Слово «Долинка» я часто слышал в разговорах между матерью и отцом, оно говорилось как-то приглушенно, но в то же время радостно. Говорили с ударением на первый слог «До», а иногда и с ударением на «Линку». «Долинка» ласкало слух. А вот «Карабас», другое слово, которое тоже часто произносили – звучало грозно, почти «Карабас-Барабас», для детского уха.
Долинка и Карабас – это места, где мы когда-то жили. Это Казахстан. Где-то на севере, там холодно, и оттуда многие приезжают греться сюда, в Киргизию. По детским ощущениям жили мы в Долинках в какой то теплой яме, а в Карабасе - за какой то занавеской. Это я помнил. А то, что отец там сидел в лагере (не говорили в тюрьме, а говорили в лагере, почему-то), я узнал, когда было мне лет десять.
Интересно было смотреть старые документы; и вот в одном ящичке в тумбочке у нас хранились документы, оставшиеся от Карабаса. Это были несколько бумаг, бледно отпечатанные типографским способом, и в них было много вписано от руки. Все это гласило, что Белоус Петр Иванович, 1919 года рождения, за 10 лет с такого то по такой-то срок заработал 12000 рублей и там перечислялось, сколько времени, где и в каких местах он работал. В должности то ли каменщика, или бригадира грузчиков. Эта бумага конечно затерялась. Хорошо, что в какой то момент забрал я из той тумбочки военный билет отца, а также удостоверение о получении им медали «За победу над Германией в войне 1941-1945 года».
Медаль эту я помню. Когда отец получил ее, я ходил в первый класс. И вот отец, когда принес её с военкомата, взял и нацепил её мне на грудь. А я не снял медаль, а, прикрывая рукой, пошел в школу. Я волновался, был каким-то не таким, как обычно, потому что знал, что на мне отцовская медаль, и это каждый может увидеть, если я открою руку, что мой отец не враг народа, а герой.
На втором этаже нашей просторной, «Новой» школы висели две большие картины, одна – на которой мальчик едет на велосипеде вокруг стола (откуда только такие комнаты взялись, чтобы в них на велосипеде ездить), а на другой – возле новогодней елки мальчик в форме отдает честь дедушке. Я любил смотреть на эти картины. И почему-то именно возле этой картины, с суворовцем, я задумался и отпустил руку. И тут же возле нас с суворовцем прошла наша учительница, Руфина Лаврентьевна. Она увидела медаль на мне и, запнувшись, сказала: «Сними, сними». Я очень обиделся, ведь никто не видел, и не знает, что это отцовская медаль. Я смутился, покраснел, закрыл медаль рукой и побежал домой.
Так эта медаль и лежала в той же тумбочке. Иногда я рассматривал ее. На одной стороне там был профиль Сталина. Его имя не произносили, или произносили как-то приглушенно. Мы, пацаны, не знали точно, кто это такой. Но сквозь слухи доносилось: «Он выиграл войну».
У нас в большом парке стоял памятник Ленину. Выше, чем обычно, почему-то в шинели, и усы у Ленина были кавалерийские. Только лысина та же, ленинская. Говорили, что когда-то на этом месте стоял памятник Сталину. Мы, пионеры, дружно шагали возле этого памятника несколько раз в год, и завидовали тем, кому выпадала честь стоять в почетном карауле и в нужный момент отдавать салют какому-нибудь хромому ветерану, который хрипло говорил: «Пионеры, к борьбе за заветы Ленина, за дело Коммунистической партии Советского Союза, будьте готовы!» И тут все дружно отдавали салют и хором кричали: «Всегда готовы!». Это был апофеоз, и я даже ловил себя, что в этот момент мои глаза становились влажными.
* * *
И вот, через пятьдесят лет, на поезде «Москва-Караганда», мне предстоит проехать два дня и три ночи, приближаясь к тем легендарным местам, где когда-то заработал отец эти самые 12000 дохрущевских рублей. Поезд разболтанный, грязный, побитый, хотя и идет в нынешнюю столицу Казахстана – город Астана, совсем недавно носящий имя Целиноград – целинный город. Мой друг, на которого я смотрел снизу вверх, Эдмунд, когда-то написал песню, под которую, горланя ее и прихлебывая водку, рванулись рубахи-парни на целину, на романтику, на обещанные рубли и дома: "Мы пришли чуть свет, друг за другом вслед, выдал нам путевки комсомольский комитет...". Часть из них в Караганде и осели. А вообще то «Караганда» – черная гора, черный уголь – это родина каменного угля. Да и столица Гулага. Не всего, а восточного, казахстанского.
