...Жили мы тогда в общежитии мединститута, на улице Микояна.
* * *
Интересные у нас там были соседи, в этом общежитии...
Наверху жил Рудой – весёлый мужик, действительно красно-рыжий. Жил он один, и заходил к нам каждое утро, чтобы моя мамочка застегнула ему запонки на рубашке – у него было ранение после фронта (фронтовиками тогда были все – все мужчины), плохо слушалась рука. Он всегда шутил, смеялся, рубашка у него была белая, с большими манжетами. В мамочку он наверняка был влюблён... Мама всегда проделывала эту процедуру легко, с улыбкой, не считая себя вправе отказать инвалиду. А может, он ей тоже нравился… С отцом Рудой всегда обменивался шутками и подначками, никакой ревности я не помню.
А ещё был сосед по фамилии Револьт. Фамилия эта меня поражала: почти револьвер! Высокий, сильный, с атлетической фигурой, он даже в холодное время выскакивал утром в общий коридор в одних плавках и под лестницей делал физкультуру. Помню, как впервые меня поразила его обнажённая фигура треугольником – руки в стороны – на фоне тёмного коридора… Встретить женщине в коридоре голого мужчину не считалось чем-то неприличным: физкультура – она и есть физическая культура, и стеснения тут неуместны. А ему было что показать…
Однажды мы пошли на реку купаться: папа, мама, я и мой товарищ Гога Максимов, соседский мальчик – одних-то нас на реку под страхом жестокой порки не пускали, а так, с моими родителями – ему позволили.
И вот на берегу появляется Револьт, устраивается рядом и раздевается, демонстрируя окружающим свою прекрасную треугольную фигуру. Поплавав и поныряв, он решает совсем добить моих родителей своей мощью: усаживает на спину обоих мальчиков – меня и Гогу – и собирается плыть на глубину. Моя мамочка пытается это запретить, но отец совершенно беспечен – в силе нашего Геракла он не сомневается, и тот уплывает с «пассажирами».
Мы сидим на его широкой спине верхом, а он, как кит, плывёт и плывёт, и вот уже берег оказывается очень далеко, голосов почти не слышно, и только мамочка на берегу всё волнуется и глядит вдаль…
С каким же грузом он плыл? 15? 20 кг? Мы сидели на нём, как на бревне, и вода доставала нам только до пояса, не выше. Надо бы уже поворачивать, но нашему «киту» виднее – нам-то чего волноваться… Вот он уже повернул и плывёт обратно, но берег далеко, и он всё плывёт и плывёт, задирая голову и шумно вдыхая; уже много времени прошло, и уже скучно сидеть на этой спине, а берег всё ещё далеко, и мамочка вдалеке бегает по берегу и что-то кричит, показывает на нас рукой.
...Гребок руками – голова вверх – вдох, гребок – вдох, гребок – вдох, но с каждым разом вдох всё натужнее, а погружение в воду глубже; вот уже не вдох, а хрип слышим мы, и я понимаю, что плывёт он из последних сил, что он просто тонет…
…Всё-таки Револьт дотащил нас до берега – сбросить свой груз он себе не позволил. Беспечный отец мой кинулся в воду и принял нас, только когда уже можно было встать на дно – он был уверен, что всё в порядке. Да, собственно, и пловец он был никакой. Мамочке было дурно, она долго не могла прийти в себя. Наверно, это была первая зарубка на её больном сердце. «Что бы я сказала Максимовым? – повторяла она. – Что бы я сказала Максимовым?» Решили не говорить ничего, или же описать в шуточном виде. Револьт, отдышавшись, снова стал весел и готов к новым подвигам.
…Преподавателю истории КПСС Револьту, как идеологически подкованному коммунисту, вскоре предложили «руководящую должность» – возглавить один из колхозов, которые в то послевоенное время буквально загибались. Несмотря на свой атлетический вид, Револьт страдал язвой, и ему, конечно, было объяснено, что именно там, на свежем воздухе, со свежим молоком и сметанкой он и пойдёт на поправку. Наивный интеллигент взял семью и отправился в глубинку, поднимать сельское хозяйство.
Городскому жителю трудно представить что он там увидел: полный развал, нищета, падёж скота, голод… Но дать задний ход он, как коммунист, уже не мог – разве что положить партбилет на стол. Нужно было впрягаться и тащить этот воз. Как рассказывали родители, вскоре он там и умер, от язвы желудка. Этот «заплыв» оказался ему не по силам…
Отцу моему, тоже преподавателю истории партии и тоже коммунисту, тоже предлагали подобное, но он отказался сразу, без колебаний, мол, не смогу, не справлюсь. Обошлось без последствий, бог миловал... А потом и квартиру нам дали от института, двухкомнатную, просторную, со всеми, как тогда говорили, удобствами, и стало совсем хорошо.
Какие разные судьбы! и как всё зависит от случая...