- Да, я переплыл Москва-реку туда и обратно, - Лёшка безапелляционно рубит по щупальцам спрута сомнения, посягающим на горделивый челн его ностальгии. - В апреле. Мне было пятнадцать лет, температура воздуха была пятнадцать градусов. Вода - градуса три-четыре. Пиво – ровно пять градусов, потому то это была «Бавария».
Лёшка оглядывает нас воинственно и решительно, готовый с корнем выкорчевать любое возможное неверие в его пубертатную доблесть. Мы с Долорес находим это очень забавным, но виду не подаём.
Тогда, летом девяносто девятого, Лёшке было всего девятнадцать, и он очень трепетно относился к своим подвигам четырёхлетней свежести.
Я потягиваю пиво. Долорес восхищенно вскидывает свой точёный агатовый подбородок:
- Си, керидо, это очень… героично. Это почти как заплыв Беовульфа по гиперборейским морям.
И её медоточивая гортань извергает набор суровых ритмичных звуков на языке оригинала. Настолько древнего английского не понимаю даже я. Но абсолютно уверен, что цитирует она – речение про юниорский водный конкурс Беовульфа с Брекой. А именно: «когда, кичась непочатой силой, с морем спорили вы, бессмыслые, жизнью рискуя…» Да, абсолютно уверен, что именно это место озвучила наша «Диана со барреттом». Тут не нужно знать древнеанглийский – достаточно знать Долорес.
Лёшка ни бум-бум в древнеанглийском, он и CNN-то в те времена понимал через слово – но он знает Долорес и подозревает подвох. Придирчиво всматривается в обсидиановые глаза подруги: не издевается ли?
Конечно, издевается. Как всегда – с убийственной серьёзностью. Ло – выглядит на уверенные и упругие двадцать, но она малость постарше. Латинка, точнее, колумбийка. Детство ей выпало увлекательное, но непростое. Лесные базы и схроны; небритые, до зубов вооружённые дядьки вокруг; и старший брат, от чьего имени заходились нервным тиком даже самые бескомпромиссные военные и политические мужчины от Панамского канала до мыса Горн.
Потом некоторое время она жила в Штатах, сотрудничала с CIA и прочими интересными конторами. Работала консультантом USSOCOM по особо каверзным операциям, частенько подключалась собственной персоной. Как её аттестовал один из бывших американских президентов, «безусловно, самый сексапильный ликвидатор в Западном Полушарии».
В феврале девяносто девятого уволилась, из-за методологических разногласий с НАТО касательно Косовского кризиса. Переехала в Россию к братцу, который ныне исполняет в нашей газетёнке обязанности «чисто, ответственного секретаря». То есть, «чисто по секрету» отвечает тем, кто чего-то от нас хочет и бывает груб. После его ответов обычно уже никто ничего не хочет и все становятся тихими, как водная гладь лесного пруда, когда на ней затухают последние круги. Но в тот вечер его с нами не сидело. Мы были втроём, обмывали новую гасиенду Ло под Барыбино.
Их роман с Лёшкой завязался всего несколько месяцев назад, но проистекал бурно. Лёха постоянно заявлялся в Штаб то с лиловым засосом на шее, то с подобного же колёра бланшем под глазом. Иногда – и с тем, и с другим. Впоследствии их амурный союз не раз вдохновлял деятелей культуры и даже получил отражение в киноискусстве: именно на нём базируется сюжетная линия любви Драконихи и Говорящего Ослика в мультфильме «Шрек».
На той попойке мы с Ло несколько увлеклись диспутом профессионального свойства, а именно – о порядке отстреливания пальцев ног при форсированном блиц-интервью в полевых условиях. Я был сторонником того, чтобы после каждого неверного или уклончивого ответа отстреливать пальцы подряд, скажем, слева направо. Ло же считала, что следует уделять внимание разным ногам попеременно и симметрично, начиная с мизинцев и продвигаясь к большим пальцам. У каждого из нас были свои резоны – и козыряя ими, мы немного притомили Лёшу, с его по-детски нетерпеливой и непосредственной натурой.