Вечером, в августовской московской духоте сформировалось наше купе. Кроме меня, две девушки и один парень, Игорь - сварщик, который вахтенным методом работал под Курском. Не успел поезд тронуться с Казанского вокзала, как Игорь начал подбадривать нас поесть, предлагая свое сало. А девушки были нехудые и старались фигуры поберечь. Лилия из Башкортостана сначала показалась мне буфетчицей, а оказалась преподавателем английского языка из колледжа, а Марина 17 лет, из семьи "нефтяных магнатов", учится в медицинском училище в Москве.
Только мы перезнакомились, и сидели, ожидая проводника, зажав в руках билеты и паспорта, Лилия стала рассказывать, как одна ее знакомая помолодила себе возраст на 10 лет, при выписывании нового паспорта, и вышла замуж за мужика, который моложе ее на 5 лет, по сравнению с ее новым возрастом. В общем получилась разница 15 лет, и ничего, порядок.
Потом она рассказала, как ее ученики в колледже знают историю. Например, они считают, что в 19 веке в России правил Сталин, а потом чехи освобождали Америку от России, а дедушка Ленин руководил Октябрьским переворотом из Горок.
Весь вечер в порядке знакомства мы жевали сало Игоря и выпили бутылку водки и бутылок шесть пива. Игорь рассказал, что он окончил корабельный институт, но сейчас ездил на сварку газопровода и заработками доволен.
Утром, часов с шести, в наше купе начали ломиться продавцы, предлагая хрусталь, фужеры, газеты, книжки про судьбы и неверных жен, а потом уже цыганки с пуховыми платками и даже массажеры. Наиболее гибкие коммерсанты – немые. Лет двадцать назад они носили карты с обнаженными девицами, и ста позами любви, десять лет назад были востребованы портреты Сталина и Христианские календари, а сейчас понесли анекдоты про новых русских, сонники и рецепты лекарств из трав.
Во вторую ночь проехали Урал: Уфу, Челябинск. Утром Лилия из Башкортостана сошла. Ее встречала целая делегация на трех машинах и одного верблюда. В обед, когда нас обдул горячий казахстанский ветер, вместо Лилии сел молодой «новый русский». Пухлый, с двойной шеей, в толстенной золотой цепи, пацан лет 30 начал сразу с мата. Все люди, говорят, делятся на козлов и патисонов. Доложил, что держит автомойку в Челябинске, имеет два паспорта, подсовывает пограничникам какой надо, но в шмоне участвуют собаки, они паспорта не смотрят.
Когда мы приближались к казахстанской границе, среди Марины и этого козла стала нарастать тревога. У Марины были не в порядке бумаги, а этот козел все рассказывал, что погранцы шмонают слишком строго, и никакой наркоты не провезешь, понимаешь. Особенно оттуда, из Казахстана. Рассказал также, что в Караганде есть районы, откуда живым без башмаков не выберешься.
Потом к Марине подъехал старший сержант и начал делать ей шмон. Залез в ее кошелек, увидел 200 баксов и начал откровенно вымогать "половину". Потом принес ей какую-то бумагу, начал объяснять, что говорить казахским погранцам, чтобы все было тип-топ.
И вот граница. Никакого шмона не было. Даже этого Мишку с золотой цепью не тронули. На следующий день, когда подъезжали к Астане, Мишаня очень долго обрабатывал Марину, снимал с нее адрес, обещал в Москву приехать.
Потом мы остались с ним в купе одни. Он выпил еще литр пива, предлагал в картишки сыграть, и все выяснял, что у меня за фотоаппарат, и сколько он стоит.
Схватив нож со стола в вагоне, он все размахивал им и показывал, что предстоит лохам и как они, патиссоны, ускорят их конец. В общем, с этого момента до Караганды я ехал без настроения, и все думал, как избавиться бескровно от своего попутчика. Сверху у меня лежал завернутый этюдник, но именно такие пройдохи знают, что это за ящик и лезут с развязными расспросами. Потом, правда по вагону прошел еще один с толстой цепью и с красоткой, и эти одноклассники слились.
Подъезжая к Караганде, я полегоньку спрашивал у попутчиков из соседних купе – где будет станция Карабасс – справа или слева, и будет ли там остановка. Да, эта станция была на слуху, но точно так никто и не сказал. И даже ребятки, которые уже кувыркнулись в этой жизни, и то подзабыли слово «Карабасс». Да, кругозор у нынешних зэков уже не тот, хотя пересылочка эта одна из крупнейших в Казахстане. Ну а уж как эта пересылочка проползает по душам неокрепших москвичей, мне пришлось узнать еще с одной стороны.
