Глава 2.
Высота одиннадцать тысяч триста метров. Ровно гудят двигатели. Внизу, под аэропланом, пышная пена облаков, все остальное–голубой солнечный простор. С начала полета прошло три часа сорок минут.
- Корма! Корма! Калугин! –Командир вспомнил о стрелке и радисте, которые находятся на своих местах в хвосте аэроплана за бомболюком. У них отдельная тесная кабинка, автономная система жизнеобеспечения и только переговорное устройство связывает их с остальным экипажем.
- Да спят они, командир, вы их не тревожьте. Сон свалил богатырей.
- Зайцев, прекрати свои шуточки, ну что за помощник! Калугин, вы живы там?! Что молчите?
- А?! Командир, вы меня зовете? Самочувствие нормальное!- В наушниках, вслед за нарочито бодрым голосом стрелка, а правильнее сказать, командира огневых установок, Калугина, раздался хриплый голос, как бы действительно внезапно разбуженного, радиста:
- Самочувствие нормальное!
Зайцев пришел в неописуемый восторг:
- Ну, ребята и дают! Бортпайки, небось, уже слопали, выдрыхлись и самочувствие у них теперь нормальное. Во, бойцы! Им бы только пожрать, да поспать, а докладываться, как положено, и не обязательно. Мы так скоро и голоса их забудем, а уж физиономии я и сейчас не помню.
Николай Михайлович рассердился, а может, только сделал вид, но командирский долг исполнил:
- Калугин! Ты что не знаешь, что в полете каждые тридцать минут надо докладывать командиру о самочувствии, следить за видимой частью самолета и обстановкой в задней полусфере, а, в случае чего, немедленно сообщать командиру.
- А мы доложили, - голоса провинившиеся звучат в наушниках, как-то неуверенно, - и обстановку наблюдаем, но пока ничего не видно.
- Прав, Зайцев, вы ничего не видите, потому что спите, а докладываете, только когда вас разбудят. Разболтались, я вот возьмусь за вас!
На этом воспитательная работа окончилась, не до того стало. Приближалась кульминация полета, тот главный момент, ради которого работает экипаж и совершает полет бомбардировщик. Геннадий скомандовал:
- Командир, приготовиться к развороту вправо! Курс сто девяносто шесть градусов! Р-р-разворот!
- Понял, разворот вправо, курс сто девяносто шесть.
Продолжительность разворота около двух минут. Зимину самое время занести данные о полете в бортовой журнал. Потом, до окончания бомбометания, времени на это не будет.
- Курс сто девяносто шесть градусов! Штурман, что-то облачность плотная, как бы ни прошлось бомбить в облаках.
- Не знаю, до цели еще сто десять километров. Метеопрогноз был нормальный, да и разведчик подтвердил, что в районе цели чисто. Впереди, по-моему, уже просветы появляются, но вот ветерок… Командир, доверни три градуса вправо.
- Понял, доворачиваю, вправо три.
- Командир, на боевом пути! Рубеж девяносто километров!
- Штурман, не рано-ли рубеж прошли?
- Ветер попутный, а скорость ветра двести пятнадцать километров.
- Ого! Ты смотри, Зимин, поаккуратней. У нас ведь сегодня боевая подвешена.
-Да нам, что боевая бомба, что учебная, экипаж-то наш снайперский! Ну, вот и облака почти растянуло. Командир, цель вижу! Характеристику цели опознал!
Выложенные на полигоне полотнища смотрятся с высоты как вышитый крестик на зеленом полотне. Рваные обрывки полупрозрачного тумана срываются с остекления штурманской кабины и теряются где-то сзади. В разрывах облаков далеко внизу открывается земля и тут же прячется под набегающей воздушно-туманной волной. Но впереди, над целью, сияет чистое небо, среди лесного массива видны серебряные петли таежных рек, а над нитью железной дороги застыл белый дымок паровоза.
- Бер-р-ру управление на себя!- Геннадий, прильнув к окуляру прицела, плавным поворотом ручек, связанных с вычислительным устройством и автопилотом, совмещает перекрестие с целью. Угол сноса и дальность сброса рассчитаны заранее и сейчас главная задача штурмана – вывести бомбардировщик так, чтобы согласовать все параметры полета с расчетными данными свободного падения бомбы.