- А по-моему, - заявил он, прервав нашу дискуссию, - надо просто загнать клиента в ледяную воду, по пояс – и зачитать ему вслух Медицинскую энциклопедию. Статью про переохлаждение половой функции. И через полчаса он сам всё что надо морзянкой отстучит!
Мы с Ло снисходительно усмехнулись. Конечно, Лёша был уже большим мальчиком и понимал, что не всегда под рукой имеется медицинская энциклопедия, тем более – не всегда под рукой ледяная вода, и далеко не всегда имеется хотя бы полминуты для работы с объектом, не говоря уж о получасе. Он понимал это так же хорошо, как и мы понимали, что дискуссия попросту наскучила ему и он решил перевести тему. На свой пацанский эпос, естественно.
И вот сейчас, выложив геройскую былину про апрельское форсирование Москва-реки, он сидит и придирчиво обводит нас настороженно искрящимися глазёнками: достаточно ли мы поражены?
Я уточняю, раздумчиво:
- Значит, вы с братвой отправились от Речного вокзала по Москва-реке в Бухту Радости, осели на бережку, насосались пива… тебя стали подначивать на «искупаться» - и ты повёлся на «слабо»?
Лёшка ворчит:
- Ох уж эти завистники… Не надо грязи! Там барышни были – и я не «повёлся», а выебнулся! С большой буквы «Вы». Выебнулся - чтобы впоследствии выебать их. Кстати, успешно.
Украдкой и с надеждой поглядывает на Ло: взревновала – чи нет? Угу! Очень ей это интересно: каких щеглиц он натягивал четыре года назад. Но здесь ключевой момент - в другом…
Меня всё ещё терзают сомнения, я всё ещё прикидываю: настолько ли я сволочь, чтобы…
- Но это не есть поссибл! – вдруг встревает Долорес, включая нарочитый американский акцент. Так-то она говорит по-русски чище многих сетевых писателей рунета. И она – куда беспощадней меня.
Лёшка агрессивно вскидывается:
- Что, и ты не веришь?
Долорес делает неопределённый жест:
- Керидо, я не говорю, что не верю. Но это просто недоразумение.
В Лёшке заводится бурная экзотермическая реакция. Искры в шоколадных ирисах разбухают до шаровых молний. В голосе – явный стеклянный дребезг и хруст пробирок:
- Что н-недоразумение? Триста метров студёной воды, преодолённых могучими взмахами моего кроля, туда и обратно, – недоразумение? Это был мираж в знойных пустынях Подмосковья? «Ракеты», «кометы» и прочие «метеоры», рыскавшие по всей акватории с хищным намерением растерзать мою юную плоть своими неумолимыми подводными крыльями, – это всё недоразумение? Это были мои глюки?
Долорес лишь печально качает головой:
- Ты не переплывал Москва-реку. И не спорь с двумя старшими и сведущими людьми, которые говорят тебе, что это было невозможно.
- Не спорить? – Лёшка скалится грозно и хищно, как котёнок на растопыренную пятерню. – Ну нет, давай-ка поспорим-ка, а? На литровку Чиваса, ага?
Долорес пожимает плечами, воркует:
- Как тебе угодно, керидо. Но только выпивка – это пошло. Давай поспорим… на желание.
- На какое?
- На то, которое я ещё не придумала. На любое. Или боишься?
- Я тебе не доверяю! – замогильно мрачно огорчает Лёшка. Вразумляюще поясняет: – И с *** ли мне доверять тебе, когда ТЫ мне не веришь? Впрочем, - кривится, - без разницы: ты всё равно в пролёте. Потому что сейчас я достану трубу (достаёт), вспомню пару-тройку номеров тех, кто там был, и…
- Давай-ка сформулируем то, что надо подтвердить либо опровергнуть! – говорит педантичная тётя Ло. – Итак, ты утверждаешь, что в апреле месяце девяносто пятого года, отдыхая с друзьями в Бухте Радости, ты переплыл Москва-реку. Всё верно? Каждое слово?
- Да, блин! И сейчас ты услышишь голоса людей, которые охуенно подтвердят каждое ****ое слово!
