(Полемика с Николай–Васильичем)
рассказ
Мы уехали в глухую деревню, где кроме нас никого не было.
Первым нас навестил Наум и починил нам свет. Жена моя, физик-теоретик, сказала, что его не убьёт и даже не стукнет, если он возьмётся за один провод, так и птицы всегда делают, только нога-ми. Он поверил и взялся. И его правда не убило, но стукнуло. Он руганулся, а я сказал:
-Стукнуло тебя, сынуля, слава Богу, не сильно, иначе ты выру-гался бы гораздо длиннее или бы вообще не выругался.
Он починил нам свет, а мы вместо этого обыграли его в балду и ещё в какую-то другую игру, и он собрался уехать, ну, не из-за этого, конечно, но с каким-то привкусом, и когда в замену ему приехал Фредерик, он и правда уехал. А я послал ему вдогонку эсэ-меску, в которой сообщал, что если нет резиновых рукавиц, тогда надо на ноги надевать сапоги резиновые, если стоишь на лестнице с металическими ступеньками, которые (сапоги) у нас были, хотя для него оказались бы несколько маловаты, и тогда уже точно ни в жизнь не ударило бы.. Он в ответ согласился со мной, но вспомнил какую-то похабную пословицу, что курочка, дескать в гнезде, а яич-ко пока ещё совсем в другом месте. Я думаю, что он просто крепко обиделся, и я виноват перед ним. В балду-то уж обыгрывать было совсем необязательно.
Вот всё, что касается Наума.
Теперь Фредерик.
Он пересёкся с Наумом утром, выпил с ним и с нами по нескольку чарок водки, а вечером Наум уехал, а Фредерик остался. Не с поезда же на поезд перескакивать, зачем бы тогда было и огород городить и кашу заваривать…
Мы решили купить другой дом, в другой деревне, близлежащей к нашей, но имевшей одно очень существенное преимущество, которое раньше казалось мне недостатком.
В нашей деревне никого, кроме нас, не осталось, а мы имеем возможность проводить в ней только один месяц в году. Ну и постигла её участь других вымерших деревень. То два единственные дивана унесут здоровые парни. То плиту выломают из подтопка. Приедешь, а в доме ни одного ведра путёвого не осталось, приходи-лось за водой ходить с бывшим помойным ведром.
Собрали мы денег с миру по нитке. Я с женой, Наум с семьёй, Фредерик и дочь Клеопатра.
Деньги у нас в измерении сельчан, да и нас москвичей люм-пенменских, громадные накопились, и Фредерик начал безпокоиться.
Могут придти скопом и отнять или даже убить, если окажем сопротивление.
Предлагал пойти в магазин – центр местной общественности и завести во всеуслышанье разговор между собой, будто группа Мармеладовых, о том, что дом хотим в Быках покупать, но денег у нас с собой пока нету, как жаль, что не взяли.
Сказал об этой остроумной идее мне утром, дождавшись, ко-гда я открою глаза., потом жене моей, когда за столом встретились. Мы выслушали, но разговора не поддержали, а он и не обиделся ни разу…
А я по ночам спал плохо, изучал закономерности его храпа (надеясь, что сам я так не храплю, хотя думаю, что это не так): если на правом боку – глубокая тишина, а на левом – во всю Ивановскую, – и с вожделением предвкушал переворачиванье на правый, толерантный бок. Вот кажется уж и шевельнулся, затих и пригото-вился к переворачиванью, и я облегчённо вздохнул – так поди ж ты, передумал, подлец, как женщина, собиравшаяся было повесить те-лефонную трубку, да так и не повесившая…
И ещё не успел он уехать, как приехала четверица женщин прямо из Турции – вдова брата с дочерью и двумя внучками – с ку-рортных пляжных мест в нашу первозданную глушь, которая чем больше времени проходит, тем становится первозданней по случаю вымирания населения и отъезда наиболее трудоспособных живых в Москву, Питер, на худой конец - в Кострому…
И они после пляжной Турции сразу же полюбили местность.
Я обрадовался и ночью пошел на родник за водой питьевой – пьяному да радостному море по колено, не то, что ручей.. А на обратном пути шлёпнулся с размаху и с коромыслами, и воду всю покинул и себе ковшиком бровь рассадил, ещё один шрам в районе многострадального лба прибавив, а за разбитую бровь боксёров в боксе с соревнований снимают, а четвёрка новоприбывших женщин наложила швы, то есть залепила бровь лейкопластырем.
Легли все спать с усталостью в членах. А мы с Фредериком и собакой, за неимением койкомест, легли на полу в крошечной бань-ке, в тесноте-в необиде, и собака всю ночь перемещалась по нам с ног к головам и обратно, устраивая танцплощадку на наших лицах. Хорошо, что мелкопородная…
После обеда мы их проводили, и они умчались на машине с передними и задними ведущими колёсами, которая только и могла проехать к нам в бездорожь, да ещё и обратно выехать. А лихие ме-стные трактористы в удивлении выкручивали головы чуть не на стовосемьдесят градусов.
А вечером проводил и сына на поезд. А собака наша такса Масяня сука рыжая была оставлена дома. Но обманув прикомандиро-ванную к ней жену мою, поскакала на поиски. Я уже сына проводил до шоссе, посадив на попутку, и возвращался домой с грустными размышлениями о свалившемся на нас одиночестве, как вдруг слышу: пыхтит за мной какой-то буерог. Я вида не подаю, продолжаю себе идти морально посвистывая, но скосил глазом и увидел, что рядом со мной грудь в грудь к финишной ленточке моя жёсткошёр-стная такса, доказывая , что она действительно охотница, и не давая мне почву поссориться по обыкновению с женой, а рассказать ей о достоинствах нашей собаки.
На этом закончились наши встречи с живыми людьми, как жи-вы и Собакевич , и Манилов, да даже и коробочка, в этом уже не-обитаемом месте. Дикси (Я сказал!).