал орел.
Он остался один и долго сидел неподвижно, вглядываясь в грань жизни и смерти исчезающего мира.
* * *
На другой день бог казался заметно повеселевшим:
- Сегодня я послал Дух летать над оставшимся миром и снова любовался землей. Как все-таки она прекрасна!...
Он подошел к краю скалы и сразу помрачнел, когда увидел, что воронка уже поглотила половину плато и близко подобралась к подножию горы.
- Да, - сказал орел. - Мы славно потрудились в свое время. Ты был хорош тогда. Красивый и смелый, дерзкий и могущественный ты творил свой мир, и все что должно было начать быть, начало свое бытие.
- Да, - оживился бог, сразу забыв про смерть поющую жарким гулом внизу и отвернувшись от нее. - Мы были молоды и сильны, когда я начал творить мир.
- Прежде всего ты сотворил меня. Я - первое твое творение в этом мире.
- Нет, ты появился вместе со мной, - улыбнулся бог. - Ты и моя флейта - мои неизменные атрибуты. Мы появились из одного зерна, той крупицы, о которой ты говорил. Появились и стали Законом грядущего Порядка. Тем Словом, с которого все начало быть.
- Ты никогда не говорил мне об этом. Почему?
- Я боялся заронить в тебя семя тщеславия.
Веселая искорка смеха запрыгала в неподвижных глазах гордой птицы:
- Пятнадцать миллионов лет прошло с тех пор, как я совершил последний тщеславный поступок.
- После как-то времени не нашлось, - увильнул от ответа лукавый бог, и они оба рассмеялись. Смех бога был похож на слабый ветерок, шелестящий сухою травой. Смех орла был резок и напоминал скорее клекот, нежели смех.
- Помню, - медленно сказал орел. - Помню, как ты стоял над черной пустотой Хаоса и
думал, что же тебе сотворить. Придумал, и сотворил небо.
- Да, первым, что я сотворил, было небо, - в глазах бога зажегся чудный молодой свет, давно, казалось, угасший. - Небо было беспредельно огромное, чистое и очень синее. Я захотел вместить в него всю ту лазурь, которую мог придумать.
- Потом ты создал Землю.
- Тогда она была еще голая и неживая, но уже тогда она была прекрасна, ибо несла в себе несчетное количество жизней, которые должны были прийти в свет и начать свое бытие через нее.
- Но Земля была темной и холодной, и чтобы осветить ее, ты создал Солнце.
- Солнце было большое, круглое и лучистое, такое же, как и сейчас. - Упадок еще не коснулся его. Оно было яркое и теплое, мягкое, словно пушистый котенок.
- Так появились день и ночь. Потом ты сотворил воду, и отделил ее от земли.
- Потом я сотворил травы и мхи, цветы и деревья и рассадил все это на Земле, и зеленый океан раскинулся на суше, затопив ее своими волнами до самых границ синего океана вод.
- И это было хорошо, - сказал орел. - Потом ты создал тварей земных, рыб и птиц, и огромный зеленый храм лесов, созданный тобой на Земле наполнился жизнью и суетой первых его обывателей.
- Да, - сказал бог. - А потом... Потом я создал людей.
- Людей! - как эхо повторил его верный спутник.
- Да, людей, - сказал бог и поднял к звездам запрокинутое лицо, как бы вдыхая в себя их волшебный свет. - Это было лучшее мое творение. Я уподобил их себе, и они были моими детьми. Я наблюдал за ними с любовью, как ласковый родитель, я смеялся, когда смеялись они, и плакал вместе с ними, я радовался вместе с ними их творениям, их взлетам и успехам, и... как много их перешагнуло эту грань, уйдя из моего мира ввысь, избегнув смерти этого мира... и моей... - он посмотрел на огненную смерть на равнине.
Орел взглянул на хозяина, но лицо бога было спокойно.
- Сегодня я буду играть, - сказал бог.
