***
Герой сидел на полу. Его трясло. Безумный взгляд истерично метался по комнате, но не мог укрыться от вороненого ствола. Автор был безжалостен, и Герой не сомневался в неизбежности скорой смерти. Слезы застлали глаза, и последние перестали что-либо видеть. Исчезло все, и только пульс, бешено стучащий в висках, не покидал.
Прогремел выстрел, но пульсация не остановилась. Он разлепил воспаленные глаза и увидел нечто жуткое: дохлая муха лежала на полу в луже заплесневелого кефира.
***
(Герой, заливаясь слезами)
Тупорылая любовь хромая кляча.
Утро плесень муха труп стакан кефир.
Одеяло вони пыли тошно плача.
Градус на пол в унитаз серынь зефир.
(Дохлая Муха, ехидно посмеиваясь)
Хитро-желтое жи-шы лишай и шея?
Выжать шею? – мыло мокрый таз?
Жмуроствол? – секундная лишея?
Сорок раз уколов в пузо, свинопас!
Тут Муха заливается диким смехом. Герой бьет ее тапком, но муха дохлая, и должного эффекта не происходит. Герой затыкает уши, но жуткий хохот не становится тише; хохот внутри него; и снаружи. Почему? Потому что и хохот, и герой, и комната – это дохлая муха, мелкая и ничтожная черная точка; мертвая точка.