Я помню, мы долго не могли выбрать место. Пива хотелось все сильней, а Юля не переставая гундела, что на этом бревне мы втроем не поместимся, а это – порвет ей колготки, а в этом месте слишком мало кустов вокруг, другое – слишком глухое и ей страшно оставаться в таком месте с двумя мужчинами. Наконец Шурику надоело, и он сказал, что вот, это то самое место и больше он отсюда ни ногой. Юля пожаловалась на отсутствие кустов вокруг, а Шурик ей заявил, что будет крепко держать ее за руку, когда она будет писать в «далеких» кустах. Последнее, что сказала Юля на эту тему, это что до «далеких» кустов можно и не дотерпеть. Я подумал, что будь мы с Шуриком вдвоем, мы бы уже ополовинили канистру и выкурили по минимуму три сигареты. Шурик расхвалил в это время бревно, которое выбрал, а Юля расстилала себе пакет на нем.
- Саш, а ты стаканчики, конечно, не взял? – надула шутливо губы Юля.
- Юль, мы с тобой какой раз пиво-то пьем вместе, а? И какой раз ты меня об этом спрашиваешь? Ну конечно взял.
Шурик достал из сумки три пластиковых поллитровых стакана с логотипом «Полукруга». Я отвернул крышку канистры, разлил пиво.
- Ну, за нового сотрудника! – поднял тост Шурик.
- Да, за тебя, - поддакнула Юля. Я поблагодарил их обоих, и пиво холодной струей полилось в пересохшие после работы организмы. Насколько я помню, первые три стакана прошли очень быстро и практически без разговоров. Единственная тема, а именно «Чем Одно Пиво Хуже Другого», быстро сошла на нет. Наконец я закурил. Шурик замурлыкал себе что-то под нос, перебирая пальцами по запястью. Юлины глаза заблестели и еще более восторжено смотрели на окружающее. Голова у нее, с виду нечаянно, легла Шурику на плечо.
- А ты чего стоишь-то? – спросила меня она.
- А стоя больше влезет. Да и вижу я вас обоих лучше.
- Да чего на нас глядеть-то? - хихикнула она.
- Ну-у, такая гармоничная пара, - Шурик с шутливым упреком посмотрел на меня снизу вверх.
- Да. Мы с тобой, Сашечка, гармоничная пара, правда? – Юля провела ладонью по шуриковой щеке.
- Точно, - Шурик был лаконичен и сдержан.
Пиво разлили снова и следующий стакан прерывался репликами ни о чем. О том, какой хороший Шурик (Юля), какая дерьмовая работа (Шурик), как интересно на новом месте, все- таки смена обстановки, и как здорово работать с такими хорошими ребятами (Я). Сигарету я докурил и зажег новую. Когда стакан допили и разлили новый, Юля решила встать. Она со второй попытки поднялась, мотивируя это тем, что ноги затекли, и стояла, покачиваясь верхней частью тела над Шуриком.
- Ой, а можно я тоже покурить попробую? – спросила она меня.
- А ты чего не пробовала, что ли?
- Не-а. Никогда, - я дал ей затянуться, предварительно объяснив, как это делается, она закашлялась, и, глядя на нас слезящимися от кашля глазами, сказала, - Вы чего думаете, я с вами пиво пить пошла? Из-за тебя, что ли, Шурик?! Или из-за тебя? – ее указующий перст ткнулся мне в грудь.
- Ну, началось, - пробормотал Шурик, а я, после его слов, начал думать о том, что нас с ним ждет.
- Не-е... не из-за тебя точно – у тебя несексуальные трусы, - слово «несексуальные» Юля произнесла по слогам, - У меня сегодня просто предчувствие весь день какое-то нехорошее. Как будто что-то должно случиться, а я не знаю что. Вот эта неизвестность мне покоя и не дает. А-а-а, я вспомнила! Саш, помнишь, когда Ксюха умерла, у меня так же накануне было. Вот и сегодня - то же самое.
- Юль, да забей ты. Хорошо ведь сидим, а ты – Ксюха умерла, Ксюха умерла. Ну, умерла, и дальше-то чего?! – судя по эмоциональности высказываний, Шурику было жаль, что Ксюха умерла.
- Да ладно, Сашечка. Я же знаю, как ты к ней... Хорошая была девчонка, добрая.
