Я сидела в зрительном зале. Это был маленький, забытый богом и людьми кинотеатр. Было холодно, из щелей в стенах дул зябкий северный ветер. Пахло старым попкорном и почему-то сиренью. Кругом царил хаос запустения. Вокруг меня стояли покрытые паутиной кресла. Откуда-то с потолка звучала давно забытая мелодия, назойливо забиваясь в уши и вытесняя все те немногие мысли, которые смогли там задержаться. Зал был абсолютно пуст, но я знала, что сижу именно на своем месте, и никакое другое мне не подойдет. Это было 31-е место в 13-ом ряду.
Наконец проклятая песня стихла. Потухли уцелевшие лампы. Зажегся экран.
Сцена 1. Она дарила мне розы…
Подруга стояла на моем пороге и держала в руках цветы. Улыбнулась очень устало, и протянула мне букет, я повертела его в руках. Пять небольших темно-бордовых роз в светлом целлофане без рисунка. «Есть будешь?» - не дожидаясь ответа, я пошла на кухню, пытаясь скрыть смущение, она пошла следом.
На кухне она вытянула ноги под столом и попросила чаю. Я включила чайник и поставила вариться сосиски.
- Знаешь, если варить сосиски в чайнике, они приготовятся быстрее, - вдруг сказала подруга с очень серьезным лицом.
- На кухне предпочитаю классику, - улыбнулась я. У нас часто такое бывало, хотя я никогда не умела шутить с таким солидным видом. – Устала?
- Есть такое, - она отхлебнула из протянутой чашки. – Завтра опять рано вставать и опять ехать на чертовы курсы.
Я резала хлеб огромным ножом, кто-то мне поведал, что это нож для индейки. Никогда не понимала, зачем нужно такое огромное количество ножей. Пещерные люди вообще обходились одним заточенным камешком. Может быть, поэтому нам это необходимо, чтобы видеть насколько далеко мы ушли от наших звероподобных предков. Насколько цивилизованными мы стали…
- О чем ты думаешь? – подруга смотрела на меня своими удивительными глазами.
- О том, что жизнь это боль, жизнь это только боль, - Подруга рассмеялась. Смеясь, она всегда сощуривала один глаз, отчего он казался меньше другого.
Время плавно подкатывало к полночи, подруга хотела вымыть посуду, но я отправила ее спать. Начала было сама, но лень победила. Я взяла плед и пошла за ней.
Подруга уже переоделась в белую майку и зарылась под одеяло. Я достала плед и устроилась рядом. Она стала что-то рассказывать про свои курсы, я делала вид, что мне очень интересно, потом она зевнула. Я сказала ей, чтоб она разбудила меня утром, прежде чем уйдет. Через некоторое время она заснула, а я все так же лежала в темноте и слушала ее дыхание. Ее волосы разметались по подушке, а я откинула одеяло и подошла к окну. Подумав, я накрыла ее своим пледом и только после этого дернула раму.
В плеере о чем-то томно пел Аэросмит, как раз музыка под мои мысли. Теперь я знала, как это бывает, когда ты готов не спать всю ночь просто для того, чтобы не пропустить ни одного мгновения рядом с человеком, которого любишь. Я закурила. Утром она пожалуется на запах табака, но это будет утром. Утром все будет иначе, а пока я сидела на окне и меланхолично пускала кольца дыма вверх. Она была рядом. Я была счастлива.
Когда я приоткрыла левый глаз, она сидела с ногами в кресле и что-то усердно черкала в тетради, время от времени поглядывая в толстенную книгу, которая оказалась Историей Русской монархии, пылившейся у меня на полке. Она поймала мой взгляд и улыбнулась. Все-таки как же здорово она это делала, никто кроме нее не умел улыбаться так, разве что Мона Лиза.
Подруга опаздывала, поэтому о завтраке речи не шло. Сонно слушая ее голос, я выползла из комнаты и закрыла за ней дверь.
