(La sonate des escaliers sombres.)
Машинный перевод с французского.
Нина сбежала по лестнице и, увидев неизвестного юношу, вероятно выполняющего сегодня задание служащего в холле, обратилась к нему с поспешной мольбой; все ее лицо сверкало искренней и запутанной надеждой.
- У меня нет времени! Пожалуйста, откройтесь! Я прибуду опоздавшей абсолютно!
Она просила открыть гардероб. В этой школе его открывали только по просьбе профессоров; если некоторый ученик остался назад на классе, он должен был ожидать кого-то из властей, чтобы получать свое разрешение. Нина посмотрела на бледного твердого человека из этого юноши, и надежда почти исчезла; но он, на нее посмотревший пристально быстро и улыбнувшись едва, сказал незамедлительно:
- Оставьте любую из ваших тетрадей.
- На, вы столь хороши! – воскликнула Нина и протянула юноше первую тетрадь – как оказалось, музыки.
Юноша открыл гардероб и, пока девушка брала одежду, прочитал на тетради ее имя и посмотрел пристально мимоходом на почерк.
- Вы это возьмете завтра здесь, - он сказал, поместив тетрадь на маленький стол сторожа, куда помещали обычно потерянные объекты. – Если ее не будет, спросите у сторожа.
Нина улыбнулась с благодарностью и скрылась после двери. На следующее утро она нашла действительно тетрадь на этом маленьком столе, сторож, сидел здесь, как обычно.
- Это моя тетрадь, можно? – попросила Нина, улыбнувшись сторожу, как вдруг, увидела на тетради лист бумаги, на котором рукой кого-то, было написано: «Девушке с пятном туши на шее».
Нина взорвалась и взглянула быстро в зеркало выше маленького стола; пятна не было.
- Поднимите голову, направо, - подсказал сторож, улыбнувшись.
Нина, краснея, последовала в совете и увидела маленькое пятно на переходе шеи к скулам; она действительно вчера запачкала пальцы тушью и, вероятно, имела время случайно покрывать и шея еще, прежде чем заметила несчастье.
В течение этого вечера в школе должен был иметь место бал, и Нина возвратилась сюда, как все, наряженная и веселая. Она рассматривала людей, думая о том, чтобы находить среди них вчерашнего юношу; но его не было.
Нина не знала, имелся ли в школе еще кто-то из тех, что собирались на бал, или где-то бродил внизу один только сторож. Может быть, двери закрылись уже. Пустая темнота зал и деревянных лестниц заполняла ее всю и была, казалось, неотделима от ее сознания, запутанных идей и впечатлений, ломающих реальность. Ее открытые плечи, руки, высокий лоб казались в этой темноте безжизненно бледными, сияющими белизна не шевелясь призрачная холодная. Белое платье заворачивало свой рисунок, как если бы неотделимый с нею. Она оказывалась в темноте лестницы, за тяжелой красного цвета занавесью, как если бы скрывшись. Шелк ее платья, украшение на шее, на руках взрывались слабо в темноте, поймав моменты сумрачный свет, хранящий еще невидимые следы. Сама не зная почему, склонив отяжелевшую от украшенной прически прекрасную голову, она оказывалась застыв, как если бы это имелась дорогая кукла, созданная в качестве школьного бала, проживая час и теперь навсегда забытая, бесполезная, с тенью вечной смерти на груди. Но вдруг она вздрогнула, серьги ее взорвались под невидимым светом, шелк платья прокрадывался в тишине почти легким шорохом. Она отступила дальше в темноту лестницы и хранила дыхание; ей показалось, она услышала громкие шаги. Нина не ошиблась: шаги повторились снова, вероятно из глубины коридора, общего в бальном зале. Нина поднялась быстро по лестнице; ее шагов не было почти слышимо, только белое платье сверкнуло выше ступеней. Она толкнула дверь тяжелую в зал и закрыла осторожно за ней самой.
Этот именно зал аркой связывался с другим, более маленьким, и проходил в кулуары, ведущие в левое и правле крыло здания. Шаги Нины гулко были отражены блестящим полом и стенами зала покрытые зеркалами, но она не боялась – тот, кто остался еще в школе, не должны ничто делать в этих темных залах. Снова поднималась луна, и ее серебряный бледный свет падал на землю высоких темных окон.