- Ну добрая, и дальше что? Померла она, и все тут. Чего говорить-то? – в Шурике закипало раздражение, видно работа в женском коллективе не сделала из него законченного философа.
- Да ладно вам, ребят, - я попытался разрядить обстановку, - Юль, а это ты цветочки по шкафам разложила?
- Да. Потому как, что я могу для них еще сделать. Было ощущение, как сегодня, что что-то случится, а ничего с этим не сделала, а могла. Так что, пусть хоть цветочки. Кстати, посохли все, надо новых нарвать завтра.
- Юль, а сегодня у тебя, почему такое ощущение? – гнул я свое.
- Да хрен его знает! С утра такое, как тебя увидела... Извини, это к тебе не имеет отношения. Налей мне еще пива, плиз, - она хихикнула, - а вот если бы, - она отпила, - эта сука Катя не пришла со своими сиськами, я может и вспомнила бы. Тварь! Сдохла бы она что-ли. Шурик, как ты мог с ней спать?! - повернула она разговор, - ну большие сиськи, а так – стерва! Саш, я писать хочу, а ты обещал отвести, если мне страшно будет.
- А тебе страшно? – вздохнул Шурик.
- Конечно, - снова обреченный вздох, и они поплелись писать в «далекие» кусты.
Я стоял, попивал пиво из пластикового стакана и пытался разобраться в сложных взаимоотношениях сотрудников «Полукруга». Вдалеке Юля шуршала и потрескивала в кустах, а может, они вместе с Шуриком шуршали – разбираться было лень. Пиво в стакане закончилось, и накатила усталость. Таким сонливым в отпуске я не был еще ни разу. На дальнем конце поляны раздвинулись кусты и парочка пописавших, радостно хихикая над подробностями своего совместного предприятия, пошатываясь, побрела через поляну ко мне. Я глядел на них сквозь сигаретный дым, который тянулся струйкой вверх и, сквозь его призму, казалось, что по поляне ко мне бредут существа, мало походящие на людей, и повадками и внешним видом. А, может, у меня глаз заслезился от дыма – я не отследил. Выдавал их только лексикон – Юля отчаянно смеялась над тем, что впотьмах пописала на колготки, а Шурик, видно, не особо стремился поддерживать именно эту тему, и раздраженно бурчал, что если бы она одним местом накололась на сучок, было бы тише.
Наконец, они подошли настолько близко, что ощущение нереальности их персон исчезло полностью. Вот они, стоят передо мной здоровые и отдыхающие, а я, между прочим, на работе! Черт бы ее драл!
- А ты чего такой грустный? – спросила Юля – тоже писать хочешь, так давай я отвернусь. Я ответил, что не хочу, а Шурик понимающе мне кивнул.
- Юль, кстати, - я предпринял еще попытку, - про ощущения. Откуда они у тебя возникают. К тому же сегодня, а?
-Какие ощущения? Налей мне пива еще. Ты про что говоришь-то? – и она кокетливо наклонила голову мне на плечо.
- Ну-у, про то, что могло случиться с девочками. А ты не ничего не сделала?
Юля подняла на меня серьезный мутный взгляд, оторвав его от дна стакана, - Это вот, как у тебя. Есть ощущение, что, в общем, пописать ты можешь. Е-мое! Колготки мокрые – холодно. Так вот можешь, но не хочется. И как ни старайся, ничего из себя не выдавишь. Вот так и здесь, - она хихикнула, - Шурик, а у тебя колготок нет запасных? – откинув голову и открыв рот, она заржала.
- Ну откуда же они у него? – предупредил я попытку Шурика дать ей по голове, - он же не Катя. При кодовом слове «Катя», Юля оборвала смех, неприязненно посмотрела на нас, довольно шумно рыгнула и пробормотала что-то из непечатного про шлюх с большими сиськами.