Цель движется по линии визира, но в любой момент, из-за резкого порыва ветра, «воздушной ямы» или тысячи других причин, бомбардировщик может повести в сторону, тряхнуть, накренить. Хуже всего, когда перед самым сбросом, цель вдруг внезапно и резко уходит из под перекрестия в сторону. Времени на исправление ошибки уже нет, и тогда бомбы летят мимо цели. Предсказать, где они упадут и каких бед натворят, невозможно.
Но сегодня все складывается вполне благополучно, и Геннадий работает, как на тренажере в штурманском классе, дублируя свои действия громкими командами:
- Включить главный! Включить селекторный! Открыть бомболюк!
Цель стремительно приближается. Стрекочет механизм прицела, до сброса считанные секунды.
- Экипаж, приготовиться к сбросу! Сбро-о-с!
За нарочитой лихостью команды скрывается волнение, которое испытывает каждый штурман при боевом бомбометании.
- Командир, отдаю управление.
- Управление принял.
- Выключить главный, выключить селекторный! Закрыть бомболюк!
Теперь можно перевести дух, свериться с картой и взять курс на аэродром.
- Командир, разворот вправо, курс двести пятьдесят два градуса!
Спина мокрая от пота, в кислородной маске хлюпает конденсат. Зимину не терпится узнать результат бомбометания, и он выходит на внешнюю радиосвязь.
Слышимость в эфире плохая, сквозь шум и треск электрических разрядов Геннадий едва разбирает сообщение с полигона:
- Семьсот восемнадцатый, по курсу пятьдесят восемь градусов, отклонение девяносто метров.
Результат отличный, - Геннадий испытывает чувство необыкновенного подъема от хорошо сделанной работы, ему хочется немедленно порадовать командира и он жмет кнопку внутренней связи:
- Командир, отбомбились на пятерку! «Мы для победы ничего не пожалели, мы даже сердце, как НЗ не сберегли…».
Но его ликующее пение прерывает истошный вопль правого летчика:
- Штурман! Мы где?! Тут ПВО шумит! Их плохо слышно, я ничего не пойму, может, они не нам?!
Не выказывая эмоций, подключается командир:
- Штурман, доложи, где находимся!
Зимин бросает взгляд на приборную доску и его прошибает холодный пот – они летят прежним курсом на юг, давно проскочили поворотный пункт маршрута и находятся где–то в районе государственной границы, а может уже и за ней.
- Командир, давай вправо, курс ноль!
- Почему ноль? Мы где сейчас?
- Давай, командир, давай, крути вправо, курс ноль, на север! Надо от границы уйти, пока нас своя противовоздушная оборона не засадила! А я сейчас расчет сделаю на аэродром.
- А может сразу курс домой? Нам ведь время, наверное, придется нагонять?
- Уже ничего не нагонишь, командир, при таком ветре мы от маршрута уклонились на пятьдесят два километра… Ты почему сразу разворот не выполнил, когда я сказал?
- Да я не слышал команды, я на внешнюю связь ушел, результат быстрей хотел узнать.
- Ну, вот, узнал… Разворот влево, курс триста пятнадцать градусов! Идем по прямой на аэродром.
Зимин злился на себя, злился на Крайнова – на боевом курсе связь с полигоном должен поддерживать только правый летчик. А они с командиром, будто азартные мальчишки, увлекшиеся игрой, забыли обо всем. Геннадий даже подтверждения команды о выполнении разворота не дождался, - хотелось узнать оценку своей работы. А Николай Михайлович, вообще хорош, – не слышал команды. Как её, интересно, можно услышать, если штурман пользуется самолетным переговорным устройством, а командир уходит на внешнюю связь?
Теперь, после посадки, разбор полетов, позор на весь полк, а еще и классность могут снять, – летному составу за классность ежегодно доплачивали, - жене новое огорчение. Стоило только подумать о Наде, как Геннадий вспомнил, что и в этот раз не исполнил задуманного. Как ни странно, но это принесло ему даже облегчение – появилась оправдательная причина отсрочки. В самом деле, не бросать же ему теперь экипаж и командира?