Нина бродила по этим залам, как если бы потерявшись; и было ли возможно не проигрываться в этой пустой темноте зал? Никогда Нина не видела школу такой пустой и тонет; она не верила даже, что была здесь прежде. Она вышла на лестницу с другой стороны зала и увидела внизу, в полете, тяжелый свет, как свечи; Нина пошла робко к нему, влекомая дрожащим порывом. Скоро она увидела, что свет тусклым золотом лился с настенной лампы там, где лестница выходила в центральный зал школы. Но, не имея времени соответствовать ближе, Нина вдруг, отступила резко: ей показалось, в переходе света лампы к темноте кто-то оказывался. Некоторые моменты длилось молчание, и вдруг страх пронзил ее сердце холодом; она отступила немного и вдруг расхохоталась высоко; драгоценности начали сверкать тысячью огнями в свете лампы.
- Какой чудесный смех! Но чей это голос? – слышался в темноте импульсивный холодный голос, и под тусклым светом она имела там быстро знакомый вид юноши с волосами, вившимися и неистовый, самозабвенной бледностью безжизненного твердого лица.
- Ты?
Она говорила почти не; одно только ее дыхание коснулось дрожащей темноты.
- Элоиза! – воскликнул юноша, протянувший вперед руку, и как если бы ужас и казнь до сумасшествия принялись дрожать в его голосе. Нина отступил назад.
- Вы с кем-то меня перепутываете, - она сказала быстро. Юноша рассмотрел едва отличительную Niny в темноте, и вдруг холодная улыбка прошла по его губам.
- А, вот который передо мной. Изумруд твоих глаз говорит за тебя то, что ты не знаешь… И снова без теплой одежды, - он добавил просто и искренно, как если бы вспомнив, как следует говорить. Нина молчала. Юноша поднялся в последний раз, голова, взглянувшая там, и действовал в темноту, из которой появился столь вдруг. Прошли некоторые моменты, прежде чем Нина сделала движение, чтобы уйти, разбив молчание шорохом платья.
- Мне не бывает никогда одиноко, но теперь, я не хотел бы остаться с этой темнотой, - тут же послышался тот же голос.
- Вы хотите, что я осталась?
- Я у вас прошу это. Мне казалось, вы мне говорили – ты.
- Мы не поняли друг друга.
- Мы всегда склонны видеть по-своему что трудно рассмотреть.
В голосе слышалась усмешка. Нина его не видела, и, вероятно, он также; темнота здесь была абсолютно сумрачной, темнота, казавшаяся еще гуще из-за света лампы.
- Хотите танцевать?
- Мне холодно, - сказала Нина, как если бы не слушая.
- Тем лучше. Есть, что забывать.
- Но я не хочу.
- Вы испуганы; пойдите домой, вам – время спать.
Нина подняла голову, как если бы надеясь рассматривать человека, ей говорящего с такой усталой нежностью; виолы печальный, был в голосе, что ее вынудило медлить.
- Любите ли вы ночи августа? – вдруг юноша, вероятно преследуемый некоторым внезапным чувством, попросил; он, как если бы забыл абсолютно то, о чем говорил только что.
- Да…
- И ты вспоминаешь… вам… любимо – пространство, открытое в лесу, в траве, полумертвых одиноких деревьях, тумане и звездах.
- Да…
- Да! Пойдемте, дайте мне руку, - и под тусклым светом Нина рассмотрела тонкую руку. Она протянула и чувствовала теплое сжатие.
- Какой холод! Как из мрамора, - юноша произнес, увлекая Нину для себя самого.
Они передавали темный зал, почти ничто не видя; он казался, они оказались во власти темноты и не смогут от этого освободиться никогда; но какая эта сладкая власть была! Нина не видела ничто, не чувствовала ничего, за исключением прикосновения теплой руки.
Они приблизились к окну, и юноша, оставивший Нину под его светом, отодвинул себя на нескольких шагах назад, скрывшись в темноте; Нина посмотрела назад быстро – и смогла рассмотреть только неясные контуры лица и рисунок. Лунный свет был выплачен для нее окном, и ее темный облик казался нематериальным, казался призраком, видением, которое только этот сверкающий лунный свет мог вырвать на одну минуту темноты.
Она отклонилась, и ее профиль, из мрамора, холодного, неодушевленного как если бы был осуществлен неосязаемостью.