Он достал флейту, приложил ее к губам, и музыка полилась с вершины скалы по склонам вниз, в долину, туда, где бушевала смерть. Глаза бога смотрели на огненную пропасть, которая приближалась, ее отблески ярким огоньками плясали в его глазах, но он не видел ее. Музыка его была радостной, и сила жизни струилась в ее напевах. Это была музыка, утверждающая жизнь, музыка, отрицающая смерть, поскольку жизнь не имеет конца, и смерть - только сон перед новым рождением. Это была музыка жизни и молодости. Поистине это была божественная музыка.
* * *
- Ты так и не ложился? - Удивленно спросил орел утром.
Бог не ответил. Он сидел на камне, лицом к бушующей внизу пропасти. Флейта покоилась у него на коленях.
- Как близко она подошла! - неприятно поразился орел, взлетев на плечо хозяина и бросив взгляд вниз.
Огненная дыра расширилась, поглотила за ночь всю долину и подошла к скале, на которой они расположились. Теперь огненный океан бушевал у самых их ног.
- Этой ночью нам придется покинуть скалу, - сказал орел. - Хаос пожрет ее сегодня.
- Да, - задумчиво сказал бог. - Может быть… Да, только оглянись назад. Здесь - край мира.
- Осталось еще и небо... - сказал орел. Затем он помолчал и сказал вновь: - Нам нужно покидать этот мир. Пора возвращаться в Пантеон, извечную обитель богов. Пора отходить от дел. Ты сотворил свой мир и был с ним от рождения до самой смерти...
- А как же зерно? Та самая разумная частичка, песчинка, которая даст жизнь и рождение новому миру?
- Это совсем не обязательно, ты же знаешь. Ты самоценен сам по себе. Ты несешь в себе весь свой мир, его знания, искусство, эстетику. Ты сотворил свой мир и теперь можешь идти на отдых...
- А Вселенная так и останется Хаосом, и Порядок не возродится вновь?
- Но ведь ты не один в этом мире. Есть и другие. Почему именно ты? Большинство не склонно рассматривать...
- Большинство всегда не склонно рассматривать то, что ему не нравится, - живо возразил бог. - Говорят, вы, орлы никогда не умираете от старости, - он как-то странно, немного искоса, как бы, испытывающее, или с подвохом, посмотрел на своего товарища. - Когда приходит ваш смертный час, вы поднимаетесь на могучих крыльях в поднебесье, и оттуда, спев последнюю песню, складываете крылья и камнем падаете вниз, разбивая тело о скалы. Это правда?
- Это так, - ответил орел.
- Ты так спокойно говоришь об этом. Разве ты никогда не боялся смерти? - допытывался любопытный бог. Какая-то надрывная нотка скользнула в его голосе. - Если бы сейчас тебе пришлось умереть, ты бы испытал с о ж а л е н и е?
- Мой час еще не пробил, - спокойно ответила птица.
- Но если бы это было необходимо, ты бы сделал это прямо сейчас?
- Если бы это было необходимо, то да.
- Без сожаления?
- О чем?
Бог повернулся к птице и долго изучающе смотрел на нее.
- Нет, - наконец вздохнул он, - видимо вы, орлы, сделаны из какого-то другого, более лучшего материала, чем мы, боги. Я боюсь смерти. И я бы испытал с о ж а л е н и е, если бы мне сейчас пришлось расстаться с жизнью. Я бы испытал сожаление о прожитой жизни. Испытал бы сожаление о пережитой и ушедшей любви. Сожаление о тепле, которое дарит нам солнце. Еще я бы испытал зависть. Зависть к тем, кто останется жить после меня. Орлы более древнее племя. Пожалуй, вы - самые благородные создания в этом мире. Вы - сильные существа.
- Я знаю более сильное существо, чем я.
- Кто же это?
- Ты. Ты еще не знаешь своих пределов. Ты живешь слабой стороной твоего существа, но есть и другая, сильная. И когда придет время взглянуть смерти в лицо, ты найдешь в себе силы, чтобы сделать это, будь уверен.