Пиво, слава Богу, подходило к концу. Язык у Шурика слегка заплетался, Юля вообще лыка не вязала. Споткнувшись в темноте о бревно, она умудрилась два раза упасть. У меня в голове тоже шумело, но я, как наверное казалось каждому, был посвежей остальных. Допив пиво, мы с Шуриком взяли Юлю под руки и повели прочь с уютной поляны. Пока мы этим занимались, я осторожно выяснял, где живет Шурик. Жил он на другом конце города. Я спросил его место жительства Юли, и он ответил, что не знает. Сама Юля вразумительно, кроме воспоминаний о своей исторической родине, рассказать не смогла. В итоге Шурик решил, что Юля переночует у меня, а я, отчего-то легко, согласился. Как назло, почти перед самым выходом на дорогу, Юлю повело в сторону, меня вместе с ней. В итоге, я споткнулся и упал на одно колено, причем колено попало на камень. Я встал, чертыхнулся на Юлю, которая, впрочем, оставила это без внимания, поскольку была увлечена рассказом о своем отношении к мужикам вообще и к Шурику, который все это терпеливо слушал, в частности.
Мы вышли на дорогу, и Шурик почти сразу поймал машину в свою сторону. Я остался наедине с Юлей. Держать ее под руку, когда не был зафиксирован свободный конец, было крайне обременительно. Тем более, слушать рассказы о ее молодом человеке, которые перемешивались с вопросами о том, куда мы едем. После того, как я пятый раз ей ответил, что ко мне, и пятый раз не ответил, что мы у меня будем делать, поймалась машина в нашу сторону. Я посадил Юлю назад, сел возле водителя, машина тронулась, и мой первый рабочий день закончился.
Обратная дорога показалась гораздо короче, чем утром. Я ехал, глядя на бегущую навстречу разделительную полосу, рядом с водителем. Колено болело. В зеркале заднего вида отражалась верхняя половина Юли, которая эпизодически сползала вбок, но на очередной колдобине бодро выправлялась, на ней открывались глаза, которые удивленно и бессмысленно, как у новорожденного, осматривали все вокруг и вновь закрывались. Машина, шурша колесами, подъехала к моему дому, я отсчитал водителю оговоренную сумму, открыл заднюю дверь и принялся вызывать к жизни Юлю, которая, повалившись немного вбок, пустила, уснув, струйку слюны себе на блузку. Наконец ее глаза открылись, и она пробормотала что-то из своего явно эротического сна. Во всяком случае, так женщины общаются с мужчинами, чаще, не на заднем сиденье машины. Потом она поняла, кто я такой, помянула чью-то маму всуе и вылезла из машины.
- Это ты здесь живешь? – спросила она, глядя вверх на окна моего дома.
- Ага, - не вдаваясь в подробности, ответил я.
- Здорово. Дом высокий, - я пожал плечами, - А у тебя выпить есть чего-нибудь? - спросила Юля. Я ответил, что поищу и мы начали подниматься лестничный пролет до лифта. В его окончании выяснилось, что лифт не работает, поэтому пришлось двинуться пешком до седьмого этажа, и труд этот оказался посильным, поскольку Юля малость проспалась в машине, а боль в колене потихоньку затихала.
Мы подошли к дверям квартиры, я отпер дверь и мы вошли в мою однушку. Мне, помнится, подумалось, а где мне положить Юлю, поскольку спальных мест у меня было одно, а спать с ней мне чего-то не хотелось. Пока она разувалась в коридоре, я прошел на кухню и из личных запасов достал полбутылки коньяку и две рюмки. Она кряхтела в коридоре, затем спросила меня, есть ли у меня тапки.
- Нету, - отозвался я в пространство коридора, и Юля босиком и без колготок, вошла на кухню.
- Вот. Колготки сняла, - подтвердила она очевидное, проследив мой взгляд.
- Вижу, - я в этот вечер был явно немногословным парнем, - в душ хочешь? Полотенце дам, так и быть, халат, правда, мой, но другого нету.
- Да, пожалуй, схожу, - как-то беззащитно согласилась она.