Всю вину надо брать на себя. Ошибка чисто штурманская, штурману и расхлебывать. В, общем-то, особо страшного ничего нет. В звании вряд ли понизят, и так ниже уже не куда, от должности не отстранят – штурманов в полку недокомплект. А на своей карьере Зимин давно поставил крест – в двадцать шесть лет только старший лейтенант, какая уж тут карьера.
Как–то недавно от старшего штурмана полка подполковника Бурова он узнал, что выдвигался на должность штурмана отряда, но возникли препятствия по ведомству «особняка» - всплыла, якобы, негативная информация на отца Геннадия –полковника в отставке Зимина.
Военная контрразведка, именуемая в войсках просто «особняк», сильно себя не высвечивает, - за железной, всегда закрытой дверью особого отдела, под кодовым замком хранятся карты, задания экипажам по боевому применению, всякого рода инструкции и приказы,- все, что имеет гриф «секретно». Там же, в прокуренной до основания комнате, вместе с «секретами», проводит в «заточении» и «особист» полка- исполненный чувства собственной значимости молодой мордатый капитан Саенко.
В армии всегда существовала особая, почти патологическая, тяга к засекречиванию всего и вся. Очевидная бессмысленность некоторых инициатив контрразведки приводит, порой, к анекдотическим ситуациям. Поступает, например, приказ о засекречивании офицерских должностей. Командир корабля должен отныне именоваться «первым», штурман корабля -«вторым» и, так далее. И вот уже в штабах составляются зашифрованные отчеты: « По состоянию на … в полку имеется: -«первых», годных к летной работе без ограничений в качестве командирf корабля -26 человек; -«вторых», годных к летной работе без ограничений в качестве штурманf корабля - 25 человек…».
Но главная задача контрразведки, можно сказать, святая её обязанность,- обеспечение благонадежности личного состава. Здесь, как иногда иронизируют в войсках по поводу «бдительности» органов, лучше «перебдеть, чем недобдеть», и здесь «особисты», что называется, «землю роют». И, не дай бог, если вдруг обнаружится какое–то пятнышко в биографии человека. Это никак не афишируется и никто этого «помеченного», до поры до времени, не трогает, не вызывает, не допрашивает. Живет такой военнослужащий, исполняет свой долг, и не подозревает, что числится в неких отдельных списках.
И вот однажды наступает момент, когда жизнь, вроде, готова преподнести подарок. В армии это, естественно, все то, что сулит блага, награды, почести - повышение в должности, перевод в хороший город, командировка за границу, перспективное или интересное задание. Ан, не тут-то было, – назначают не вас, переводят не вас, отправляют не вас, поручают не вам. Все молча и без всяких объяснений. Вы только случайно можете узнать, что ваши характеристики не подписываются, а представления никуда не направляются и хоронятся в личном деле, как в могиле.
Именно тогда, когда Зимин узнал, что его фамилия попала в «список», у него и появилась впервые мысль о катапультировании. Раньше, о служебном росте он, по молодости лет, не задумывался – хотелось освоить штурманское дело, привыкнуть к полетам, сдружиться с полковыми офицерами, - а звания и должности никуда не денутся, всё придет само собой.
Позже пришло понимание того, что профессия штурмана не годится для военной карьеры. В дальней авиации генералов-пилотов множество: командиры полков стратегических бомбардировщиков, все командиры дивизий и корпусов, начальник и заместители Главных авиационных управлений. А генерал-штурман всего один – главный штурман дальней авиации. Штурман дивизии – должность полковничья, штурман полка – подполковничья. Вот и попробуй тут дослужиться. Но дело даже не в карьере.
Как-то расхотелось Геннадию служить в военной авиации. Вот он стал профессионалом. А что дальше? Иногда военных штурманов откомандировывали на один-два года в гражданскую авиацию, на международные авиалинии. Вот там, по рассказам везунчиков, жизнь! Летать приходится, конечно, побольше. Но и зарплата в три раза превышает офицерское жалование, да и порядки другие – ни тревог, ни учений, никаких работ на аэроплане. Пришёл в белой наутюженной рубашке, проверил оборудование и в полет. Прилетели, скажем, в Токио, поправил галстук и в гостиницу. А там можно и город посмотреть, и в магазины заглянуть.
