Эта улица начинается на Павелецкой, где Садовое кольцо уродует новейшая сталинская высотка с отрезанной верхушкой, больше всего напоминающая шахматную ладью, выставленную против вокзала. По дороге прочь от Садового, в сторону Тульской, улица постепенно сжимается, дряхлеет и наконец становится такой узкой, что на ней с трудом расходятся встречные трамваи. И кроме трамваев в ней нет ничего живого, в этом ее течении, отходящем сразу от Щипка. С какой-то дьвольской методичностью она заставлена по обе стороны невысокими, в два этажа или в этаж, красными домами, с забитыми фанерой окнами, с пыльными вывесками бог знает когда исчезнувших контор, перемежающихся фабричными заборами серого и желтого кирпича. Дома с обеих сторон подступают вплотную друг к другу - покрытые вековой копотью, с обвалившимися подоконниками, изъеденные эррозией от едких дождей и тумана. Нет ничего тоскливее этой улицы, тянущейся и тянущейся за рельсами буквально часами, без единого зрячего окна, без малейшей надежды.
Именно так мне и показалось, когда я впервые оказалась там - еще не веря, что это может длиться так долго, в ожидании остановки "Красные суконщики" которая вывела бы меня на кадровое агентство, под названием, кажется, "Анкор", где мне предстояло очередное бессмысленное унижение. Я была в черном платье до пола с капюшоном, и чтобы не продолжать аналогию, вымазалась вся тональным кремом цвета загара, желая создать впечатление, что здорова и полна сил. Крем испачкал воротник платья. Кадровая агентша была удивительно похожа на слепую рыбу, она беседовала со мной по-английски. Свет бил мне в глаза. По-моему у нее тоже были слезящиеся глаза - невероятно крупные, мутные, подернутые пленкой, и будто слегка припорошенные пылью поверху. Спускаясь с лестницы, она ставила каблуки, как ласты. Мне обещали позвонить.
Второй раз я оказалась в этих местах только лет через пять. Мне нужно было в полиграфическую контору "Атлантис". Она оказалась чуть раньше века длины этой улицы, и меня помнится поразило, насколько нежилой вид снаружи был у дома, где меня ждала маленькая черная дверь с изображением коралла. Внутри контора оказалась полной флуорисцентного света и отражающих поверхностей. Маленький менеджер, вышедший ко мне, имел чрезвычайно серьезный вид, вероятно благодаря начинающейся базедовой болезни, которая выпучила его глаза как два слизистых карбункула - они сверкали отраженным блеском посреди великолепия разноцветных дермантиновых обложек. Когда он передавал мне очередной образец, на кожезаменителе оставался мокрый след от его рук. Я заплатила наличными.
В третий раз я попала сюда еще года через три, и теперь это надолго. Сперва я всегда проезжала эту улицу трамваем, не глядя по сторонам, пытаясь стремительной дремой побыстрее пересечь запустение, но теперь всегда хожу пешком. Это странная улица. Однажды в моем трамвае поспорили две маленькие девочки. Одна, указывая на очередной дом с заколоченными окнами, восклицала "Смотри! Смотри! Это ОБЩАГА! ОБЩАГА!" На что другая отвечала в крайнем гневе "Крыша поехала?! Какая ОБЩАГА?! Ты вообще знаешь, что такое ОБЩАГА?!". Они повторяли этот диалог, пока удивительное здание не уплыло совершенно за пределы нашего аквариума. Впрочем, я не заметила ничего особенного именно в этом доме - он был не более странный, чем все остальные дома на улице. Но насколько же они оказываются более странными, когда вы идете рядом с ними, без защиты вагонного стекла - вот в чем дело. Здесь никто никогда не ходит. Тротуары слишком узкие, и идти совершенно некуда. Небо тут напоминает о пыльной лампе дневного света, перегорающей с той стороны покрывала. Не все окна, оказывается, заколочены - в некоторых сохранились старинные стекла, совершенно запыленные, однако местами испещренные подозрительными рисунками. Существует тут и кое-какой бизнес. Над желтой дверью провалившегося под тротуар дома в самом начале ее первого колена висит закопченая вывеска "Море продуктов" - и если спуститься в подвал по ступенькам, вы увидите маленький прилавок и ярко-синий холодильник Pepsi. Продавца, впрочем, вы скорее всего так и не увидите. Мне это удалось уже не помню на который жаркий день, пока надежда раздобыть воды еще не покидала меня. Один раз я ВИДЕЛА продавца. Лучше бы я его так и не увидела. Видимо, у него какое-то редкое кожное заболевание.
Кроме продуктового, есть тут еще и магазинчик детской одежды "Октопусс". В маленьком окошке витрины там, кажется, и выставлен весь его ассортимент: это коричневое форменное пальто, три кукольных платья - желтое, красное и розовое - и посеревший чепчик с увядшим кружевом. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь вошел в этот магазин или вышел из него. Однако, там опредленно кто-то есть: по вечерам витрина светится желтым.
