Буханка
Сумрачно было на дворе. Сыро. Жирная грязь чавкнула под ногами. Брехнула соседская собака и стихла.
Райка поплотнее запахнула рваную, сплошь в дырах, телогрейку и поёжилась. Только сентябрь, а погода уже клонила к зиме – казалось, ещё чуть, и снег пойдёт.
Райку выгнала на улицу мать. Наорала в сердцах, шлёпнула – с утра не в духе была. Райка не сердилась на мать. Всё, что хотя бы отдалённо напоминало пищу, подмели ещё накануне и с утра пять пар голодных глаз напряжённо следили за каждым материным движением. Райка была старшая и оттого принимала родительский гнев, как должное…
Год был такой. Послевоенный.
Мужики вертались домой – мужья, отцы, сыновья, братья. Ждала и Райка отца. Да и мать ждала, хотя ждать было некого. Похоронка лежала в комоде с сорок третьего, успела пожелтеть и вытереться на сгибах. Мать частенько вынимала ее по вечером, когда всё семейство было уложено и оставалось немного времени для отдыха.
Райка наблюдала с печи, как мать осторожно разворачивала похоронку, надевала очки и беззвучно шевелила губами, повторяя изученный до малейших нюансов текст.
…Тогда, в сорок третьем, мать переменилась за ночь. Почернела и высохла. Она не билась в истерике, не голосила, как другие бабы. Она выставилась немигающими глазами куда-то в пустоту, в ту даль, которую знала только она одна. Малых забрали соседи. Райка осталась дома с двумя братьями погодками, да с бабкой. Бабка сидела на печи уже лет пять и спускалась вниз лишь поесть, да по нужде.
Через неделю мать отошла, маленьких привели домой, и пошла семья бедовать дальше.
Как ни странно, в войну, даже в самую лихую годину, жилось легче. Жили верой в победу, ждали отца. Да и продуктами перебивались – корова и картошка с голоду пухнуть не давали. Но вот уж с год, как обглодали последнюю Зорькину косточку – не уберегли кормилицу. Напоролась она на чьи-то подлые вилы, кишки вывалились и Зорька протащила их по пыльной дороге ещё не одну сотню метров, прежде чем подкосились у неё ноженьки у родного забора…
А тут ещё неурожай подоспел.
По утрам мать давала детям корзины и те, скучившись, брели на колхозное картофельное поле. Там, после уборки, многие деревенские бродили в поисках остатков.
Картошки было мало, а та, что попадалась была гнилая или мороженая. Но и ей были рады. Из этой гнили варили крахмал, который мать накладывала в большую миску. Все садились за стол. Ели молча и сосредоточенно – будто делали большую и трудную работу.
…Райка потопталась ещё во дворе, почавкала грязью и вышла за калитку. Дорога, которая проходила мимо их дома, была разбита. Жирная грязь лоснилась и стыла на холоде. Райка постояла с минуту, а затем двинулась краем, куда глаза глядят.
Студёный ветер время от времени ударял в спину, и тогда Райке хотелось сжаться ещё сильнее, превратиться в маленький, твёрдый, неподвластный холоду камень. Сами собой на глаза навернулись слёзы. Райка не пыталась стряхнуть их, и они текли по лицу, оставляя на нём заметные дорожки-следы.
Райка вышла за околицу и, ноги как-то сами собой принесли её к небольшой пекарне, которая стояла на отшибе. Там пекли хлеб для нескольких соседних деревень. Всякий раз, когда Райка оказывалась поблизости, у неё начиналась кружиться голова от запаха свежего хлеба. Аромат этот стоял здесь всегда и был настолько душистым, что и сытый-то невольно поводил носом.
…Девочка повернулась и быстро пошла прочь. Пройдя несколько метров, она вдруг услышала скрип. Райка оглянулась. По дороге, от завода, двигалась телега, груженая хлебом. Правил ею дед Макар, известный всей округе.
Телега сравнялась с Райкой и дед весело крикнул ей:
- А ну, чего стоишь? Лезь живей!
Райка помялась и тихо ответила:
- Не… Я так.
Она не села на телегу лишь оттого, что от хлеба исходил такой запах, что становилась дурно.
Старик ничего больше не сказал, грустно посмотрел на девочку и медленно поехал дальше.
Райка отправилась следом. Она шла и представляла себе, как с телеги упадёт большая буханка с хрустящей коркой и горячим, жгущим нутром. Райка берёт эту буханку и ест, ест, ест… Сделав несколько шагов, она невольно вскрикнула.
На дороге лежала буханка!
Точь в точь такая, как только что представляла себе Райка – большая, ароматная, с румяной коркой. Девочка быстро засунула хлеб под телогрейку. Потом взглянула – не заметил ли дед пропажу. Нет, старик спокойно ехал и что-то бормотал под нос.
Райка сунула руку за пазуху и хотела уже отломить кусочек, как вдруг подумала, что деду, наверное, попадёт за пропажу. Она вспомнила, как в прошлом году бригадира Федяшкина увезли куда-то за пропажу трех буханок, когда тот привез на полевой стан хлеб колхозникам. Так и сгинул…
И ещё Райка вспомнила, как летом дед Макар делал всем ребятишкам свистульки, и тогда по всей деревне раздавался весёлый свист. Она вспомнила и то, как ходила с дедом по грибы. Как рассказывал он ей интересные истории про лес, зверей, про реку…
Есть хотелось нестерпимо. Буханка лежала за пазухой, согревала Райку. Стоило всего лишь протянуть руку…
- Дедушка Макар! Дедушка Макар!
Дед обернулся. Райка подбежала и выпалила:
- Буханка!.. Вот!
И протянула хлеб.
Дед дрожащими руками сунул хлеб под брезент и погладил Райку по голове. Затем он дернул поводья и поехал по дороге. Через несколько метров телега остановилась, дед слез с неё и вернулся к девочке. Он вытащил из-за пазухи небольшой узелок и сунул его Райке. Постояв немного, дед пошёл к телеге.
Райка развязала узелок. В нём был хлеб. Чёрный, чёрствый и не с такой румяной коркой, как тот, что она только что отдала деду Макару…