- Как бы не так! - хмыкнул бог, - Смерть слишком отвратительна, и я совсем не склонен заводить с ней близкого знакомства. К чему ты вообще говоришь об этом, я не понимаю?! - вспыхнули вдруг в его голосе раздраженные нотки.
- Ты начал этот разговор, не я, - спокойно ответил орел.
Бог говорил противоречиво, загадками, а это значило, что он не мог принять решения. Орел не любил этого. Поэтому оставил своего хозяина и, отлетев, уселся на камень. Он стал смотреть в противоположную сторону - в черную бездну Хаоса за гранью мира.
Один раз он оглянулся и увидел, что бог, стоит над пропастью и, возбужденно размахивая руками, говорит что-то умирающему миру и смерти внизу, но рев низвергающихся вниз огненных водопадов заглушал его слова.
Когда орел вернулся обратно, бог стоял на месте поникший с низко опущенной головой. Смерть оглушила его. Ошеломила. Хаос напугал, вверг в растерянность. Бог проиграл в этой схватке.
- Декаданс, - горько сказал бог. - Всегда наслаждался эстетикой Декаданса. В ней есть некоторое извращенное любование чувством падения в бездну. Особое, ни с чем не сравнимое ощущение близости и родства со смертью. Встав на ступень Декаданса, художник получает право открыто, а может даже фамильярно взглянуть в лицо Смерти, не щурясь от страшного сияния пустых ее глаз. И сейчас, видя, как погибают остатки мира, понимаешь, что имеешь бесценную возможность созерцать конец всего, наивысшую кульминационную точку в трагедии, поставленной тобой на сцене жизни, и наслаждаться этим зрелищем.
- Ренессанс тебе всегда нравился больше, - буркнул орел. - Ты всегда больше любил Жизнь, чем ее костлявую сестру.
Бог вздрогнул, как от удара электрического разряда. В глазах его появился безумный блеск:
- Ренессанс! Ренессанс! - тоскливо забормотал он, и взгляд его рассеянно забегал вокруг, как будто один звук прекрасного слова пробудил в нем горестное беспокойство душевнобольного, - он искал вокруг картины былого, ушедшего прочь.
Торопливо, как в горячем бреду, заговорил бог, словно боясь, что не успеет высказать всего, что было на душе:
- Да, ты прав. Ренессанс был моим любимым детищем, взращенным и взлелеянным мной. Но где он сейчас? Канул в лету, как скоро канет в лету и весь мой мир, оставив после себя одни воспоминания...
- И свои творения. И своих мастеров. Они шагнули в сонм богов и героев, возвысившись духом в жизни земной, и теперь их творения - уже весь мир, их глина - космическая пыль Вселенной; ты создал их с тем, чтобы они создали каждый свой Ренессанс.
- Ренессанс - это творчество детей, вдруг осознавших себя Творцами! - тихо произнес бог.
Теперь голос его был печален, но исчезли из него те нотки безумия, которые звучали в начале. Он вспомнил о своих детях, и это отрезвило его. Они были его оправданием, и он перестал говорить с тем надрывом и с такой издевкой о себе, перестал мучить себя, поверив, что не напрасны были его труды.
Голос его перестал дрожать и внезапно обрел силу и звучность. Бог подошел к самому краю скалы и заговорил больше для самого себя, чем для своего собеседника. Мудрость Вечности отразилась в чертах его лица, божественная мудрость звучала в его словах:
- Вселенная извечно была Хаосом, который бурлил и клокотал как пивной котел, бесполезный в своем бытии, бесцельный в своем существовании. Он был как неоплодотворенная биомасса - огромное количество силы, неограниченной и безумной, которой не хватало искры разума, семени, брошенного в нее, и поглощенного ею, но возрожденной вновь и взращенной в новом рождении до границ идеала и красоты. Эти искры возникали как падающие звезды: звезды срывались с небес, и на небосводе возникала яркая сияющая полоса, освещавшая на миг окружающий хаос - цивилизация, жизнь, выхватившая отдельный мирок из царства Хаоса и согревшая его энергией своей жизни.