Я пошел в комнату, взял в шкафу полотенце, сдернул с крючка халат и проводил ее в ванную, оставив наедине с собой. «Да-а, потрясающий по насыщенности день!», - думал я, наливая себе коньяку и прикуривая. Перебирая в памяти отдельные эпизоды, которые упорно не хотели всплывать и норовили слиться в Один Длинный День, я слушал, как в ванной льется вода и Юля напевает что-то из репертуара Шуфутинского. Мне думалось, какие и откуда могли взяться предчувствия в этой, довольно пустой, голове. Думалось о Кате с ее бюстом и об их, явно напряженных, взаимоотношениях с Юлей, где была не просто конкуренция двух самок, а нечто большее. Или я со всей этой круговертью с заданием Конторы принялся все крайне усложнять? К однозначному выводу мешало придти наработанное и выпитое за день. Я налил и опрокинул в рот еще рюмку. «А вот интересно, чем Катя занимается на досуге?» - задался я несвоевременным вопросом. Наверное, мужика себе ищет. А ведь чем активней ищет, тем хуже найдет. Коньяк горячей струйкой протек по пищеводу в желудок, смешался внутри него с пивом, и поэтому согревающего эффекта в солнечном сплетении не получилось. «Ну и черт с ним, с эффектом!», - обиделся я. Я и без него устал, как собака, а тут Юля еще… Ведь скорей всего вымылась уже, просто колготки стирает в моей ванной. А потом еще сушить развесит. Мысли приняли другой оборот: как непривычно холостяку принимать у себя даму, пусть и пьяную, хоть и дуру, но даму – беспокоят такие мелочи, как колготки, развешанные на полотенцесушителе. Звуки ниспадающей воды стихли. Наступила самая тихая тишина, которая прерывалась лишь скрипением мокрых ног по дну мокрой ванны и редкие упоминания предков того, или иного предмета в моем санузле. Щелкнул шпингалет и Юля, подобно Афродите, в моем халате довольно бодро прошла на кухню.
- О, коньяк! – наметанный взор скользнул по рюмке, которую я поставил для нее.
- Ага, - да я сегодня в ударе, в смысле поговорить.
- Что ты заладил «ага», да «ага», налей мне лучше немного, - оценила мою разговорчивость Юля. Я налил ей и себе. Она ловко опрокинула рюмку и, не поморщившись, хотя коньяк был не лучший, поставила ее на стол, - У тебя запить чего-нибудь есть?
- Минералки немного, - ответил я, - и предложил даме запить, что она и сделала.
- Фу-ух! Хорошо отдохнули, - резюмировала день по-своему Юля.
- Да, пожалуй, - я решил немного разнообразить реплики, - а у тебя с Шуриком что?
- С Шуриком? Да ничего – так пару раз спали и все. А потом он с этой, - она многозначительно на меня посмотрела, - Катей начал спать, ну мы и все.
- Чего все?
- Ну, все – спать перестали.
- А почему ты Катю так не любишь? – спросил я, решив, что коньяк в нее уже всосался, и она чего-нибудь, да расскажет.
- А за что ее любить-то? – Юля отреагировала неожиданно спокойно, рассудочно даже, - стерва она. Думает, раз сиськи здоровые, так ей любой мужик виллу к ногам за них положит. «С личика, как яичко, а внутри – кутышок.» Вот такая народная, блин, мудрость.
- Это ты из-за Шурика?
- Да при чем здесь он?! Шурик, он и в Африке Шурик. Думаешь, ему легко одному с бабами работать?
- Представляю.
- Ничего ты не представляешь, - отрезала она, - не пробовал ведь.
- Ну, ведь, он сам это выбрал, - я и вправду не представлял, поэтому спорить не стал, - Ну, а чего с Катей-то?
- Катя? А чего – кокетничает с каждым клиентом. Они ее домой предлагают подвезти, если поздние. Она ездит. Не знаю уж, к себе ли, к ним, но видели ее с разными. Главное, - злорадно добавила она, - что не видели, чтоб ее НА работу привозили. Вот и сегодня. Чего думаешь, она так поспешно свалила? Правильно. Клиент домой повез. Видел черный джип отъехал последним со стоянки? Он с ней отъехал. Это наш один из самых постоянных клиентов. У него скидка пятьдесят процентов, потому что он, вроде как, вообще из кафе не уходит. Во всяком случае, никто этого не видел. И ест мало. А выпить вообще не заказывает. Ты его, может, будешь еще обслуживать – молодой такой, лет тридцать пять, смурной дядька, правда вежливый, а главное, очень хорошо всегда на чай дает. Налей мне еще, попросила она в конце этой длинной тирады.
- А с девочками, ну, которые умерли? Они ее тоже не любили?
- Да ее никто не любит. И не любил, - опрокинула она следующую рюмку.
- И Ксюха? – спросил я так просто, как будто всю жизнь только Ксюху и Юлю знал.