Но Геннадию, с его биографией, мечтать, попусту, не стоит. На такую удачу можно рассчитывать, имея звание не ниже капитанского. По собственному желанию оставить службу в армии, пока не выслужишь положенный срок, невозможно. И были случаи, когда офицеры летного состава, симулировали внезапное нарушение психики и, под предлогом навязчивого страха, катапультировались во время полета.
Зимину известно два таких случая, один произошел в «братском» полку их дивизии. Больше года решало командование, что делать с «психом» - его обследовали и в округе, и в Москве, многократно подвергали медицинской экспертизе и, в конце-концов, уволили в обычном порядке «по состоянию» здоровья. После демобилизации больной, как бы подлечился, и пошёл работать в гражданскую авиацию. А там проблема с лётным составом и опытный штурман, – находка для кадровиков аэрофлота.
Вот и засела крепко в голове старшего лейтенанта эта история. Посоветоваться не с кем, и он никак не мог придти к какому-то решению. Отец далеко, в письме или по телефону не расскажешь, – да Геннадий и не сомневался, какой ответ даст отставной полковник, – хорошо, если не проклянет, а обойдется только солдатской руганью. И сам Зимин считал такой поступок позорным. Но что ещё оставалось делать?
Он видел, что жена его несчастлива. Они поженились два года назад, после того, как Надя окончила институт культуры. Когда он сделал ей предложение, она приняла это как должное, тем более, что интимные отношения у них сложились раньше, вскоре после первого знакомства. Тогда она сказала ему:
-Гена, я тебя очень ценю. Наверное, даже люблю. Но ты должен знать, что у меня был до тебя жених, мой одноклассник, Олег Стоцкий. Родители не хотели, чтобы я с ним встречалась – он считался хулиганом, бросил школу и пошел в ремесленное училище, потом исчез. Оказалось, сидел в колонии за драку. Затем связался с городскими ворами, мотался на какие-то заработки, появлялся с большими деньгами и часами стоял во дворе с огромными букетами роз.
Я тем временем взрослела, умнела и уже понимала родителей –у нас не было со Стоцким ничего общего, не могло быть и будущего. Да и детская влюбленность прошла. Я отказывалась с ним встречаться, запрещала звонить мне и появляться у моего дома. И он вдруг пропал.
Случайно я узнала, что он лежит в онкологии с тяжелым заболеванием. Мне подумалось, что это, может быть, из-за меня. Я стала навещать его, он не хотел этого, ему становилось всё хуже и хуже. А я, будто прозрела, и увидела, какой он красивый – точная копия статуи Давида – и лицо, и грудь, и, знаешь, такой мраморный цвет кожи из-за болезни.
И характер у него оказался терпеливый и добрый. Всё во мне смешалось - жалость, вина какая-то, чувство долга и уже не детская, а осознанная любовь. Я думала о нем днем и ночью, ходила в церковь, молила бога спасти его. Если бы он поправился, возможно, всё между нами и закончилась бы. Мы были совсем разными. Но отпущено ему было всего четыре месяца и он, что называется, сгорел. Я была в шоке долго, не хотела никого видеть. Ни с кем не встречалась, пока с тобой не познакомилась.
Если бы я собиралась жить вечно, то замуж не торопилась. А мне двадцать три. И я хочу иметь детей. Поэтому, ты никогда не пожалеешь, что сделал мне предложение. Я буду такой женой, какая тебе нужна и всегда буду с тобой, никогда не изменю и не обману тебя. Но ломать голову, как нам жить, что делать и где брать деньги – это дело мужчины. Так было у моих родителей, так и я хочу жить. Если ты меня понимаешь, мы никогда об этом больше говорить не будем. А сейчас я счастлива, потому что знаю –ты будешь самым лучшим мужем.
Это откровение невесты и будущей жены только усилило влюблённость Зимина. Свадьбу отметили в Ростове, в кругу самых близких людей и, уже на следующий день вылетели в Москву, чтобы оттуда отправиться фирменным поездом «Россия» на Дальний Восток, к месту службы Геннадия.
Старший лейтенант заказал билеты в спецвагоне. Условия размещения в двухместном купе с мягкими диванами и ресторанное, хотя и типично «дорожное» обслуживание, вполне отвечали представлениям молодожёнов о свадебном путешествии. Бывалые проводницы сразу поняли, с кем имеют дело и, рассчитывая на хорошие чаевые, вели себя с молодыми необычайно предупредительно и радушно.
