Два дома, построенные ещё при Сталине, не спали в глухую октябрьскую ночь 2006 года, медленно спустившуюся на землю.
Один из этих домов стоял на западе Москвы, другой – на западе Казани. В каждом из домов горело по окну, но хозяева комнат были совершенно неслышны и недвижимы. Вместо них говорил Winamp на компьютерах у обоих, воспроизводивший, по странному капризу клавиши “shuffle”, одни и те же звуки – медленный раскатистый бит, мрачные гитары и голос Анатолия Крупнова, в который раз поющего в записи свои же стихи:
Чёрные крылья над призрачным миром парят,
Мрачно, беззвучно дома и деревья горят.
В прах превратятся ристалища, храмы, дворцы.
Ненависть, зло и безумие смерти творцы.
Те, по чьей прихоти (ведь каприз клавиши обусловлен тем, что её нажал человек) воспроизводилась эта песня, слушали её не без иронической ухмылки на лице. Мир не доживёт до столь убедительно обещаемого «Чёрным Обелиском» конца лишь потому, что это его крест – не иметь конца. И хотя локальный Армагеддон, конечно, возможен в принципе – на уровне вымирания какого-нибудь очередного Рима или Византия, но взорваться всему сразу… увольте… на таком уровне системного кризиса те, кто слушали «Апокалипсис» не наблюдали.
А Крупнов на записи всё вещал:
Что нас ведёт к такому концу,
Чтобы увидеть лицом к лицу
Ужас и муки, страданья и страх,
Непобедимого разума крах?
Те двое, в чьих динамиках сейчас играла эта песня, примерно представляли себе, что означает «разума крах» Ницше читали они оба, да и историю помимо того знали прекрасно. Мировые войны в качестве исторического источника вдохновения Крупнова и некоего тайного смысла «между строк» подходили идеально нарду с лежащим на поверхности описанием того, что пророчил в своём «Откровении» Иоанн Богослов.
Ночным фоном за окном служили небо и облака, злой, как хищник зимой, ветер и деревья с листьями – уже упавшими или ещё только готовящимися упасть. Времени было давно за 12, кукушке в часах в таких случаях остаётся семью три минуты до того, как она выскочит сказать одно-единственное «ку-ку» в час ночи. Поэтому «Чёрный Обелиск» не гремел на оба города, а скорее тихонько бормотал:
Ада исчадия вырвались из-под земли,
Милости больше не жди – сожжены корабли.
Ужасы мрака, безмолвие, вечная ночь.
Тени людей улетят с тихим шорохом прочь.
Слово «тени» тут было как раз кстати. Они, единственные настоящие жители ночи вылетели в очередной раз. Нет, не за чьей-то кровью или душой – просто вылетели. На этот раз – чтобы прильнуть к светящимся окнам и послушать, что же там (тени, наверное, умеют слушать сквозь стёкла).
А за окнами как раз доигрывали последние аккорды «Апокалипсиса», и Winamp, на семь с половиной минут объединивший две комнаты в разных городах, пошёл вразнобой. В доме на Волге заиграла «Агата Кристи»:
До свиданья, малыш,
Я упал, а ты летишь,
Ну и ладно, улетай
В рай.
Ничего, ничего,
Мы увидимся ещё,
Я и сам, я и сам
Назло врагам
Буду там…
Ответом в Москве был «Телевизор»:
На Желябова, 13 во дворе
Умирает человек в декабре,
Умирает незнакомый мне человек,
Льётся кровь на снег,
А ночью у крови чёрный цвет,
А люди спешат – им дела нет,
Что на Желябова, 13 в проходном дворе
Умирает человек в декабре…
Что ты веришь в силу этой руки?
Наши вены так нежны, вены так тонки…
Чужая сила, что по венам кровь несёт,
Так вот вырвется наружу – и всё…
А ты хотел успеть так много…
И в этих откровениях и Казань, и Москва судорожно искали уже не повод для иронии – искали правду. Правду, которая в них БЫЛА…
Правда слишком грустная, чтобы быть ложью. Искалась, и, по мнению девиц и юношей бледных со взором горящим, находилась. Хотя, может, и не такая, какая была на самом деле…
Пейзажа за окном было не переменить – так же холодно за окном, так же пасмурно в небе, так же мертвы деревья и зол ветер. Так же незаметны и внимательны соглядатаи-тени