- А Ксюха – особенно, - серьезным голосом ответила Юля, - она ее просто терпеть не могла. Так же, как и Катя ее. Ксюха, может, и не такая сисястая была, но от нее по-доброму так чувствовалось. Клиенты охотней ей на чай давали. Хоть она ни к кому и не клеилась. При ней Катя из кожи вон лезла, чтобы закадрить кого-нибудь, а клиент все равно Ксюху больше любил.
- А чего у тебя за предчувствие такое было? – небрежно спросил я, прикурив.
- Да ты понимаешь – не знаю. Вот просто чувство какое-то. Необратимости, наверное, - я подумал, что слово «необратимость» было в Юлином лексиконе относительно новым, - Кстати, а ты знаешь, что тебе Ксюхин шкафчик достался?
- Да ну? – я изобразил изумление.
- Да. Точно ее. Ой, я тебе сейчас такое расскажу! Это прямо барабашка какой-то! Ну Ксюха…умерла, дня как три, а я как раз прибиралась в гардеробе – уборщица заболела – и возле шкафчика ее мету, значит, вдруг, смотрю – дверца не закрыта у него. Думаю, что за фигня? Вроде все должно быть заперто. Открываю шкафчик, а там, знаешь, ну всякая женская всячина после нее осталась. Никто не забрал ведь. Ну, косметичка, там, дезодорант. Ну смотрю я на все это барахло, Ксюху вспоминаю. И чего-то в углу гардероба, как грохнет. Я аж вздрогнула. Смотрю – это швабра на ведро упала. Бог с ней, думаю, поворачиваюсь к шкафчику, а в нем ничего нет! Черно просто и все. И еще холодно, вдруг, очень стало. Из шкафчика, прям ветер какой-то ледяной. Как зимой, знаешь? А самое прикольное, - Юля зябко повела плечами, - что в этой черноте кто-то был. Это прямо чувствовалось. И помню еще, жутко очень стало. Я так от него, от шкафчика и отпрянула, - неверное что-то на лице у меня поменялось, потому что она как-то странно на меня посмотрела и заметила, - Вот такое же лицо у тебя сегодня утром было, когда я вошла. Ты тоже это все увидел?
- Нет, просто представил это все. Ты рассказываешь так, что страшно делается, - попытался соврать я и, по-моему, удалось.
- Да. Я с детства страшилки любила рассказывать. Помню, с девчонками в пионерлагере по ночам…
- Ну и чего дальше было? - мне не хотелось слушать эту новую, бесспорно, важную для Юли, часть ее детства в пионерлагере.
- А дальше – самое страшное! Там в этой темноте стало что-то шевелиться. А потом снизу, ну знаешь, где для обуви отделение, стала голова высовываться!
- Чья?
- Ты не поверишь – девочки маленькой. Волосики белые, косички бантиками розовыми завязаны. Но самое страшное, это ее глаза – черные-черные, как уголь. И смотрят прямо в душу, как будто. А потом она начала вставать, только, знаешь, не как все нормальные люди встают, а как-то с изломом, что ли. Под углом. Встала, смотрит на меня и говорит: «Это все мое!». А голос скрипучий такой, противный и капризный, как ворона каркает. И все повторяет: «Мое, мое». Я уж не помню, как выбежала. Бегу по коридору, ору. Шурик поймал, пойдем, говорит, обратно, а то с работы погонят. Ну, с ним не так страшно, мы и пошли. Заходим – шкафчик заперт, швабра в углу стоит и все, как обычно.
- С изломом, это так что ли? - проскрипел за окном знакомый мне голос. Я, помнится, подумал, что гости ко мне зачастили. Через подоконник перекинулась детская рука с длинными ногтями, и уцепилась за край подоконника. Затем над его белой поверхностью показались кончики розовых бантиков, а за ними, покрытая белыми, стянутыми в косички, волосами, голова. Юля, как-то жалко пискнув, не отрываясь, смотрела в оконный проем, а ее правая рука, со слегка подрагивающими пальцами, принялась подниматься к окну, то ли чтобы защититься, то ли, чтобы обратить мое внимание. Через подоконник, тем временем, перекинулась другая рука с не менее длинными ногтями. Ногти, к тому же были грязными. Показались знакомые мне глаза, иссиня-черные, как антрацит, которые, не отрываясь, смотрели на Юлю. Руки видимо напряглись и внутрь моей уютной, пропахшей табачным дымом и коньяком, кухни потянулось ее тело. Именно потянулось, потому что это не было похоже на обычный, рывками, подъем человека, который висит на руках, ухватившись за подоконник на седьмом этаже. Это было похоже на плавные, тягучие движения змеи. Невероятно, каким образом, просто взгляд не отследил, девочка оказалась сидящей на корточках на моем окне. Я посмотрел на Юлю. Рот у нее открывался все шире и шире, как будто в безмолвном крике. Прям, Silent Scream, Slayer’а, подумал, помнится я. Рука, трясясь, показывала уже не на девочку, а куда-то в черноту окна.