За окном вагона мелькали поля, перелески, станции и переезды. Гремели под колесами поезда мосты, в темных туннелях включались в купе ночные светильники. Тогда Геннадий и Настя бросались в объятья и, в страстном полузабытье, ласкали друг друга. Всегда внезапно кончался туннель, яркий свет слепил глаза и муж с женой вдруг обнаруживали, что дверь в купе закрыта, но не заперта. Это их почему-то веселило, особенно, когда они представляли, будто проводница с подносом и стаканами без стука открывает дверь. Ночами они не спали, а днем ели, пили шампанское, дремали, любовались ландшафтом и болтали.
Уральские пейзажи сменила сибирская тайга; проехали Байкал, а в Бурятии увидели первый снег. В купе тепло и чисто, в душах покой, в сердцах ласка. Шесть суток пролетели, как в сказочном сне.
Первую ночь по прибытию в часть они провели в офицерской гостинице, а уже на следующий день молодожёнам выделили квартиру в особняке с толстыми кирпичными стенами, построенном пленными японцами сразу после окончания войны.
Две небольшие комнаты, просторные кухня и прихожая, высокие потолки и печь, которая топилась углем и дровами. Освоить технику обращения с печью помогли соседи – в доме было ещё две точно таких же квартиры, как у Зиминых.
Надя, несмотря на интеллигентные манеры и профессию – преподаватель музыки – оказалась домовитой: побелила потолки, покрасила оконные рамы и двери, купила в военторге тюль и сделала шторы. Всё это было в новинку для неё и
она занималась хозяйством с радостью.
- Гена, ты привык питаться в летной столовой, но теперь ужинать будешь только дома. Я умею готовить и хочу, чтобы мы, хоть раз в день, кушали вместе. А иначе, что это за семья?
- Надюша, я об этом только мечтал. Заведем скатерть, накупим красивой посуды, и будем ужинать при свечах.
- Скатерть обязательно, посуда нужна, а вот, насчет свечей? Может, обойдемся пока? Я люблю, чтобы было светло. Скажи другое, здесь телевидения ещё нет, так надо какой-нибудь радиоприёмник купить. Ты на службе, или на полётах, а мне что делать? Буду новости и музыку слушать.
- Это обязательно. Но, вообще-то, надо тебе найти работу. Я не против, чтобы ты дома сидела, но у тебя такая хорошая специальность. Могла бы на неполный рабочий день устроиться, вести где-нибудь музыкальные занятия с детьми. А то, я боюсь, от скуки пропадешь.
- Гена, я бы с радостью. У меня практика в детском саду была, так это так интересно. Только где здесь детский сад? В поселке? Там никаких вакансий нет.
- Надя, так в гарнизоне строят уже школу. Замполит сказал, что следующей осенью, к учебному году сдадут. А потом и садик будут строить.
- Это хорошо, только когда всё будет? К тому времени у нас, бог даст, ребеночек появится. Тогда о какой работе речь?
- Наденька, ты что сказала? Ты точно знаешь, что маленький будет?
- Пока не точно, но будет обязательно. Мы же стараемся! Я тебя люблю всё сильней и сильней! Иди скорей ко мне.
Незаметно пролетели два года. Школу не смогли вовремя сдать в эксплуатацию, к строительству детского сада и не приступали. Настя наконец забеременела, но радость супругов была недолгой. Весной, во время учений, когда Геннадия не было дома трое суток, пошла Настя в сарай за углём, оскользнулась и упала. Результат страшный - выкидыш. Геннадий винил только себя – не уберег жену. Будь прокляты эти учения, эта служба, эта армейская нищета, когда беременная жена офицера вынуждена топить печь дровами.
Надя не плакала, только с этого времени совсем перестала улыбаться, забросила аккордеон и почти не разговаривала. Она не жаловалась и не упрекала мужа, по прежнему выполняла всю домашнюю работу, но какой-то холодок появился в супружеских отношениях, и печаль поселилась в доме Зиминых.
