Добрые глаза стилизация

Ника Песчинская
Анекдот.

 Рассказывает старая служащая Кремля:
– Приношу я как-то раз Ильичу покушать,
а он как крикнет: «Пошла отсюда, старая
табуретка!» А глаза такие до-о-о-обрые!


Ежели вы, граждане, в одно прекрасное утро чего-нибудь эдакое заподозрите относительно того, был ли наш Ильич человеком вежливым и обходительным, то вас за такие контрреволюционные мысли немедля стоит к стенке поставить. Потому как существуют вполне достоверные факты, подтверждающие высокоморальные качества нашего всеми любимого вождя.

Однажды, 21 января, в аккурат в дату кончины Владимира Ильича собрались в Красном уголке все, кто желал вспомнить или хотя бы послушать о том, какого же замечательного человека потеряла наша Родина. Первым говорил истопник Гаврила, однорукий и хромой. Высморкавшись в усы и тем самым стерев с них сажу и приведя себя в божий вид, Гаврила вспомнил о том, как однажды заснул он у печки. Может, усталый был, а может, успел где остограммиться, а только спал, как говорится, без задних ног – там, где за стеной кипели вопросы мировых революций. И тут наш Ильич, который, как известно, сам любил за всем проследить, принял его за спящего часового, в то время как часовой был по малокультурной надобности. И тут Ильич, желая подшутить над незадачливым сторожем, легонько пощекотал его по спине кочергой. И когда Гаврила в ужасе вскочил с криком: «Ведите меня!», Ильич дружески подмигнул ему и погрозил:
 
– Нехорошо, товарищ Свердлов, на посту спать, – и пощекотал Гаврилу еще раз.
 
Тут Гаврила прилюдно стащил с себя рубаху, и все желающие смогли своими глазами увидеть шрам, где Гаврилу дважды щекотал Ильич. Все присутствующие стали охать и восхищаться, и тут тетя Паша, наша уборщица, тоже пожелала высказаться. Время было, надо сказать, предобеденное, но тетя Паша уж больно просила, и ее согласились выслушать.

– В общем, так дело было, – повела рассказ тетя Паша, – служила я ране в Кремле. Время-то голодное было. И понесла я Ильичу покушать, а на подносике чай, да соль, да горбушка черненькая… как оно в войну-то было…

Рассказчица завсхлипывала и, звучно высморкавшись, продолжила:

– Да селедочка там на подносике… Сальца кусочек. Щец тарелка, а сметанка в их жи-иденькая… Несу, а сама нос-то отворотила, чтобы чужого невзначай не унюхать. Говорит мне Ильич: «Иди, голубушка, нечего тебе здесь больше делать». А я возьми, старя дура, да носом-то и потяни. Увидел Ильич, как крикнет зычно: «А ну вон отсюда, старая табуретка!» Я бежать, да на беду запнулась, думаю: ну все, убьет сейчас Ильич. Голову-то повернула, а Ильич так и стоит, где стоял, не пошевелился даже, только щи ладошкой прикрыл. А глаза-то у него…

Тетя Паша всхлипнула.

– А глаза-то… батюшки… такие до-обрые!.. Такие…

 И тети Пашины слезы закапали на выщербленные плиты пола. Рассказчицу увели под руки из Красного уголка. Остальные долго вздыхали. Один хромой Гаврила, чей рассказ совсем затмила тетя Паша, рывком встал, из кармана галифе извлек поллитровку и надтреснутым голосом произнес:

– Выпьем, товарищи, за вполне примечательную дату кончины человека, в благородстве и гуманности которого вы сами лишний раз убедились. Что их было больше! – и Гаврила залпом выпил, так не уточнив, чего же больше – дат или людей.

И тут Генка, наш клубный остряк, мелкобуржуазная сущность которого не замедлила себя проявить, сказал вслух, непременно завидуя:

– Я бы тоже мог сказать на тетю Пашу «табуретка»…

Все с негодованием обернулись в его сторону, но сделать ему за его антисоветские мысли ничего не успели – время было обеденное.