Ад
Боль
Враг
Грусть
Дрожь
Единочество
Жестокость
Злость
Истерика
Кровь
Ложь
Месть
Нет
Отчаяние
Плачь
Раскаяние
Смерть
Раздался звонок, и рука, выкладывающая из таблеток слова, дрогнула, замерла. Разметав слово «смерть» я пошла открывать.
На пороге стоял юноша с мешком шоколадных конфет в руках. Заметив выражение шока на моем лице, он улыбнулся:
- Вы к кому? – с трудом выдавила я.
- Я – ваш новый сосед. Пришел знакомиться.
- А…
Пару недель назад соседи снизу, к моей откровенной радости, съехали. Неприкаянной квартира оставалась недолго. Уже вчера в орущую из моей комнаты музыку начали врываться какие-то посторонние шумы, никакого отношения к русскому року не имеющие. Какое-то время я терпела эти «помехи», но быстро сдалась и, выключив музыку, припала к окну. Смотреть было особо не на что: широкоплечие мужики таскали кресла с веселенькой обивкой. Высокий мужчина без шапки, уже немного седой, отдавал приказы. Худенькая женщина в очках просила быть аккуратнее. Юноша с цветочным горшком в руках рассеяно скреб асфальт носком ботинка.
Именно этот юноша стоял сейчас на пороге моей квартиры.
- Я, вообще-то, хотел со всеми соседями познакомиться, - сказал он, продолжая улыбаться, - но если так и дальше пойдет…
- Ладно, заходи, - я пропустила его в квартиру и привычно, с оглушительным грохотом, захлопнула дверь.
Пока он разувался в прихожей, я пыталась засунуть таблетки обратно в банку. Руки дрожали и таблетки сыпались мимо. От этого руки дрожали еще сильнее.
Юноша бесшумно вошел в кухню, присел на стул и аккуратно водрузил конфеты на край стола.
- Банка с полочки упала, - объяснила я, завинчивая крышку, - кто же знал, что она раскроется.
Я убрала банку так, чтобы нежданный гость не мог прочитать название лекарства. Хотя, что там читать? И так все ясно. Или почти все.
Он только улыбнулся.
Я нажала кнопку на электрочайнике и с удовольствием услышала, как начала закипать вода. Открыла шкаф в поисках кружки.
С этим у нас всегда была проблема. У каждого члена семьи есть персональная кружка, кружка для гостей тоже есть. Одна. И чтобы найти ее нужно обыскать как минимум три шкафа.
Наконец, кружка была найдена, чай налит и я села напротив соседа.
- Может, познакомимся? – предложил он.
- Может. Дарья.
- Кирилл.
- Вы откуда приехали?
- Откуда? Издалека.
- А поточнее?
- А зачем? – он заговорщицки улыбнулся, - скажем, из страны багровых туч.
- Понятно… А учиться ты где будешь?
- Нигде, - он снова улыбнулся, - я одиннадцатый класс закончил, никуда не поступал.
- Почему? Работать собираешься?
- Нет. Мы переехать решили. Думали куда, когда, зачем. Куда переехали – понятно, когда – тоже не вопрос – в середине зимы, а вот зачем, я до сих пор не понял. Обидно, конечно, что я целый год теряю. Но это терпимо. Отдохну хотя бы.
- Понятно.
- А ты где учишься?
- Тоже нигде. Я универ бросила. Надоело всё. И все.
- Понятно. И чем занимаешься?
- Ничем. Читаю, музыку слушаю, кино смотрю.
- У меня такие же планы.
Ничего ты, мальчик, не знаешь о моих планах…
Весна вступила в свои права необычайно быстро. Грохнула плюсовая температура и снег начал таять ударными темпами. По земле поползли грязные ручейки. Идти по ним было как-то особенно приятно.
Из-за угла вырулили трое ни друзей и ни врагов. Так, вроде нечто среднего. Бывшие товарищи по группе. Но от взгляда на них стало как-то мучительно неприятно.