Году в 1998 была напечатана в «Новом мире» повесть «Казенная сказка». Как иногда бывает – вот она судьба – дала мне его почитать знакомая, и как раз потому, что когда-то обронил я эти слова «Карабас» в разговоре. Прочитал я рассказ, матери своей рассказал о нем, как раз в те годы напоследок съездил в Киргизии; и нес этот рассказ в душе долго, а несколько лет назад познакомился даже с автором этого рассказа-романа, Олегом Павловым. А повесть эта о духе Карабаса. Думал я думал, прочитав ее, о каких же годах автор пишет, то ли о пятидесятых, то ли о семидесятых, ну никаких привязок ко времени нет. В те ли годы и мое тело там трепыхалось, в этих степях-сопках? И нашел я в повести привязку к тому месту, к тому духу. Карабас, как показал Павлов, сам стоявший на вышке пересылочки, не изменяется в его опотевевшей почве, в его побитых сапогами камнях.
Общая картина рассказа Павлова крутится вокруг капитана- чудика, который захотел всех солдат накормить картошкой, и идет супротив приказов из центра. И не только начальство, но и солдатня не поддерживает идеи капитана. В конце-концов он замерзает в степи, не потеряв надежду на светлое будущее, когда всем – и зэкам, и солдатам будет сытно от картошки.
И зэки, и охрана их показаны одинаково оторванными от реальной, «или красивой» жизни. Они живут как бы в пространстве вне измерения, неясен ни общественный строй, ни цели, куда идти, что делать. Все судьбы, все жизни оторванные и не сказать, что крутятся вокруг жратвы или выпивки, или курева, а витают вокруг высокого, какого-то эфемерного будущего.
Вот этот рассказ Олега Павлова и подтолкнул меня на то, что надо, надо мне все таки увидеть те края, тем более, что время идет, и отца нет, и матери уже нет и сам не вечен. Увижу эти места, и лучше в голове, понятнее будет, какие же слова слышал тогда, когда и года от роду не было, какие картины видел, с кем игрался в игрушки. И потом, были ли они - эти самые капуста и та знаменитая ночь, засевшая в памяти, и отраженная потом в любительской картине?
Еду я в поезде «Москва-Караганда» и все ближе Караганда. Вещей у меня немного. Главное – фотокамера цифровая, ясно, что она нужна, чтобы больше осталось от этой поездке. Этюдник – чтобы два этюда «шлепнуть», да и когда рисуешь, осмотреться есть больше возможности. Какое-то количество денег российских, которые надо разменять на казахские сомы. Но все это добро руку не тянет.
В общем, думаю, поселиться или в Карагандинском отеле, или сразу ехать в Сарань, где живет, или по крайней мере жил мой друг по техникуму связи, Санька Сивожелезов, с которым мы когда то своровали по ошибке томы Сталина. Да кроме томов Сталина, были у нас еще с ним грехи, работали мы отмычечками. Ничего такого дорогого не украли, кроме тех самых куч Сталинских томов. Чаще сам замок считался добычей. Еще, правда, был у нас грехопадение, когда мы срезали несколько телефонных трубок с телефонов-автоматов. И ведь сами были учащиеся техникума связи, и ведь наши старшие братья-связисты потом "пришивали" эти трубки. Но что-то носилось в воздухе, почему чесались руки, для чего-то хотелось эти трубки заполучить, может как праобразы нынешних трубок сотовых телефонов.
Где ты мой друг, с которым мы столько поголодали? Когда-то говорили: с другом съесть пуд соли. А про нас пожалуй точнее: с другом – так поголодать вдосталь. Ну что пацану, которому 15 лет, ни росинки за день не съесть. Поневоле пойдешь на «заработки». Как это было иногда? В троллейбус номер 6, который идет от Парка Культуры и отдыха имени Максима Горького до вокзала «Алма-Ата-2» садились два худых и серых пацаненка, один залазил с задней двери, а другой, для страховки, с передней. Тот, который с задней, доставал 20-ти копеечную монету и становился возле билетной кассы, собирая сдачу, демонстрируя монету. Он собирал по четыре копейки и уверенно отрывал билет пассажирам, действуя, почти как хозяин троллейбуса, или по крайней мере будущий водитель иномарки.
