Р А Д У Г А
Ему давно не мечталось. ЗАмок, несмело опустев, растворился в ржавых лучах мохнатого солнца; розовые птицы – любители в песне таиться в глухих, но теплополых тоннелях острой крыши, казалось, заснули бесовым сном. Местные оригинальные кладовки перестали отпираться. Чердачные лестницы сталью скользили вслух. А стройные ворота в одно утро, словно с похмельного размаха, ударили в невидимое пространство и больше не аплодировали.
Плутарх смутился:
- Хоть небо не изменяет.
Заколдованные сумерки еще продолжали с ним разговаривать. Вначале отвечая односложно, а потом лениво (простуженные одолжением). Только опрометчивый ветер не забывал вечерним намеком заглядывать. Но в его уютном хвосте постоянно ежилась предосенняя куча дел. Дергая по природе немного легкомысленного вьюна за угольные ресницы. Приходилось гостить недолго. Оправдываясь Плуту завтрашним безоблачным днем. Надежный сервис.
В здешней детской наглядности ничего особенного не было, но он любил маркировать ее яркими мелками, отражая на нижних, еще не заросших ушах замка. Вечерами Плут готовил шоколад. Сам уже не пробовал, как обычно разглядывая мультяшные облака, просто надеялся, что кто-то забредет на запах.
Пожалуй, он очень давно не мечтал. Ритм разладился. Суетливые сезоны муравьиных забав наслоились моментальной тишиной в сердце. Смысл утрачивается, если смыть пыльцу ощущений, заработанную в надеждах. Невежественный странник перемудрит в теории сказок, и совсем перестанешь глядеть на дорогу. Потому что устал стрежни споров промасливать, устал приглашать тех, кто не знает в себе цели. Заливать неряшливость в работе с заплатками, - в многолетних снах с одиночеством.
Завоевывает привычки. Заботится о дырявых мечтах, как о детях малых. Теперь в мире, - таких много тысяч. И звезд стало меньше видно…
Были в его календаре скороспелые праздники. Чумные дни и светлые ночи. Роскошь – беседа. И дожди казались ласковее.
- А я и глухой тетке-грозе обрадовался бы…, тетушке!
Везде сухо. Душа в цыпках. Сердце съежилось. Ничего не слышно.
- Я таким тебя не видел, Солнце. Где в раннем утре веселые вертуны с прозрачными крыльями, которые подгоняют твоих стражей тучных с мешками влаги. Моя рубаха мокнет от работы, а кожа вдыхает под струйками пота деревянный воздух. И никого нет рядом. Ее нет… - шептал Плутарх.
Ночная лампа соскоблит в поры совиных когтей не случившиеся прикосновения двух близких. Зрачки желтых глаз сузятся, затопив нерастраченной теплотой грусть. Одновременно заживляя и настораживая.
Небывалые сутки, - замороженные совестью. А внутри – напоминания, отрывки, калорийная смесь случаев. Туда он может попасть, но тех, кого он там любил, оттуда не возвратить.
Память жестока. И она напориста. И счастлив в дарах своей памяти, и тяжело невыносимо. А он ее рассматривает, и не знает, на какой странице его сердце разорвется от боли или защемит от радости