Я не выдерживаю, хмыкаю:
- Знаешь, Лёх, опровергнуть – гораздо проще, чем подтвердить.
- Это как же?
- На карту Москвы глянуть… - буркнул я, встал и направился к холодильнику за новой порцией пива. Лёха плещет мне за шиворот предельно каустическим сарказмом:
- Да ка-аанечно! Вот будет ещё всякая питерская лимита учить меня московской географии!
Усмехаюсь: да, Лёха знает Москву, как… внутренности той своей старенькой «копейки», на которой уже и в пятнадцать лет мог опозорить любую ментовскую погоню. Он – отличный водитель, он Московский водитель…
Гхм, надеюсь, я никого не огорчу тем откровением, что по-настоящему Ездить в этой стране умеют только москвичи? Огорчил всё-таки? Ну извините: не хотел я разрушать чьи-либо иллюзии. Я и сам думал, что неплохо вожу машину, пока в Питере жил. Впрочем, не обо мне речь: о Лёхе. И он-то коренной московский драйвер, с раннего отрочества на колёсах. Конечно же, у него в голове интерактивные схемы всех развязок, он знает каждую дворовую лазейку, каждую парковую тропку, где только может просочиться легковушка… Но он – не гондольер.
- Керидо, - говорит Долорес, - ты не мог переплывать Москва-реку, находясь в Бухте Радости, потому что Москва-река протекает слишком далеко от Бухты Радости.
- Угу! Вот и дщери льяносов подтянулись – поучить меня родной «еоргафии»! Солнышко, а что, по-твоему, значит слово «бухта»? Она, собственно, чего – бухта?
- Канала имени Москвы, - сообщаю, ставя новые три банки на стол. – Та фигня, которую ты переплывал, – называется «Канал имени Москвы». А Москва-река – она существенно южнее к городу подходит. К слову, она там гораздо уже. Так что – тем достославней твой подвиг, - похлопываю по плечу.
Лёха замахнулся, чтобы метнуть в нас очередной дартс своей насмешливости – но осекается. В его округлившихся чайно-искристых глазах с явственным, остервенелым глянцевым шуршанием пролистываются все мыслимые атласы.
- Это ничего, - утешаю. – Из десяти москвичей восемь уверены, что все эти Бухты Радости, Химки и Северный речной порт – на Москва-реке. Хотя я, конечно, будучи питерским интеллигентом, – охуеваю с вас, как вы можете путаться в своих двух с половиной водных артериях.
- Да иди ты… - Лёха мотает головой, выплёскивает пиво в кружку, отхлёбывает добрую половину. Обращается к Долорес: - Ладно, что я должен сделать? Пройти голым через Спасские ворота? Притаранить чьи-нибудь ухи? Не подкалывать тебя полчаса кряду?
Долорес качает головой:
- Ми ниньо иносенте, лучше не берись фантазировать за меня! Нет, керидо, всё гораздо хуже: ты будешь крутить хулахуп.
- Чего? – у Лёшки такой вид, словно ему зачитали приговор по-японски, и он толком не разобрал свою кару: то ли «сакэ», то ли «сэппуку». - Обруч, что ли?
- Ага. У меня есть хулахуп. Я сама частенько кручу его, когда читаю книжку или смотрю ТиВи…
Лёха, невзирая на трагизм своего положения, не может удержаться, цитирует с выражением:
- «Проектор показывал на стене мультфильм «Волк и семеро козлят». Два лаборанта встали с журналами в руках по сторонам от кадавра…»… Ый! Ты ж сказала, что подкалывать можно? – возмущается он, потирая ухо, запечатлевшее следы перламутровых когтей Ло.
- Но старших перебивать нельзя, - объясняет она. – Итак, у меня есть хулахуп. Я выставлю счётчик оборотов на ноль и дам тебе. А когда вернёшь – там должно быть не меньше тысячи.
Я фыркнул. Лёха пожал плечами. Долорес продолжала:
- Это не всё. Ты будешь крутить хулахуп не где-нибудь, а в Парке Горького.
