История слова – история страны
Что за хипиш на болоте?
Вообще-то словечко фраер (фрайер) заимствовано уголовниками из немецкого языка через посредство местечкового идиша примерно в конце XIX – начале XX веков В криминальном мире тогдашней России было значительное количество евреев. Не случайно одним из центров преступного мира считалась Одесса («Одесса-мама», как говаривали босяки), где значительную часть населения составляли евреи. Немецкое «Freier» значит «жених». Первоначально так проститутки и бандерши называли своих клиентов, посетителей борделей. Позднее уркаганы стали звать фраерами потенциальных жертв - презентабельного вида, модно и стильно одетых, людей, далёких от преступного мира, простачков. Отсюда и фраернуться - попасть впросак, а также прифраериться - шикарно одеться.
Существовал также и криминальный «промысел», где жертва тоже называлась «фраером». Это определение подходило как нельзя лучше. Мы говорим о так называемом «хи/песе» (обрусевшее «хипеш», «хипиш»). Родился этот помысел в Одессе и заключался в следующем: молодая симпатичная женщина-хи/песница (чаще всего – проститутка) завлекала жертву-фраера на съёмную квартиру якобы для занятий любовью. В самый ответственный момент, когда «любовник» находился неглиже, в комнату с праведным гневом врывался разъярённый «муж». Дальше разыгрывался спектакль, целью которого было выпотрошить кошелёк незадачливого простачка, будучи при этом уверенными, что он не обратится в полицию. Кстати, чаще всего хи/песник и хипесница формально действительно состояли в гражданском браке (на всякий случай)... «Хипес» происходит от еврейского «хипэ/»: так на одесском идише назывался свадебный балдахин (на иврите - «хупа/») или сама по себе свадьба. Во время еврейского обряда свадьбы под «хипэ» стояли вместе жених с невестой.
Популярность слово обрело в дореволюционной России ХХ века. Существовала даже забавная присказка:
Если фраер при цепочке,
Значит, фраер при «боках».
«Бока», «бочата» - так долгое время в уголовном мире России назывались часы. Присказка эта - переделка известной в своё время народной частушки про барина:
Если барин при цепочке,
Это значит - без часов.
Если барин при галошах,
Это значит - без сапог.
Смысл народной частушки, таким образом, противоположен уголовному, но связь присказок про барина и фраера очевидна.
Можно вспомнить и другую известнейшую поговорку тех времён, которая дожила до сего дня и перешла в разговорную речь - «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал»: то есть недолго длились счастливые деньки; всё хорошее быстро кончается.
Народной стала и другая старая мудрость босяков ещё дореволюционного времени – «Бог – не фраер, он всё видит»: справедливость всё равно когда-нибудь восторжествует, можно обмануть человека, но не Господа. Впрочем, почему «стала народной»? Уголовный мир вернул народу плод его же, народа, творчества. Ведь уркаганская сентенция о всевидящем Боге – не более чем переделка фольклорного малороссийского «Бог не теля/: усё бачить виттеля/» («Бог - не телёнок: всё оттуда видит»).
Фраерский ГУЛАГ
После революции мир уголовников сохранил в своём лексиконе меткое словечко, уже преимущественно только в значениях – богатая жертва, простак, «лопух». Но особый расцвет «фраеру» выпал в условиях сталинских лагерей. Здесь слово «фраер» не сходило с уст блатарей и вообще «сидельцев». В ГУЛАГе у слова появилось ещё одно значение: так называли зэков, не имеющих отношения к профессиональному преступному миру - бытовиков и «политиков». Кликали их также и «рогатыми» прозвищами – «олени», «черти». К тому же периоду относится и известная воровская поговорка – «Фраера вы, фраера, по-блатному – черти».