Рожденный искрой разума возникает целый мир, колония вещей и созданий, материальное воплощение Порядка. Материя, еще вчера бывшая аморфной плотью Хаоса, пребывающая в вечном движении без конца и без начала, вдруг начинает воплощаться в разумные формы, словно на беспорядочно рассыпанную металлическую пыль наложили четкие линии силового магнитного поля, отчего, дотоле разрозненные частички, стали стягиваться в строгие и правильные геометрические фигуры - формы Порядка; и отныне, подчиняясь законам развития, материя начала существовать в цепочке взаимосвязанных форм, перетекая из одного состояния в другое и двигаясь постепенно по законам Красоты, от простейших форм ко все более сложным - к Идеалу. На планетах - крохотных стадионах, выбранных главным режиссером ареной для грандиозного представления, на ничтожных глиняных шариках, летящих во мгле Космоса, раскидывались буйные дебри девственных лесов, воздух наполнялся щелканьем цикад и пронзительными воплями первых обитателей суши и моря. Начинался гигантский маскарад цепи перерождений и трансформаций, где огромным оркестром видоизменений управляла умелая рука невидимого дирижера: все эти глобальные изменения и формы были заложены и хранились в кладовой памяти одного лишь крохотного семени, одного зерна, которое и легло в основу всего.
Все это заложено в нас, - сказал бог. - Мы и есть то зерно, та самая частица. Мы с тобой явились одним из звеньев этой чудесной цепи жизни, гибель которой мы видим сейчас. Мы были воплощением порядка, символом, который прошел сквозь эпохи Законом нашего мира.
Но всего этого не было бы, не будь той самой искры, которая упала в бездну мрака, оборвав свою жизнь, нет - не оборвав, но перейдя на другой уровень, и дав жизнь этому миру. Чтобы совершить такое требуется быть немного безумным.
Обычно, создав свой мир и пережив его, боги уходят наверх, в Пантеон, где живут вечно, наслаждаясь тонкими вкусами и высокими искусствами. Среди них мало находиться таких, кто захотел бы отринуть честно заработанный покой, чтобы кануть в Небытие... То есть, нет, конечно, это называется "продолжить свою жизнь на новом витке, на новом уровне", но кто знает, что находиться там, за гранью? Поэтому считается чудачеством, если не безумием принести себя в жертву, чтобы родить новую жизнь.
- Глупцов очень мало. Большинство не желают растворять себя в вечности, предпочитая оставаться живыми экспонатами своего мира. И они правы, - сказал орел.
Но почему-то бог не был уверен, что орел действительно одобряет выбор большинства.
- Однако глупцы все-таки находятся, - помолчав, сказал бог и дальше продолжал с внезапным воодушевлением. - Время от времени находится чудак, который предпочтет все сделать наоборот. Он сделает шаг, который не отваживаются сделать другие из-за своей трусости, которая ради приличия называется благоразумием. И жизнь продолжается... - так же неожиданно, как воодушевление, возникла в его голосе растерянность, и он умолк, глядя в огненную пропасть.
- Тебя всегда считали чуточку ненормальным, - сказал орел.
Бог промолчал. Он подошел к самому краю пропасти, а потом отступил на полшага. Орел видел, что хозяин боится. Орел знал, что сейчас самый подходящий момент, чтобы отговорить его от того, что он задумал. Но орел молчал. И не потому, что хотел, чтобы хозяин сделал это. Молчал, потому что в данный момент нельзя было говорить. Иначе из друга он превращался во врага, в искусителя, подвергающего дополнительному испытанию волю хозяина, который и так колебался в этот тяжелый для него миг принять нужное решение. А ценность сделанного выбора порой превышает собой ценность самой жизни. И орел молчал.
