Иду, уткнувшись в воротник, надев на голову капюшон. Прячусь от снега, несущегося мне навстречу. Там, за глубокой аркой, в недрах длинной и узкой улицы, застывшей под смурным декабрьским небом, по правой стороне, стоит дом, в котором железная дверь. На той двери домофон, холодный, с заледенелыми кнопочками, исцарапанный и промерзший. И если набрать несколько цифр, которые знаю я, и, наверное, еще только несколько человек, то, может быть, станет тепло…
Иду. Пока еще очень далеко до глубокой арки. Мне холодно, и я еще сильнее вжимаюсь в воротник, ловя губами привкус железной «молнии». На водосточных трубах намерзли сосульки, величиною чуть ли не с меня. С плоских крыш, предательски свесившись на самом краю, глядят на меня сугробы. И я иду в этом враждебном царстве зимы, ощерившемся своим ледяным войском.
Иду. Мне холодно, и я скольжу. Чуть не упав, как чайка, раскинув руки, стою, боясь шелохнуться. И холод забирается мне в куртку, пока я открылась, и лезет мне в капюшон, обжигая раскрасневшееся лицо снегом. И все хотят меня обидеть, сделать мне холодно, больно, или даже убить, пригвоздив метровым ледяным колом, нацелившимся на меня из укромного уголка.
Иду. Я миновала арку, откуда на меня тяжело и грозно воззрился каменный конь оледенелыми глазами. Но как бы не хотел он – ему не сдвинуться с места: он будто примерз к своему пьедесталу, придавленный заснеженным каменным седоком. И я иду дальше. Навстречу мне идет ветер, и катит перед собою закрученную в колючий шар метель. Я в этом сражении надеюсь на мои единственные доспехи – мой капюшон, мой шарф и воротник. Вот все, что я могу противопоставить злому рыцарю. И иду, иду вглубь улицы, продираясь сквозь снежное войско. А за мною исчезают следы, как будто ластиком стертые с белой доски, как будто и не было их в этом царстве зимы. Исчезают, чтоб я заблудилась, пропала навсегда, убаюканная наползшими со всех сторон сугробами, остекленелая, прозрачная, как ледышка, своя, ледяная Герда…
Иду. Из последних сил иду, шевеля второпях пальчиками на ногах, не чувствуя их, но все равно – шевеля. И вижу уже дом справа, зашторенный снегопадом, скрытый от моих глаз белой рябью, ощерившийся сосульками, сгорбившийся под ледышками, ослепший, с глаукомой морозных разводов на окнах-глазах. Спешу, снимая перчатки, чтоб теплом своих рук отогреть застывший домофон, оттаять его заледенелые кнопки, и своим горячим дыханием проникнуть в самую его глубь. И приникаю к блестящей инеем железке, набираю цифры, известные лишь мне, и, наверное, еще только нескольким людям. И горячо шепчу, почти касаясь губами, почти целуя едва оживший домофон:
- Ты помнишь меня, мой Кай?
- Я помню тебя, моя Герда. Ты теплая. Я чувствую твое горячее дыхание, когда ты говоришь. И ты пришла ко мне, чтобы растопить мое сердце.
- Ты впустишь меня, мой Кай?
- Впущу. И сможем спать с тобой вместе, ничем не укрываясь, и пить холодный чай, и лепить снеговиков на кухонном столе.
- Но почему так холодно у тебя, мой Кай? Может, ты уже не любишь меня, и ничто уже не согревает тебя там, внутри?
- Может быть, моя Герда. Но разве это так важно сейчас, когда ты замерзла, и не можешь дальше идти?
- О, это так важно, мой Кай!..
- Нет, я не люблю тебя больше.
Секунду молчу, и ничего не меняется. Только где-то глубоко-глубоко внутри что-то хрустнуло еле слышно, будто оборвалось в снег что-то теплое и большое, и, вспыхнув веером раздавшихся трещин, раскололось на куски.
- Тогда я, пожалуй, пойду обратно.
- Обратно? Что ж, иди. Там ощерились копья сосулек…
- И ждут своего часа пушистые страшные сугробы…
- И нависли наледи с крыш…
- И спрятался предательский лед под моей ногой…
- И ждет заледенелая туша коня…
- И ждет на белом поле брани целое войско колючих снежинок. Но я не боюсь, Кай.
- Почему?
- Потому что даже острый гвоздь сосульки не проткнет меня. Я стала тверже, ударившись об тебя. Как лед. Они ждут. Меня. Навсегда. Прощай.
28.02.2006 23:07
©ZveZdoРadaль