- А чего не на Красной площади? – поинтересовался Лёшка.
- Потому что ты будешь крутить хулахуп не когда-нибудь, а второго августа. Начнёшь – в семнадцать ноль-ноль.
Я заржал. Лёха на секунду озадачился:
- Нет, а в чём, собсна-а… - и тут его озарило, почти ошпарило: - Бля! В День Десантника? В Парке Горького?
- Угу, - на сей раз Долорес лаконична.
- Да я вообще эту фигню вертеть не умею! – спохватился вдруг Лёшка. – Чего я, девочка, что ли?
- Можно подумать, - глубокомысленно заметила Долорес, - все девочки рождаются с хулахупом на талии…
- Видишь ли, - Лёха проникновенно осклабился, - я лично родился без хулахупа, но кое с чем… э… на ту же букву, что… э… не позволяет принять меня за девочку. И только не говори, что у тебя не было возможности ознакомиться с…
- Хватит болтать! – осадила его Ло. – Ступай в мою комнату, возьми тренажёр – он там на виду – и тащи сюда.
Протискиваясь мимо меня, Лёха бросил жгучий упрёк:
- А ты, амиго, не мог сразу сказать, в чём там засада, с этим сраным каналом имени, ****ь, Москвы?
Я пустил в его укоризненную физиономию тугое дымное колечко:
- И отказать себе в удовольствии лицезреть тебя с хулахупом в Парке Горького в День Десантника?
На пороге Лёха обернулся к нам и патетически молвил:
- Вот из двенадцати камрадов Спасителя нашего Иисуса Иосифовича Христа – одиннадцать были вполне приличными людьми. И из соратников дедушки нашего Ленина – только один Троцкий оказался политической проституткой… Так почему ж меня СПЛОШЬ подонки окружают?
***
Есть вещи, которые трудно узреть, но можно описать словами. Например, совершенство гармонии бытия, которое явлено во всём, окружающем нас, но как-то ускользает от внимания, покуда какой-нибудь проницательный пиит не раскроет эту тему в своих замысловатых виршах.
А есть вещи, которые бесполезно описывать, но которые надо видеть. Яростное сражение тщедушной Лёшкиной поясницы со злокозненным обручем – как раз из последней категории вещей. Слова тут неуместны. Особенно – такие слова, как «гармония» и «совершенство». Нет, этот учебно-вивисекторский процесс сопровождался совсем другими словами.
Лёшка, похрюкивая не то смехом, не то слезами:
- Блин! Чего он сваливается, этот ****ский хулахуп, чтоб не сказать хуже?
Ло (озадаченно): В каком смысле «****ский»?
Лёшка: В возвышенном…
Снова подхватывает, запускает – и обруч, в который раз, в три судорожных витка ниспадает на пол. Лёшка бесится:
- Блин! Я честно… трепыхаюсь. Наебалово какое-то!
Долорес:
- Дай сюда, бестолочь! Смотри ещё раз: не «трепыхаться» надо, а плааавненько так вести…
Хулахуп прирастает к безупречной небожительской талии, массажные шишечки сливаются в сплошной оранжевый круг, вихревой и зыбкий. Ло будто танцует в кольце огня, которое то взмывает к бюсту, то поникает едва не до колен, чтобы взметнуться вновь. Ло поигрывает скоростью и амплитудой, всячески меняет наклон обруча, заставляя его чертить в воздухе столь замысловатые фигуры, что и у старины Мёбиуса извилины заплетутся за пределы стереометрии. Смотрится – действительно эстетично.
- Ну, ёлки… - Лёха, заворожённый, прикладывает палец ко лбу. Скулит: – У тебя-то – да. У тебя-то не слетает. У тебя – жопа-то…
Огненное кольцо мигом возносится почти до шеи – лишь чтобы дать свободу грациозной ножке.
- Чего у меня? – спокойно интересуется Долорес, исполнив не менее эстетичную, чем её танец, подсечку.
- У тебя ж, говорю, опыта больше-то, - отвечает ухмыляющийся Лёшка с пола, потирая колено.