- На, не умалчивайте теперь! Говорите, говорите! Я хочу ваш услышать голос. Спойте мне на зимних розах – вспоминаете ли Вы? – розы в заснеженном парке?
Нина вспомнила одновременно эту песню, она любила ее петь в детстве. И звуки голоса текли в темноте, неразличимые в лунном свете, неотделимые от него; именно тот же свет только оживился, полный того же серебра и мерцания.
Темные розы в заснеженном парке,
Вечная нежность падающих аллей…
Она не вспоминала, на каком она куплете. Голос вдруг начал быть порезанным; руки дрожали; она пела уже почти на дыхании, как вдруг юноша в одно мгновенье оказался рядом с нею и встал на колени перед нею. Какая ужасная бледность в этом лунном свете, какой безумный взрыв мертвых глаз! Нина отодвинула себя немного назад и оперлась рукой об оконную раму.
- Я не полагал, что это ты, но теперь я вижу! Сколько пустых ночей в этих проклятых комнатах! Я не мог спать, ты узнаешь, я не мог простить. Все это время… да… все это время, - он говорил как сумасшедший, как в температуре, бессвязной смутно. – Все те же звезды, каждую ночь, и тот же холодный, как от тумана – никогда, никогда он меня не оставлял! Но теперь я ожидал так, нас должны искупить, мы должны возвратиться…
Он взял дрожа ее руку и, казалось, ее termblement его поразил.
- Ты дрожишь, он тебе холоден? – он попросил.
Нина не могла ответить. Он выпустился и повел ее за собой самим.
- Ты должна согреться, сейчас, - он повторялся в лихорадочном волнении, как если бы она могла умереть от этого холода. Он шел окончательно и быстро, подтвержденным шагом, но останавливался вдруг и шел наоборот или в другую сторону; что он мог найти в этих пустых, также темных комнатах и холодных?
Наконец он увидел золотой свет лампы и повел там Нину.
- Да! Там, там теплее, - он говорил.
Но, как только он был намечен светом лампы, Нина освободила руку и осталась в темноте; она как если бы боялась этого света; она не хотела – на, как не хотела выйти из темноты!
Юноша посмотрел назад и непонимающе, смотрел на сторону, пытаясь ее рассматривать.
- Что с тобой? Ты не хочешь, соответствуй свету? – он попросил, и некоторый холод, жестокая нотка, сверкнула вдруг в голосе.
Он сделал шаг к Нине, но она отступила назад, и слышался в тишине шорох ее платья. Юноша остановился и продолжал рассматривать, но у него ничего не было время делать, как вдруг Нина, выпустилась и бросилась далеко.
Она бежала по темным помещениям, лестницам, это ей казалось, оно ее догоняет, но дверь, выход – заключено? – отсутствует! – Нина толкнула дверь и оказалась на улице. Холодный воздух, молчание ночи и высоких звезд выше ее. Но она не вспоминала почти, как если бы найдена на улице; она бежала по туманным темным, холодным улицам в вечернем платье, не чувствуя холода, прибегала в дом и, закрыв за ней самой дверь, остановилась, переводя с трудом дыхание.
Но вдруг взгляд упал для окна. В комнате было темно, лунный свет окна, проникал сюда и, казалось, заполнял ее своим туманом; вдруг, как если бы что-то сверкнуло там, поле окна. Нина вздрогнула, и, прибежав в окно, толкнула быстро его плотной шторой – одно, второе, третье. Она закрыла все окна, контролировала, заперта дверь, бросилась в постель и разрыдалась.
Нина прошла уже сторожа, но вдруг посмотрела назад и спросила тихо:
- Условленные: позавчера здесь, имелся молодой человек, у него были ключи гардероба… он здесь, работает или учится?
- А, это; нет, я его просил меня заменить только на два дня. Это также сторож, только в другой школе.
- В какой?
- Что лицом к лицу перед большим парком.
Нина хранила молчание.
- Он очень странно ведет себя, - она сказала, смотря любопытно на сторожа.
- ? Я не заметил. Имели ли Вы некоторые неприятности?
- Не.
Нина уехала быстро. Она шла к этой школе, любой один раз; но это было больше чем достаточно: она сумеет его увидеть. Нина не хотела быть замеченной – как она объяснила бы прибытие? – но юноша со вниманием, присущим ему, на это обратил внимание. Он на это посмотрел безразлично и, улыбнувшись едва холодная улыбка, отклонился скоро.