Особенно же странное впечатление на меня всегда производила реклама, очевидно, медицинского учреждения, расположенного в полуразрушенном длинном доме с фигурными кирпичными узорами по фасаду. Все окна второго этажа, кроме двух, там забиты просто фанерными листами, а окна первого этажа забиты фанерными листами, выкрашенными в желтый цвет, по которому красным, в каждом окне, красуется реклама заведения. Видимо, заведение тут уже давно: рекламная фанера успела покрыться толстым слоем гари и пыли, кое-где сгнить, кое-где расслоиться - но надписи все равно отлично видны с с тротуара напротив. Еще бы, ведь для этого достаточно протянуть руку. Всего окон в доме, кажется, не меньше десяти в ряд, поэтому всех реклам я не помню, но там совершенно точно есть окна с надписями "Терапия", "Урология", "Гинекология", "Стоматология", "Онкология" и "Офтальмология".
Я часто думала, проходя мимо этого длинного дома, кто и как там представляет все эти разделы научного знания, и, главное, для кого. Кроме того, меня неодолимо привлекали два незабитых фанерой окна, в которых за пыльными стеклами, как мне постепенно начинало казаться, угадывалось какое-то движение, и иногда можно было заметить смутное белое пятно у самой рамы, которое почему-то представлялось испуганным. А иногда его там не было. Забыла сказать, что, кроме рекламы, у заведения этого имелась еще и вывеска, исполненная в той же гамме, во всю длину фасада. Судя по ней, клиника называлась "Океан здоровья".
Конечно, если бы не мое проклятое любопытство, даже острая боль не смогла бы вынудить меня перешагнуть порог этого заведения в поисках зубодера. Но это интересное сочетание - острой боли - и острого любопытства оказалось самым гибельным из всех топлив, на которых когда-либо работала моя машинерия.
Я не смогла бы толком объяснить, что собственно мне нужно увидеть, даже когда уже позвонила в боковую дверь под ржавым козырьком - судя по всему, это был единственный ход внутрь здания. Однако легенда моя говорила сама за себя - поэтому медицинской сестре в марлевой повязке, зеленой шапочке и операционном костюме, открывшей дверь, было достаточно взглянуть, как я указываю на свою щеку, чтобы вынести некое решение. Она кивнула, и невнятно что-то пробормотав под повязкой, выразительно вытянула руку вдоль длинного коридора, приглашая следовать вперед. Коридор был ослепительно чист и бел, галогеновая подсветка отдавала в синеву. По обе стороны тянулись совершенно одинаковые белые двери без табличек. Неизвестно каким образом оказавшись вдруг впереди, медсестра открыла одну из дверей справа и снова пртянула руку в направляющем жесте. Это был зубной кабинет.
Казалось бы, что в этом странного? Но именно это и поразило меня более всего. Зубной кабинет был оборудован, на мой профанский взгляд, по последнему слову современной науки. Все хромированные детали блестели, все белые детали матово светились, а деталей другого цвета тут не было. Посредине располагалось роскошное белое кресло. Справа от него, за ширмой, судя по тени от лампы, кто-то (вероятно, врач), читал за столом. Медсестра повелительно указала мне на кресло. Перед тем как закрыть глаза под ярким светом прожектора, я вспомнила, что особенно хотела увидеть, как выглядят изнутри слепые окна.
Я только успела сообщить, что зуб безнадежно лечить и все, что требуется, это вырвать его, как сестра заткнула мне рот ватными тампонами, вслед за которыми в десну впилась игла. Укол оказался совсем не таким болезненным как я ожидала. Пробормотав что-то, что я приняла за просьбу подождать, пока подействует заморозка, сестра покинула кабинет.
Теперь мне сложно сказать, сколько времени я провела в этом кресле, прежде чем поняла, что меня тут бросили. Что-то странное было с этим обезболивающим - у источников света появились радужные оболочки. Через какое-то время я с ужасом заметила, что тени от предметов не лежат неподвижно, как им положено, а колеблются, будто от пламени свечи, будто источником света был галогеновый огонь. Говорить я не могла. Весь рот и горло как будто больше не существовали - я не чувствовала их совсем. Так или иначе, после очень долгого, как мне показалось, ожидания - может быть, после трех или четырех часов какого-то странного оцепенения - я опустила ноги с изогнутой подставки, чтобы все-таки увидеть - кто же там сидит за ширмой.
Последнее разумное воспоминание, которое у меня осталось, были книги на столе перед таинственной фигурой. Это были "Каббала" Рав Лайтмана и "Некрономикон" безумного араба Аль-Хазреда. В следующий миг фигура за столом обернулась, и на моменте начала ее разворота мои воспоминания заканчиваются.
Очнулась я в том же кресле. Голосом популярного диджея Каждана мирно бубнило радио, медсестра в повязке передала в мои руки вату с нашатырем, которую до того прижимала мне к носу, и повернулась к маленькому кассовому аппарату. "Вам стало плохо во время удаления" - так, мне показалось, следует интерпретировать звуки, донесшиеся до меня из-под повязки - "Но удалили чисто". Приняв гонорар, она подождала, пока я устрою на плече свою сумку, и проводила обратно таким же манером, как и привела сюда. В самый последний момент перед тем, как дверь "Океана здоровья" окончательно захлопнулась за мной, я обернулась, и что-то невыразимо ужасное, какое-то невыносимое воспоминание приковало мой взгляд к ее марлевой повязке.
Она не была неподвижной, эта повязка.
Нет, под ней, под ней всей, под ней - что-то непрерывно шевелилось.