- Старая шутка… - вздыхает Долорес. Останавливает кольцо, снова вручает его неофиту: - И попробуй только сказать, что ты травмирован и выбыл из строя!
Снова начинаются взаимные мучения – хулахупа и Лёши. Я угораю. Лёшка приглашает, с рахатлукумским радушием:
- А ты, Тёмкин, попробовать не хочешь?
Щурюсь:
- Да я, вроде, по Нилу в Бразилии не плавал…
Но на самом деле меня эта затея заинтриговала. Какой ни есть – а challenge. К тому же, мне, как убеждённому сексисту и мэйл-шовинисту, претит мысль, что есть вещи, в которых женщина, «вторичный пол» и «адамово отребрие», компетентнее человека (тонкое чувствование мыльных опер и минет – разумеется, не в счёт).
По этой причине - защита чести своего пола - я в своё время освоил вязание крючком и на спицах. И не стеснялся демонстрировать своё искусство в общественном транспорте, возвращаясь с тренировок по каратэ, где я вёл группу. Вероятно, со стороны это смотрелось экстравагантно: хмурый юноша с «эсэсовской» физиономией, в высоких ботинках омоновского образца, в плетёном кожаном хаератнике и в футболке Sex Pistols, сидит в метро и вяжет свитер.
Если же ко мне подваливали какие-нибудь датые ребятишки с вопросом «А чего это ты тут плетёшь?» - я обворожительно улыбался им и отвечал: «Да так, саван у другана прохудился – подновить просил»… И если не унимались - «Ты чо, нас провоцируешь? Чо ты гонишь, чо за друган?» - я прибавлял улыбке накала и говорил: «На Новодевичьем обретается. Без гостей скучает очень. Познакомить?» Ну а там уж – по обстоятельствам.
Впрочем, вернёмся в Москву и в девяносто девятый год, к нашим неуклюжим баранам и их элегантной «пастушке».
Подозреваю, что первые мои попытки вдеться в коварный обруч – были ещё комичнее Лёхиных. Полновеснее, во всяком случае. Одно дело – Лёшкин цыплячий супнабор, барахтающийся в непослушном кольце, и совсем другое – мои без малого девяносто кило титановых костей и титанических мышц, которые… делали то же самое.
Долорес, сквозь фырканье, увещевала:
- Мальчики, двигаться надо – по кругу. И больше - из стороны в сторону. А у вас движения… специфически ориентированные… Функциональные, можно сказать!
Иностранный язык, в объёме, достаточном для шоп-туров или профессиональных кинопереводов, учат за три месяца. Плавать учатся за ту единственную секунду, в которую, собственно, приходит понимание того, что всегда умел это делать. «Функциональным специфически ориентированным» движениям учатся всю жизнь, пока это жизнь.
Худо-бедно сносно вертеть хулахуп я научился минут через двадцать гимнастической комедии. Вряд ли это умение – самое ценное из всех моих «скиллов», но я его освоил. Лёха – освоил даже лучше, и через полчаса мог легко держать обруч на своей костлявой талии, пока живот окончательно не сведёт от голодухи и хулахуп не застрянет между ребёр.
- Когда у нас, бишь, второе августа? – поинтересовался он, вернувшись к пиву. – Послезавтра? Ну – говно вопрос. Подкрасить губки, подвести глазки – и в Парк Горького.
***
Лёха не стал подкрашивать губки и подводить глаза. Как у любого нормального парня, у него просто не хватает мужества на эту пытку – подведение ресниц. Это, кстати, ещё одна редкая вещь, где я готов отдать безусловный приоритет «вторичному полу». Помню, лет в шестнадцать подружка уломала меня позволить ей «намарафетить» мою мужественную репу, чисто по приколу. Для девчонок характерны подобные декораторские завихри: повязать бантик котёночку, накрасить своего парня, всякое такое. (Все они таковы: даже Долорес надсекает наконечники своих пуль не простым мужланским крестом, а вычурной розочкой, во имя красоты.) Я стоически вытерпел макияжную экзекуцию, но скажу так: покраску ресниц я бы приравнял к трём визитам к стоматологу. В ходе надругательства у меня свербила одна мысль: «Как они это делают с собой каждый день, да и не по одному разу? И нафига? К родовым мукам, что ли, себя готовят?»