Геннадий только теперь остро осознал, что в захолустном гарнизоне, прилепившемуся к железнодорожной станции, на которой не останавливаются скорые поезда, городской и образованной молодой женщине из интеллигентной семьи не место. Вокруг гарнизона безводная степь с редкими перелесками, на севере тайга, а на юге, до самой китайской границы, каменистая полупустыня. Ближайшее поселение, более или менее похожее на город, - Благовещенск, до которого и за сутки не добраться. Зимы холодные и малоснежные, летом немилосердная жара. Доступные развлечения – кино и танцы по субботам в Доме офицеров, библиотека, посиделки у соседей, да коллективные застолья по праздникам. С ума можно сойти.
Зимина раздражала собственная беспомощность – он до щемящей боли в сердце любил и жалел свою жену и дошёл, кажется, до такого состояния, что готов был пойти на всё, лишь бы сделать её счастливой.
Допущенная им после бомбометания ошибка совсем испортила настроение старшему лейтенанту, тем более, что после уточнения координат, выяснилось, что их бомбардировщик пересёк таки государственную границу недружественного на то время Китая. Это могло классифицироваться уже не как предпосылка, а самое настоящее лётное происшествие.
После приземления экипаж Крайнова ждал автобус с полковым «особистом» и его коллегами из ПВО и округа. Когда только успели. Незамедлительно изъяли у Зимина бортжурнал и полетную карту. На командно-диспетчерском пункте развели офицеров по разным помещениям и потребовали написать подробные рапорта о случившемся. Больше, слава богу, мучить не стали и отпустили домой. Но злоключения в этот день ещё не кончились. Не успел Геннадий переодеться и поужинать – Надя, как всегда, приготовила ужин, накрыла на стол и даже достала из неприкосновенных запасов бутылку водки, – как прибежал солдат посыльный- Зимина вызвал к себе командир полка.
К подполковнику Колыванову, кроме Крайнова и всех членов его экипажа, приглашены командир первой эскадрильи подполковник Киселев и старший штурман полка подполковник Буров. Колыванова любят и уважают за мастерство пилотирования и справедливость, за глаза называют «папой» и, в какой-то мере, сочувствуют ему. Полком он командует четыре года, хотя самому едва исполнилось тридцать три, но звания полковника до сих пор не получил - почти беспрецедентный случай.
Заступаясь за проштрафившегося офицера, надерзил кому-то в штабе корпуса, а потом посыпались на него всякие неприятности, достаточные для задержки в присвоении очередного звания: то на аэродроме самолет наехал на автозаправщик, то не сработала при показательном пуске крылатая ракета, то солдаты технической службы напились и отравились тормозной жидкостью. Если бы не все эти ЧП, полк давно бы считался лучшим в дивизии по боевой подготовке, бомбометанию и стрельбам.
- Товарищи офицеры, я собрал вас, чтобы обсудить неприятное для полка лётное происшествие. Капитан Крайнов, доложите, что произошло на самом деле, как вы умудрились оказаться за границей? Вы пилот очень опытный, Зимин хороший штурман, а шуму наделали на весь округ.
- Да и докладывать, товарищ подполковник, нечего. Моё головотяпство - нарушил инструкцию, вышел на внешнюю связь и команду штурмана прослушал. Оправдываться нечем.
- А вы, старший лейтенант Зимин, что скажите?
- Вина моя, не получил от командира подтверждения команды о выполнении разворота.
- А команда-то была на разворот? – Старший штурман полка Буров, всегда задумчивый рыжеволосый крепыш, вертит в пальцах остро отточенный карандаш, которым время от времени делает пометки в своем блокноте: - Это, конечно, «чёрный ящик» покажет, но всё же…
- Ну, а как же, товарищ подполковник, команда была.
- Ладно, послушаем комэска. Валерий Афанасьевич, что ты думаешь?
Выражение лица подполковника Киселева всегда такое, будто он вот-вот рассмеётся. В синих, с прищуром глазах, играют чёртики, а мягкие губы, как бы непроизвольно складываются в улыбку:
- Я, как Вам и говорил, думаю, что экипаж виновен в неправильном использовании связи. Меня самого, когда на полигоне работаем, так и тянет быстрей результат узнать… Считаю, что больше ничего за этим происшествием нет.
- Хорошо. Экипаж свободен, а вы, капитан Крайнов, останьтесь.