Фраера не считались среди уркаганов за людей. Ради справедливости надо заметить, что в определённой мере сами фраера способствовали такому отношению к себе. Люди, далёкие от уголовного мира, не знающие законов тюрьмы, попадая в места лишения свободы, чаще всего держались за свой кусок, сидор, кешар (узлы, мешки с харчем и барахлом). Они не желали делиться ни с кем, кроме таких же, как они. Это и понятно: среди фраеров было огромное количество представителей партсовноменклатуры, которые считали себя незаконно осуждёнными и старались держаться подальше от «уголовного сброда». Блатной мир остро реагировал на такое поведение фраеров, жестоко спрашивая с них. Те же арестанты, которые не жадничали, находя общий язык с уголовниками и делясь с ними без напоминаний (как бы соблюдая «арестантские законы»), жили в лагерях без особых проблем с ворами. Тогда же возникло в блатном сообществе и негативное сравнение - как жадный фраер. А также чрезвычайно популярная до сих пор в народе поговорка – «Жадность фраера губит». Вернее сказать, именно так говорят за «колючкой». На воле эта поговорка звучит несколько иначе – «Жадность фраера сгубила». Но смысл тот же.
Различались, впрочем, битые, порченые фраера: те, кто не принадлежит к блатному сообществу, но отлично знает уголовные и арестантские законы, умеет за себя постоять, не даёт себя в обиду, имеет неплохие связи среди уркаганов. Таких блатари уважали, а порой даже побаивались. Но в основном всё шло строго по блатной поговорке – «Вор ворует, фраер пашет»…
Так продолжалось до «сучьей войны». Так называют период с 1947 по 1953 годы, когда в прежде монолитном воровском мире произошёл раскол. Поводом к нему послужило то, что во время Великой Отечественной войны многие блатари ушли на фронт. Поначалу многие промышлявшие к 22 июня 1941 года уркаганы были попросту мобилизованы в армию (уклонение считалось дезертирством и каралось расстрелом) - таких оказалось немало. Непосредственно из лагерей ни профессиональных уголовников, ни "политиков" на фронт не брали. Точно так же в составе штрафных подразделений (рот и батальонов), созданных 28 июля 1942 года) согласно приказу "Ни шагу назад!", "блатарей" почти не было. То есть в штрафбатах, где воевал совершивший проступки командный состав Красной Армии, не было точно. А в штрафроты "урки" попадали на правах обычных "накосячивших" красноармейцев. В основном воровской мир хлынул на поля сражений после Сталинградской и Курской битв, когда Гкрмания стала отступать и замаячила призрачная возможность "пошухарить" в зажиточной Европе, вступив туда "освободителями". Этого многие воры упустить не захотели. В уркаганском мире появился соблазн прорваться в Европу со штыками и хорошенько там поднажиться. Хотя, справедливости ради, скажем, что в боях дрались блатные отчаянно.
А после окончания войны блатари-фронтовики, не привыкшие к честной жизни на свободе, стали снова попадать в лагеря. Между тем «воровской закон» категорически запрещает брать оружие из рук власти. Посему бывшие приятели воинов-героев сразу указали им: вы теперь, ребята, фраера. Кайло в руки – и пахать! Разумеется, воры, прошедшие фронт, с этим не согласились.
Вторая причина не менее серьёзна. «Сучья война» прямо связана с появлением указа от 4 июня 1947 года - указа «четыре шестых». Впрочем, будем точными: таких указов было целых два: Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении охраны личной собственности граждан», и Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Согласно этим правовым актам, сроки для прежде «социально близких» профессиональных уголовников резко повышались и доходили фактически до 20-25 лет (для рецидивистов, коими являлось подавляющее количество блатных, предусматривались именно такие сроки). В результате часть «честных воров» из тех, кто не воевал, выступила за сотрудничество с администрацией (можно корчить из себя «духовитого», когда дают два-три года, а «отбить четвертак», то есть отсидеть в лагере 25 лет – это нечто другое) с тем, чтобы усилить свою власть и занять «престижные» должности (хлеборезы, бригадиры, нормировщики и т.д., то есть все те, кто назывался в ГУЛАГе «придурками»). Но сотрудничество с «ментами», равно как и работа на должностях «придурков», по воровскому закону считалось недопустимым.
Таким образом, урки-фронтовики и сторонники сближения с «ментами» объединились. (К ним частью примкнули и фронтовики, не имевшие преступного прошлого, но вынужденные встать на уголовную тропу уже после окончания военных действий). Их стали называть «суками», то есть предателями «воровской идеи». «Суки» и «честные воры» принялись резать друг друга. В этой резне «фраера» и «мужики» (работяги) склонны были поддержать «честных воров», поскольку «суки» были совершенно без «понятий» и творили абсолютный беспредел, в том числе и по отношению к фраерскому миру.