Лёха расположился на боковой аллее, но не в самой глуши. Мы с Ло – заняли наблюдательную позицию в «зелёнке». Не для того, конечно, чтобы подстраховать его в случае каких-либо эксцессов. Ещё чего! С какой это радости нам сдерживать справедливое возмущение доблестной десантуры, вызванное видом сопляка, крутящего хулахуп посреди их праздника? В конце концов, из нас троих только одна персона служила в рядах Российской Армии – и в край достала окружающих своими пионерско-милитаристскими понтами. «Я – алдовый разведчик!» «Никто, кроме нас!» - ну и прочее. Что ж, вот пусть со своей братвой сам и разруливает. Ну а нам, «цивилитикам», – пива и чипсов.
Лёха неторопливо извлёк из сумки «огрызки» пластикового обруча, собрал – и принялся неторопливо вертеть. Через пару минут закурил. Ещё через пяток – появилась первая группа прыгунов из поднебесья.
Мужики лет под тридцать. Один – прапор в парадной форме ВДВ. Остальные – преимущественно в гражданском, но при голубых беретках. Пьяны умеренно, штормит балла на три, не больше.
Поравнялись с Лёхой, обступили, явно заинтересовавшись.
- С праздником! – звонко и безмятежно поздравил «физкультурник», не прекращая своего занятия.
Ему ответили не сразу. Было затишье. Потом прапор покашлял и полюбопытствовал, до театральности членораздельно и внятно:
- Слышь, а ты чего этим хочешь сказать?
Лёха пожимает плечами с самым миролюбивым видом:
- Когда я говорю «с праздником» - я хочу поздравить с праздником. А что?
- Ну спасибо, - не очень тепло поблагодарил кто-то из гражданских.
- Нет, - прапор молниеносным движением крепкой лапы ухватил и остановил обруч. – Вот этой ***нёй ты чего сказать хочешь?
- Этой ***нёй я зарядку делаю.
- Зарядку? А может, ты хочешь сказать, что десант…
- …или ты в натуре…
- …и ты нас за говно…
- …так кой же болт…
Догадки сыпались со всех сторон, сумбурным градом – пока из свинцовых туч десантной угрюмости не громыхнула главная мысль:
- Или, может, ты пидор?
Это радикальное предположение было высказано коренастым, раскосым персонажем, явным татарином, парнем несомненно прямым и отчаянным. К тому же, он был заметно пьянее прочих. Из-под расхристанной белой рубашки боевито щерилась синими полосами форменная майка.
Повисло молчание. Повисло неловко, как испанский торговец на нок-рее под Джолли Роджером.
Татарин почему-то сорвал с головы беретку - чтоб рогам не мешала? - и повторил вопрос:
- Так ты пидор?
Я наблюдал Лёху со спины – и ясно представлял себе, как его физиономия звереет, ухмылка делается свирепой до плаксивости:
- А ты ищешь?
Я почти что видел, как из его подрагивающих пальцев вытягиваются астральные коготки. Лениво подумал: вмешаться, что ли? Всё ж таки – праздник у людей…
Но не понадобилось. Этого баскакского блюстителя нравов осадили свои. Прапор усмехнулся, разряжая обстановку, похлопал Лёху по плечу. Растолковал всё столь же внушительно и веско:
- Ладно, пацан, обидки не надо жарить. Мы просто понять хотим, с какой целью ты тут крутишь эту бабскую ***ню?
Лёха моментально расслабился обратно, снова закурил. На сей раз – по-армейски, огоньком в кулак, резкими, акцентированными тяжками. Мне понадобился месяц, чтобы похоронить в нём эту вредную для нашей работы привычку – но бывают моменты, когда она эксгумируется. Бывает – и кстати.
Он действительно был абсолютно расслабленный и пофигистичный. Он был таким же раздолбаем, как всегда, за одним маленьким уточнением: поверх его белой футболки навыпуск и просторных бежевых шортов вполне зримо проступила потёртая, мешковатая «песочка». А под рукой на боку – в высшей степени расслабленно, зыбко-миражно покачивался взведённый АКМ.