Они, не отрываясь, глядели друг на друга, и девочка принялась вставать с корточек. «С изломом», как они с Юлей решили это назвать. Правая ее половина поднималась гораздо быстрее левой. Голова, при этом, была как бы перпендикулярна линии плеч, соответственно правая рука была намного короче. Девочка как будто росла, подобно растению, на подоконнике. Только росла она не плавно, а как-то толчками, пульсируя. Длинная белая прядь волос, упав с челки, прикрывала один глаз, в то время как второй безотрывно смотрел на Юлю. Первый тоже смотрел, но сквозь белые волосы. Это было похоже на то, как в высохшем до белизны мху ползет большой черный жук. Рука Юли застыла в воздухе и уже не дрожала. Юля вообще вся застыла на табурете, только глаза смотрели в черные, с торфяным дном, озера глаз девочки и двигались в орбитах вместе с ней. Девочка наконец-то выпрямилась и, хихикнув, спрыгнула с подоконника.
- Смотри-ка, - снова хихикнула она, - испугалась. А ты меня уже не боишься. Здорово!
Я посмотрел на Юлю. Она по-прежнему сидела на табурете с протянутой к окну рукой. Взгляд ее остановился на точке много выше головы девочки.
- Что с ней?
- Да все нормально, ты же грамотный человек! В вашем мире это называют кататонией.
- Ну и чего мне с ней теперь делать? С девушкой и ее кататонией?
- Да ничего. Или что хочешь, - она вновь хихикнула. У нее сегодня было игривое настроение.
- Как – ничего?
- Да так. Оставь ее на табурете в кухне, чтобы спать не мешала и ложись сам, тебе на работу ведь, - она хитро прищурилась.
- Да не могу я так! Как это – «оставь на кухне»?
- Да просто – ей сейчас вообще все равно: на кухне, в сарае, на балконе. Нет, можешь, конечно, «скорую» вызвать, но лучше подождать до утра. Не помирает ведь.
- А что с ней вообще?
- Ну, как тебе сказать… Просто часть ее перестала жить с вами, а живет теперь где-то, где ей лучше.
- А где?
- А кто его знает? Миров много – выбирай для этого любой, куда пустят.
- Это ты сделала?
- А кто ж? Конечно я.
- Но, зачем?
- А она мне стала мешать просто. Лезла везде, где не просят, цветки на шкафчики клала, а у меня, может, аллергия, - она снова хихикнула.
- Так это ты была в шкафчиках? – я все еще не мог понять, для чего ей это надо.
- Ну да. Я, - ответила она тоном, который отчего-то живо напомнил мне Анин тон. Как для идиота, разжевывающий информацию, тон. И, видя мою реакцию, добавила, - Понимаешь, «Полукруг» не совсем обычное место. Он очень удобно стоит. В нем хорошо.
- Как это – удобно стоит? – не понял я.
- Ну, понимаешь, в нем очень тонкие стены. Такие тонкие, что через них легко проходить.
- И что? Ты проходишь? А откуда?
- Твой друг в дурдоме называет это «плохими местами». Я с ним не соглашусь, но оставим этот термин вашему миру.
- А зачем тебе проходить-то? Сиди себе в хорошем своем месте и сиди. Вон, девушку до кататонии довела.
- Я ее не доводила. Я ее отправила всю, а она отчасти осталась здесь. Сама виновата.
- И чего с ней теперь будет?