Но так продолжалось до тех пор, пока в 1948 году всех осуждённых по «политической» 58-й статье не стали изолировать в специально созданные Особлаги - систему лагерей с особо строгим режимом. Здесь «политики» постепенно организовались в реальную силу. Этому способствовало и то, что в фраерскую массу после войны влились потоки бывших военных: пленных из фашистских концлагерей, бойцов и офицеров Советской Армии, бандеровцев, власовцев и проч. В Особлагах, а также постепенно и в других лагерях (особенно после 1953 года) эти фраера стали давать жестокий отпор блатным. Они терпели до какого-то определённого предела, а потом вставали на дыбы. Это касалось не только отношений с профессиональными преступниками. В послевоенных лагерях, набитых людьми, имевшими опыт боевых действий, обращения с оружием, рукопашного боя, партизанской войны, резко подскочило количество дерзких побегов с завладением оружием, убийством часовых. Были попытки массовых выступлений, восстаний и т.д. «Политикам» с их 25-летними сроками наказания зачастую терять было нечего.
У мужиков-«бытовиков» положение было несколько иное, и, если им создавали относительно нормальные условия работы, они тихо тянули лямку, отбывали срок. Именно в это время появилась в блатном мире поговорка - «Сытый мужик лучше голодного фраера». Но блатари ошиблись: в середине 50-х, когда в лагерях был ослаблен режим, когда работу стали оплачивать так же, как на воле, когда в «зонах» появились коммерческие ларьки, «мужики» тоже встали на дыбы, не желая отдавать воровскому миру большую часть заработанных денег. Вспыхнули так называемые «мужицкие войны»: работяги резали и забивали воровскую «масть».
«Сучьи» и «мужицкие» войны заставили воров понять: нельзя беспредельно издеваться над всеми этими «мужиками», «оленями», «штымпами», «чертями» и т.д. Нельзя безнаказанно их унижать, грабить, «дербанить» их «сидоры», «кешари» и «баулы». Именно в простом арестанте надо искать своего союзника. Именно в умы рядовых «сидельцев» следует вдалбливать «идеи» о том, что «воровской» мир строг, но справедлив, что вор никогда не обидит «честного арестанта», не позволит сделать этого и другим, защитит от «беспредела». А если подобное произошло - жестоко накажет виновного. Надо, чтобы «мужик» сам принёс тебе то, что до этого ты у него вымогал.
До «сучьих войн» даже мысли об этом не было. «Фраер» существовал для того, чтобы кормить «блатного» и «пахать» на него. «Блатной» мог делать с «фраером», что захочет - вот основные правила довоенного «босяцкого» лагерного сообщества.
Теперь же всё стало постепенно поворачиваться по-иному. Тонко и умно. Теперь «вор в законе» провозгласил себя радетелем за арестантское благо, защитником и покровителем «сидельца». Простой зэк стал замечать что-то странное. Там у старика здоровые «лбы» отняли передачу - и вот уже на глазах у всех арестантов по приказу «вора» «беспредельщиков» забивают ломами. В камере наглые «урки» издевались над слабым, не умеющим постоять за себя интеллигентом. По приходе в лагерь им отрезали головы. Но заодно выяснили, кто сидел с ними в одной «хате», и зверски надругались над всеми - чтобы неповадно было молча наблюдать за «беспределом». Ещё вору сообщили, что у одного их «мужиков» умерла жена, и на воле сиротами осталось двое малолетних детей. Через некоторое время «мужик» узнаёт, что его ребят одели, обули, «подогнали» немного денег на первое время...Это не пустые байки - так действительно случалось!
Конечно, подобных случаев показного благородства было не так уж много. И все они рассчитаны на театральный эффект, передавались из уст в уста, обрастали удивительными подробностями... Но мощная, хитроумная пропаганда давала свои результаты. И отношения между блатными и фраерами стали понемногу меняться…
(см. в продолжение темы очерк "Фраера в законе")