Когда лётчики покинули кабинет, Колыванов опустил голову и, не глядя ни на кого, заговорил:
- «Особистам» из округа нечего делать и они пытаются представить это лётное происшествие, как измену, по аналогии с делом Беленко, который угнал истребитель в Японию.
Жаром полыхнуло лицо Крайнова, голос осип и он еле выдавил из себя:
- Да они что там, с ума сошли? Китай не Япония,бомбардировщик не истребитель, его куда попало не посадишь, да и вообще, как они могли подумать? Мы, как только обнаружили ошибку, сразу взяли курс ноль, к себе, на север!
- А они полагают, что вас засекла наша противовоздушная оборона и вы испугались ракет, потому и вернулись.
- Бред какой-то, неужели, кто-то может так подумать? Товарищ подполковник…
- Николай Михайлович, не волнуйся, ваш экипаж никто из лётчиков ни в чём не заподозрит. На это способен только идиот, который ничего в авиации не смыслит и которому хочется себя в чем-то проявить. Я думаю, всё будет нормально. Но мы с подполковником Киселевым решили на время отправить экипаж на задание. Пришел приказ командования перегнать два бомбардировщика в шестой корпус, в Белоруссию. Полетите вы и майор Заславский из третьей эскадрильи. Я договорюсь с руководством, чтобы вам назначить вылет на послезавтра. Заславский полетит позже. Буров, Виктор Иванович, ты что, заснул? Распорядись насчет карт европейской части и, чтобы завтра маршрут и полётная документация были подготовлены. На этом пока всё, до свидания.
Вышли из штаба. Летчики, не сговариваясь, привычно задрали головы вверх, в небо. Уже стемнело, но при ярком свете уличных фонарей звёзд не было видно. Киселев пожал на прощание руку Крайнову и сказал:
- Завтра, с утра, как обычно, на построение. Потом по особому распорядку – подготовка к полёту. И ещё, а то потом будет некогда. Ты ребятам, о чём сегодня говорили, не передавай. Сам тоже не переживай, думай лучше, как задание успешно выполнить. Но возвращаться домой особо не торопитесь, за месяц управитесь, и хорошо, – пусть всё здесь успокоится. Мы пока без вас как-нибудь обойдемся. Давай, Николай Михайлович, до свидания.
Приказ о командировке стал для членов экипажа Крайнова полной неожиданностью. Об этом можно было только мечтать. Лучшей работы для засидевшихся на одном аэродроме «бомбёров», чем перегон самолета, нет. Новые аэродромы, новые впечатления, и, можно сказать, несколько иной статус.
В русском языке такого слова,- «перелетчики»,- нет. Но авиаторы так называют сами себя при выполнении индивидуальных полетных заданий, требующих перелета с одного аэродрома на другой. Прижилось это, может быть несколько странно звучащее, на первый взгляд, существительное и среди обслуживающего персонала военных аэродромов. Есть в нём, что–то такое, что очень точно характеризует суть дальних перелетов и связанный с ними образ жизни экипажей – относительная независимость от начальства, определенная свобода выбора, почти полный самоконтроль и возможность некоторых, недопустимых в иных случаях, послаблений.
Но Зимина это известие не обрадовало. Он чувствовал, что устал. Устал думать, устал переживать, устал беспокоиться. Но Настя обняла его, чего не делала уже давно, прижала голову к груди:
- Геночка, не огорчайся. Ты устал и я ещё со своими проблемами. Побудешь в командировке, может, немного отвлечешься. Вернёшься таким, каким ты был раньше – уверенным и надежным. А я решила делом заняться – раз работы нет, буду осваивать новую специальность, пойду на курсы кройки и шитья. Мне соседка, Светлана, сказала, что появилась классная портниха и организовала курсы в Доме офицеров.
- Надюша,но у тебя швейной машинки нет.
- А ничего, мы со Светланой вместе на курсы ходить будем и вместе на её машинке учиться. Она сама предложила. А ты вернешься, и мы свою купим. Я в военторге на очередь уже записалась.
Возразить было нечего и Геннадий без долгих разговоров расхвалил жену. На самом деле, он был чрезвычайно рад, что Надя стала, вроде, выходить из состояния депрессии.