И чувствовалось, что мужики тоже это видят. Может, не осознают, но видят.
- Бабской? – повторил Лёха с изрядным недоумением. – Бабская, братан, ****а и юбка, а это – СПОРТИВНАЯ ***ня.
- Это бабская спортивная ***ня! – настоял кто-то, не совсем уверенно.
Лёшка хмыкнул:
- Может, прыгалки – тоже, по-твоему, бабская ***ня? Может, все боксёры – бабы?
- Нет, ну боксёры… да ясный хер, что они прыгают… Ну да, я сам ка-мэ-эс… Но вот это-то, херня эта – на *** оно?
- Не на ***, а на поясницу, - поправил Лёха. Кто-то заржал над его не бог весть какой претенциозной шуткой. Он принял самую потешную свою академическую манеру и продолжил: – Во-первых, от радикуля зело помогат. Во-вторых – гибкость тренирует. Ну и в-третьих – координация. Считай, это почти как маятник качать.
- Маятник? – кто-то недоверчиво мотнул головой. – Это ты, мальчик, в книжках вычитал?
- Ага. В детском садике на тихий час читали. Воспитательница в зелёной кофточке и с охуенной прягой над мудями.
- Типа, служил, что ли? Чего-то молодой больно. А которых будешь?
Лёха вдумчиво затянулся, помедлил с ответом. Наконец, исторг его вместе с дымом, неторопливо и вполголоса, глядя куда-то мимо Москвы:
- Скажем так: в форме вашей мы ходили.
Татарин вдруг снова ожесточился.
- В нашей форме? – напирал он, оголтело расстёгивая рубашку. – В нашей – это какой? А вот такое ты видел?
Справившись с рубашкой, заголил бугрящийся трицепс и предъявил картинку. Колок был красочный и пафосный: оскаленный красный дракон, держащий в лапах зелёный щит с синими цифрами 76. Значит, «пскопской».
Лёха уважительно покивал – и сам не без кокетства стянул на сторону футболку, обнажив плечико. Поворотился боком.
- Чего-то я нихуя не вижу! – в озадаченности молвил десантный «чингизид» через несколько секунд усердного сканирования Лёшкиной кожи, чья девственная текстура нарушалась лишь родинками. Правда, обильными.
Лёха оправил футболку, чуть виновато развёл руками и с чувством посетовал:
- Ну вот такие мы неприкаянные. Ни портков своих форменных, ни партаков фирменных…
Лёха не врал: в ту часть, где он зажигал, с наколками не берут в принципе. И делать их там запрещается категорически: ни дракончиков, ни кошечек, ни пёсиков, ни летучих мышек. И форму они в самом деле носят преимущественно вэдэвэшную, хотя относятся к другим трём буквам.
Прапор энергично помотал головой, будто отряхиваясь от хмеля, – и положил руку на Лёшкино «бесприкрасное» плечо:
- Ничего больше не говори! Звиняй, братиш, коли чего не то… Это не со зла, а с непоняток.
- Всё ровно! – заверил Лёха.
- Слышь, - заговорил после паузы один полноватый и благодушный экс-парашютист в выцветшей синеполосой майке. В первой, конфликтной фазе беседы он всё больше хранил молчание и, кажется, прикидывал, как бы урезонить дружков, если дойдёт до мордобоя. Добрая, наивная душа его в тельняшке! Это моя была б головная боль, как гармонизировать ситуацию… покуда Ло не напряглась. Потому что когда Ло под напряжением – она мегавольты своих молний не считает.
Между тем упитанный миротворец, с некоторым трудом, стесняясь, формулирует свою мысль:
– Слышь! А оно… вот это самое, «***-на-пуп»… ну, в общем, это – оно реально круто… координацию… того?
***
Лёха, вдохновенный и уже малость уквашенный с щедрых угощений, инструктирует:
- Мужики! У вас движения – не об том немножко! Его ж не трахать надо, а крутить!