Бог отошел от пропасти и сел на камень. Руки его дрожали. Он поднес флейту к губам: музыка успокоила бога. Взгляд его прояснился, лицо очистилось.
- Почему-то мы иногда делаем это! - пробормотал он.
Огненные водопады бросили яркие отсветы на его лицо.
Седая борода замерцала серебристыми искрами, лицо стало красноватым.
- Да будет так! - сказал он. Потом повернул голову к орлу, сидящему у него на плече.
Орел смотрел вдаль, как будто происходящее совсем не касалось его.
- Прощай, друг! - сказал бог.
- Прощай! - не поворачивая головы, ответила гордая птица.
Бог встал на ноги. Бог подошел к краю обрыва.
- Да будет так! - сказал бог.
Флейта полетела вниз. Мелькнула черной точкой, полыхнула крохотной вспышкой и погасла. Огненный водопад опять ревел, пожирая старый мир. После гибели флейты следующий шаг сделать было уже легче - пути назад уже не было. Бог сделал шаг в пустоту. В Вечность. В новую жизнь.
Орел оторвался от плеча своего господина и повис в воздухе на своих могучих крыльях, облетая ревущий водопад.
Вспышка, осветившая бездну после падения тела, погасла, и воронка все так же всасывала в себя остатки мира. Холодные глаза птицы безучастно и равнодушно отмечали все детали.
Орел сделал два полных круга над водопадом, а затем, сложив крылья, камнем пал вниз. Блеснула еще одна крохотная вспышка. И тотчас мир стал стремительно меняться: воронка увеличилась, и скорость потоков стала возрастать в арифметической прогрессии - все быстрее, быстрее, пока не поглотила весь этот мир, как словно бы надутый резиновый шарик сдулся, схлопнулся, когда исчез воздух - внутренняя причина, заставлявшая его сохранять форму, и, продолжая движение, следуя неведомому импульсу, вдруг вывернулся наизнанку, уйдя в Небытие через те же ворота, через которые когда-то начал быть.
* * *
Вселенная бесконечна, но и в ней единицы для измерения пространства. Например - сто тысяч световых лет.
Вспышка вновь рожденного катаклизма распустилась гигантской огненной розой, и сияние ее колебаниями световых волн рванулось сквозь пространство. Прошло сто тысяч световых лет - одно мгновение на часах Вечности - и отблески этого света достигли отдаленной галактики, а еще несколько минут спустя - маленькой планеты в центре ее.
Профессор Бобышев оторвал от телескопа воспаленный глаз. Нервно потер дрожащей рукою лоб, седую клинышком бородку и попытался поймать болтающееся на шнурке пенсне.
- Боже мой! Боже мой! Слава тебе, Господи! - как в горячке забормотал он, не веря своему счастью. Затем вновь приник к телескопу.
- Сподобил-таки Отец Небесный увидеть. Сверхновая! Сверхновая!... Маша! - крикнул он и метнулся, было, к лестнице, чуть не опрокинув стул, на котором сидел, но тут же вспомнил, что отпустил прислугу и вернулся к телескопу.
Он вновь приник к окуляру и вдруг замер, как громом пораженный. Пенсне вывалилось из неподвижной руки: на черном ночном небе, усеянном звездами, там, где только что появилась яркая точка сверхновой, он увидел странное.
Схематично, словно набросанная серией небрежных огненных штрихов, сияла, медленно перемещаясь в пространстве, трехмерная конструкция диковинного вида. Вот она повернулась немного и вдруг обрела плоть и душу. Профессор увидел чудесного молодого бога. Чело его украшал миртовый венок, в руке он держал посох - живой посох - по всему стволу его цвели золотые цветы, а вокруг посоха обвился, повернув голову к своему хозяину, мудрый змей - его верный спутник.
Набежавшая слеза замутила мир неясностью. Ошеломленный профессор протер глаз и окуляр телескопа платком, а когда вновь приник к окуляру, в ночном небе не было уже ничего, только мерцала в нем яркая живая звезда - новый мир.