Сцена 2. Could we have this kiss forever?
У него была улыбка была просто плутовская, во всем нем было что-то лукавое, но это не вызывало ни малейшего отторжения. Напротив, с каждой секундой он нравился мне все больше и больше. Это даже отчасти напрягало, потому что заставляло меня то и дело убирать с лица глупую улыбочку. Я вообще не люблю улыбаться, потому что от этого в моем лице появляется нечто стопроцентно искусственное, а сегодня со мной творилось явно что-то не то.
- Бобрик, смотри, здесь все-таки есть утки, - указывая на одинокого скользящего по льду селезня, он легко приобнял меня за талию.
- Да, есть…
Было уже совсем темно, когда мы возвращались домой. Отказавшись от общественного транспорта, мы шли пешком вдоль дороги по узкой протоптанной такими же ненормальными как мы колее, то и дело, увязая в глубоком снегу. Мимо проносились машины, слепя нас дальним светом. Он, в очередной раз, утонув в сугробе, назвал меня Сусаниным и предложил протянуть руку и поймать машину. Я смеясь ответила, что не ищу легких путей, что надо ценить мгновения, которые никогда больше не повторятся.
И вдруг он меня поцеловал, в тот же миг раздался грохот, и зажглись тысячи разноцветных огоньков. Был вечер, мы стояли и целовались, и словно закрепляя наш союз, начался салют. Это было единственное мгновение, когда не было вопросов, сомнений, не было проблем и всего того, что отравляет человеческую жизнь. Были только я, он и россыпи радужных бликов над нашими головами. И в этот момент я была абсолютно счастлива, настолько счастлива, что хотелось создавать великие полотна, писать стихи, творить чудеса…
Вечер размазался в вихре бесконечных поцелуев. Девочка впервые влюбилась.
Сцена 3. Немного смерти, немного любви
А потом был он. И стало страшно, когда появилось сперва смутное ощущение, а потом уже вполне конкретное знание, знание о том, что к этому человеку тебя привязали тяжелыми, нерушимыми оковами. Люди, которым запрещено быть вместе, но которые вопреки всем законам встретились в одной точке пространства, уже изначально готовые к скорому расставанию, попытались быть вместе. И были. Скрываясь в зимних сумерках, прячась среди веток метро, они были счастливы. Воробьевы горы и Патриаршие пруды, моросящий дождь и лужи под ногами были их домом. Она уходила, бросая ему в лицо, что он – самое страшное, что случилось в ее жизни. Он садился в машину, и руки предательски дрожали. Она возвращалась, когда боль в груди становилась невыносимой. Он не видел ее неделями; она лежала и смотрела в пустоту ночи, пытаясь вычеркнуть из памяти его глаза и его улыбку. Круг за кругом они гнали, пытаясь избежать неизменного взмаха флажка в конце трассы. Встречи и расставания, смех сквозь слезы и литры алкоголя…
Негромкий и немного грустный голос в трубке после бесконечности тишины. Бросаешь все и едешь к нему, потому что знаешь, что ему плохо. А когда плохо ему, то плохо и тебе. Весь мир против вас, и это не преувеличение. Все рушится, но память о вас, которая застыла в твоей ДНК, заставляет собрать себя снова и идти вперед. А впереди тебя ждут дороги, по которым вы бродили вместе. И каждый след вбит в твою жизнь как гвоздь в стену дома. Теперь предстоит идти по ним одной, и выдергивать. Но ты знаешь, что однажды боль пройдет и уступит место грусти, останутся пара шрамов, ослик Барбер и несколько тысяч поцелуев перед старой церковью под предательски спокойным московским небом…
Экран потух. Я сидела в кромешной темноте. Пахло старым попкорном и почему-то сиренью. Три истории, три жизни, три любви… Зачем они были? Вряд ли кто-то сможет объяснить. Но они были, а значит, зачем-то это было нужно…