- Привет.
- Привет.
- Почему из универа ушла? Ты же нормально училась.
- Надоело.
- Если бы после второго семестра ушла, восстановиться можно было бы.
- Знаю.
- Не жалеешь?
- Поздно.
- Ясно…
Друзья-враги скрылись за поворотом. А я медленно пошла прочь.
Почти неслышный щелчок и всплеск. Что-то плюхнулось в грязный ручей у моих ног. Я опустила взгляд. Часы. Порвался ремешок, и они свалились с руки.
«Время исчезнет, останутся вода и ветер».
Это мы сейчас и имеем. Моя жизнь – это вода. Несется прочь, как грязный ручей. И нет смысла гнаться за ней – все равно не догнать. И остается только ветер. В голове, в мыслях. Только ветер знает, что со мной происходит. Жаль, что ветер не может помочь мне. Да и не надо мне помогать. Пусть все течет своим чередом. Как вода.
Я пришла домой. Привычно ткнула кнопку на магнитофоне, и комната наполнилась завываниями гитар. Завалившись на диван и заложив руки за голову, я ощупывала взглядом потолок и стены. Взгляд остановился на люстре. Формой напоминающая колокол, а расцветкой – гнилой апельсин, она висела на тонком шнуре. Я влезла на табурет и, уцепившись за шнур, повисла. Шнур тяжко вздохнул, но выдержал.
- Посмотрим, как долго ты протянешь. Надеюсь, минут пятнадцать мне хватит.
Я порылась в шкафу и достала веревку. Уже готовую, со скользящей петлей на конце. Руки почти не дрожали, и веревка легко намоталась на шнур.
«Самоубийство – это уже не война», - донеслось из динамика.
- Заткнись! – я ударила по кнопке, и звук оборвался.
Залезла на табурет и сжала петлю в руках. За окном надрывался ветер…
Резкий звук дверного звонка прорезал мгновенно наступившую тишину. От неожиданности я упала вместе с табуретом. Петля описывала окружности вокруг моей головы.
- Кто там, черт возьми? – рванула веревку, пытаясь отцепить ее от люстры. По щекам потекли предательские струйки. Я боролась с веревкой под оглушительные завывания звонка, пока, наконец, на пол не рухнула люстра. Запихав ее под стол, я пошла открывать.
На пороге стоял сосед Кирилл.
- Я не вовремя?
Я угрюмо молчала.
- Ты что, плачешь что ли?
- Нет, - я потерла руками глаза, - ничего.
- У меня диск, - он виновато улыбнулся, протягивая мне пластиковую коробочку, - на моем компьютере не запускается. Может, на твоем попробуем?
Я молча кивнула и впустила его в квартиру.
- Что там, на диске? – слова наполовину заглушил ропот включаемого компьютера.
- Не знаю, - Кирилл пожал плечами, - друзья подарили. Вот недавно нашел.
Диск запустился с первого раза. На нем оказался какой-то старый фильм.
- Ух ты! «Красавица и чудовище» с Жаном Маре! – восхитился Кирилл.
Я придирчиво покосилась на него.
- Давай посмотрим! – взмолился сосед.
- Давай.
За окном бесновался ветер. «Обо мне знает все только ветер». Я взглянула на Кирилла, заворожено приникшего к экрану.
«Ты уже второй раз меня останавливаешь. Почему ты уже второй раз меня останавливаешь?»
Он заходил и просто так, без причины. Почему-то именно тогда, когда мне было плохо. Когда любимый кофе не лез в горло, а мысли о виселице рисовалось в воображении в виде трехмерной картинки.
- Привет.
- Привет. Опять кино не запускается?
- Да нет. Хотел попросить, чтобы ты мне музыку записала.
- Ладно, заходи.
Компьютер мирно гудел, прожигая диск. Диску было, наверное, очень больно, но он терпеливо молчал.