- Да ничего страшного. Это зависит от того, сколько ее осталось здесь, и сколько оказалось там. В первом случае, если много здесь, она года через четыре соберет себя обратно, во втором, когда больше там – доживет эту жизнь на табурете. Будут ее лечить в ваших дурдомах от шизофрении. Положат на койку и будут лечить, пока не сгниет заживо от пролежней. А потом все ее части соберутся где-нибудь, где им хорошо. Так что я, видишь, почти благо сделала.
- Да-а, уж! Благо! Она-то тебя об этом не просила!
- Во всяком случае, была бы благодарна, если бы не осталась частично здесь, а отправилась вся.
- Как? Прям исчезла бы с табуретки?!
- Нет. В этом мире – просто померла бы. Или, если кто занял бы оболочку, стала бы ходячим трупом. Как зомби, знаешь?
- И чего я с трупом на руках делал бы?
- Наверное, она об этом тоже подумала, поэтому и осталась, - она откинула голову и засмеялась в своей неповторимой манере, а точнее, гулко заухав с подвываниями, на серебряный диск Луны, - Ты подумай, какая благородная жертва во имя тебя!
Ладно, - я решил прервать ее веселье, - а ты зачем вообще пришла-то?
Она как будто обиделась даже.
- Как это зачем? Проверить, как прошел рабочий день, сильно ли ты устал, позаботиться, - она вновь хохотнула, - а тут вертеп. Ты с пьяной девкой хлещешь коньяк, готовишься предаться с ней любовным утехам, а про меня забыл что ли?
- Да не собирался я предаваться, - только и смог ошарашено оправдаться я.
- Ага, а в ванной зачем ее мыл? Там после нее волос знаешь сколько? И не только с головы – влезть противно!
- Я ее не мыл – она сама мылась! А ты что собиралась в мою ванную?
- А как же! Через стены ходить – пачкаешься много, - глаза при этом у нее на возмущенном лице были хитрые-хитрые.
- …?!
- Ну ладно. Ложись спать. Вставать завтра рано, а ты сегодня поднабрался. Девушке закрой глаза тряпочкой какой ни будь влажной., чтобы роговица не пересохла, и отверни лицом в угол – у тебя окна восточные, солнце в глаза бить будет. Ослепнуть может. Пока, - и она покинула мой дом привычным для себя способом – через окно.
Вот так я и остался на кухне наедине с кататоничной Юлей и недопитой бутылкой коньяка. Кстати, я перегнулся через стол и взял из застывших Юлиных пальцев пустую рюмку из-под напитка, на кухне ее оставить, или в комнате где-нибудь пристроить? По-человечески - выходило, что в комнате ей будет уютней, практически – да ей по боку где, вот так вот сидеть. Я допил коньяк, подошел к Юле и попытался сдвинуть табуретку с места. Не получилось, поэтому я решил перед столь занимательным занятием сходить в туалет. Санузел у меня смежный, поэтому я смог проверить правильность девочкиных слов. К сожалению…к сожаленью… Взяв душ, и сделав в нем струю погорячее, я смыл с ванной все следы Юлиного пребывания.
На самом деле, Юля была девушкой на вид хрупкой, но при подъеме-переносе тела, я рассказал все, что думал, о кулинарных традициях ее исторической родины. В итоге, Юля упала – ножка у табурета подломилась. Упала она мягко, тихо как-то. Это, наверное, вообще было чертой ее характера. Поскольку разгибаться она не хотела принципиально, сложности возникли еще в дверях в комнату. Я наметил ей место в углу, перед музыкальным центром, куда и потащил ее, сминая ковер. Там я поставил новую, крепкую табуретку, а посадить на нее Юлю в ее положении, было делом нетрудным. Ее указующий перст воткнулся в надпись «Tuning-mode» на центре. Глаз я ей закрывать не стал. Первое потому, что это ассоциировалось с покойником, второе – вдруг, ночью очнется, испугается, наверное. Поэтому на глаза я положил ей два еще влажных, спитых пакетика от чая «Беседа» - у них форма удобная. Чай коричневыми слезами потек по ее щекам. Вот так вот – плач из-за всех грудастых сук и должен быть коричневого цвета. Как коньяк. От, хорошо, что вспомнил! – пока таскал и валял по полу Юлю, совсем все выветрилось. Я налил себе пол стакана и, торжественно держа его перед собой и глядя, как маслянистая жидкость впитывает свет, произнес тост: «За грудастых сук!»