И вот – пора бы и опускать свои 20 копеек, ведь 16 копеек уже собрано, да нет, замешкался пацан, забыл о деньгах, свою остановку чуть не проехал, и выскакивает из троллейбуса номер 6, а за ним выскакивает и стоящий на шухере от контроллера другой Сашка, но уже на первой площадке.
Так нечестно, зарабатывали Сашки рубль в день и шли вечером в столовую зооветеринарного института, пожевать предлагаемый там за 30 копеек ужин из трех блюд: пол-порции холодного супа овсянки, котлету, которых давали почему те две, хотя называлась «котлета свиная», с гарниром и соусом, и чай, а также 2 кусочка хлеба по 1 копейки за кусочек. А потом, шли в гастроном «Столичный» на улице Коммунистической и покупали еще пару булок «полубелого» хлеба, а то и на килограмм кильки хватало. Так и выживали, и росли, и зверели.
Так что, имея определенный опыт и нюх, в Караганде я удачно оторвался от " золотого доброжелателя" и мои кишки, которые он все обещал вскрыть, остались со мной. Я не стал искать никакие гостиницы, а сразу бросился к автостанции, за билетом в Сарань, к своему другу.
Автостанция была расположена рядом с вокзалом. За ней стояли пыхтящие автобусы. Я разменял 1000 рублей на 4200 теньге и купил билет. И в кассах и везде у прилавках слышна была только русская речь. Только возле забегаловки "Узбекская кухня" услышал знакомое воркотание. Надо что-то перекусить, то ли беляш, то ли манты какие перехватить с дороги.
- Салам алейкум!
-Алейкум ас-салам!
-Почем пирожки?
- Давай рублями, десять.
-А мясо из чаво сделано?
-О дарагой, не спрашивай, а? Живем так здесь, что барана сами не видим.
-А Назарбаев говорят на пятый срок идет.
-Дарагой наш незабвенный Оракул, дай ему аллах еще тышу лет!
Прожевывая средней свежести мант, я вспомнил, как лет 35 назад в ж.д. вокзале "Караганда" мы с моим техникумским однокашником Геной Кульковым оставили свои чемоданы в ящики автоматической камеры хранения, а на утро в этих ящиках уже чемоданов не было. В них благополучно уплыли и купленные впервые черные лаковые шкары, книга «Радио? Это очень просто!» и первый мой комсомольский билет. Из-за этой потери я потом еще 2 раза вступал в комсомол.
И вот полупустой автобус погремел по улицам Караганды, в которых читалась и прежняя ненужная социалистическая роскошь, гордость за шахтера, за рабочего человека, и нынешняя торгашеская обстановка, с ненужными рекламами, недостроенными частными заведениями. А потом выехали и в степь, разрушенную, изъезженную, но дававшую тепло и уголь. Вокруг дороги стояли остановившиеся, развалившиеся и провалившиеся своими натруженными боками шахты, и только чугунные колеса и черные трубы тянулись к небу. Тероконты, которые говорят о том, что жизнь шахтерская идет, нигде не были видны, только свалки, мусорки. Никакого движения вокруг шахт, только темные глазницы и оборванные щиты.
Обычно улицы города складываются по берегам речек и их притоков. Это когда вместо телег лодки плавали. А улицы Караганды складывались по засохшим руслам, петляющим между холмами. Когда миллионы лет назад этот укромный благодатный уголок был пристанищем миллиардов живых существ, оставшихся в этих холмах и подземных ямах в виде черного угля.
Да, это места, где провел свои годы Сашка, мой друг, а он не знал, что и я родом отсюда. Учились 4 года в техникуме, и так и не знали, что земляки, а может незначаще все это было. Потом прошли мы с Сашкой пол-Казахстана, от китайской границы до Урала, в Актюбинской области 6 месяцев на практике столбы ставили и провода тянули, и уже потом, когда проходил преддипломную практику, был я здесь, в Сарани, и помню и отца, и мать Сашки, и его многочисленных сестер. Помню, какие коровы справные были у них, и как мы на спор с Сашкой выпивали по 3 литра молока перед тем, как отвалиться на широкую кровать.
Кто теперь встретит меня на улице Водоканальная, 1 –а? Этот адрес Сашкин я запомнил прочно, сколько раз ходили мы с ним в Почтовое Отделение номер 13, возле нашего Алма-Атинского техникума связи и становились в короткую очередь к окошку «До востребования», чтобы услышать «Вам ничего нет», или получить письмо или небольшую картонку почтового перевода от матери на 22 рубля.