Затейливое пластмассовое кольцо собрало вокруг себя кольцо живое, всё более разраставшееся в размерах.
Хулахуп, извиваясь, валился на землю с очередного крепкого корпуса, обтёсанного под лямки парашюта. Вместе с обручем валились на землю в конвульсиях суровые мужчины в голубых головных уборах.
Кто-то организовал тотализатор: ставили на то, сколько оборотов пробарахтается очередной кандидат в «кругу самсары».
Время от времени нарисовывалась новая ватага. Порой – кто-то выражал недоумение: «Не поэл! Это чё, бля, профанация или, ****ь, дискредитация?»
Темпераментный «пскопской» татарин, уже совершенно нарезавшийся, бросался в решительную контратаку: «Ты кого пидором назвал?»
И в очередной раз драконил над своим драконом лоскуты некогда белой, некогда целой рубашки: «Чуешь, чем пахнет? «Мы всюду там, где ждут победу», поэл? Мы всюду, поэл?»
Их вовремя разнимали и растолковывали вновь прибывшим фишку. Те – проникнувшись, присоединялись к веселью. Через пару часов вокруг хулахупа скопилось не меньше батальона ударно-штурмовой мощи. У меня мелькнула крамольная мысль государственного масштаба: а что, если сказать им сейчас, будто главный склад хулахупов – в большом белом тереме на Краснопресненской набережной, и там на всех хватит?
Впрочем, не надо: было уже такое. На День Таможенника, 25 октября, уже пошутили одни умники, будто в запасниках Эрмитажа – аршины госграницы складированы. Так туда не только таможенники, но и балтийские матросы ломанулись. Неудобно получилось.
У Лёхи мысли более приземлённые и менее масштабные:
«Эх, кабы не праздник - миллионщиком бы заделался, на прокате!»
«Ага, - говорю. – И ещё б они тебе четыре раза покрасили забор и подарили дохлую крысу».
«Между прочим, это был МОЙ хулахуп!» - напоминает Долорес.
«Оки, готов поделиться дохлой крысой, - откликается нежлобивый Лёша. – Ты какую часть предпочитаешь? В крупе мясо нежнее, но с мозгов – навару больше!»
Мы сидим втроём на бугорке, чуть поодаль. К устроенной нами спартакиаде подкатывает ментовский форд. Видимо, интересуются, не пора ли разбавить массовку ОМОНом, для пущей феерии? Убедившись, что всё мирно, менты скучно отъезжают. То ли не допустили их серые тушки до священного хулахупа, то ли десятого ноября дождаться решили.
- Слушайте, а у Ангары есть канал имени, скажем, Ангарска? – спрашивает вдруг Лёха.
- Ни разу не слышал, - отвечаю.
- Значит, я переплыву Ангару! – твёрдо решает Лёха. – Кто со мной завтра в Иркутск?
Он переплыл Ангару. Правда, не на следующий день и даже не на следующий год. Но это другая история, и не совсем юмористическая.
P-s.: Чего вдруг вспомнился этот комичный эпизод? Да шёл как-то на днях – то есть, в тот самый, шумный день, второго августа – мимо ВВЦ. И был остановлен группой ребятишек в полосатых майках и голубых беретках. Совсем молодые, только-только с дембеля. Они имели до меня категорический вопрос: «Служил ли я – и где?»
Настроение моё было хмурое, и я ответил не совсем учтиво:
«Вот чего-то не припомню я, чтоб на пятое мая до вас докапывался: «В каких газетах, сцука, печатались?»
Моя отповедь, кажется, их смутила и обескуражила. Они даже принялись вроде как извиняться и объяснять, что не имели в виду ничего дурного. Своей бестактностью я чуть было не испортил им праздник. Тогда, правда, мне удалось развеять их досаду, и мы расстались хорошо. Но лишний раз я укрепился в мысли: «Десантура – не только прикольная, но и крайне ранимая «фауна». Поэтому человеческий долг обывателя – обходиться поделикатнее с этими голубокепчатыми романтиками. Хотя бы – в их праздничный день беречь их от агрессивных вспышек своего пацифизма».