- Ты прям как ангел-хранитель.
- Почему? – Кирилл поднял голову от книги Лукьяненко, которую вертел в руках.
- Приходишь именно тогда, когда у меня плохое настроение.
- Видимо, периоды плохого настроения у нас совпадают.
- Может, ты иной?
- Нет, я внебрачный сын Гесера от Антона Городецкого.
- Мне всегда был симпатичнее Завулон.
- Проще победить в себе свет, чем рассеять тьму вокруг, - прочитал Кирилл и, подняв глаза на меня, спросил. – Зачем ты выбираешь легкий путь?
И правда, зачем?
Я вышла из квартиры, неся в руках люстру с привязанной к ней веревкой. Петлей. Из-за тяжелых ботинок каждый мой шаг отдавался в подъезде оглушительным эхом. За спиной открылась дверь, и голос Кирилла спросил:
- Ты куда?
Я обернулась. Он стоял в дверях, натягивая шапку на взлохмаченные волосы.
- Выброшу, - я помахала люстрой.
- А петля зачем?
- Там же и повешусь, чтобы далеко не ходить.
- Тело бьет дрожь, и на краю ты продаешь душу свою.
Я удивленно вскинула брови.
- Смерти, в смысле, на краю жизни. Хотя смерть – это не противоположность жизни, а ее часть.
Я неуверенно кивнула.
- Хочешь, составлю тебе компанию?
- В смерти?
- Нет, по дороге на кладбище ненужных вещей.
На улице было светло и как-то пусто. Грязные ручьи талого снега высохли, обнажив толстый слой фантиков и окурков. Как когда-то разгребая ногами листья, мы шли, разгребая мусор.
- Такое чувство, что мусорные баки вышли из моды, - прошипела я, - может, прямо тут бросить эту люстру.
- Можно и тут. Нас уже ничто не спасет.
- В смысле?
- Солнце пропитано отравой, и внутри каждого зерна – адская машина.
- Неплохо.
- Я старался, - он покосилась на люстру, которой я весело помахивала. – Так зачем все-таки петля?
- Сам догадайся.
- Вешаться.
- В яблочко! – я накинула петлю ему на шею. Кирилл рассмеялся, снял петлю, повертел в руках. – А зачем тебе вешаться?
- Я не знаю, как мне жить. Как дальше жить.
- Все события, которые с тобой происходят – все это случается с тобой потому, что ты притянула их к себе, - он посмотрел на меня, ожидая ответной реакции.
- Такими, какими мы становимся, нас делают люди. Никто никогда не бывает виноват только сам.
Кирилл замолчал, признавая свое поражение.
«Кладбище ненужных вещей» выросло перед глазами внезапно. Почти все контейнеры были опрокинуты. Смешанный со снегом мусор напоминал пустыню какой-то чужеродной планеты. Я размахнулась люстрой и бросила ее на мусорные барханы. Кирилл подошел к контейнерам и взял книгу, лежащую на боку одного из них. Обложка была оборвана, но страницы выглядели совсем новыми.
- Даже книги выбрасывают, - обиженно прошипел Кирилл, переворачивая страницы.
- Что там написано-то?
- Мы сами вытягиваем жребий для нашего израненного сегодня.
- Какое слово-то подобрано: «израненное сегодня». Кто это сказал?
- Хулио Кортасар.
Чтение книг – это погружение в другой мир. Полное погружение, как в омут. И вынырнуть сложно. Да и не хочется. «Читать хорошо, но жить все-таки лучше». Но, если жить незачем, остается читать. Погружаться в искусственно созданный мир. И оставаться там. Лучше – навсегда.
«Смерть хуже любого, самого сокрушительного поражения».
Одна фраза. Там много было написано и до, и после. А я заметила только эту фразу. Почему? Прав был Кирилл, говоря, что «мы все больные и умеем читать только те книги, в которых описывается наша болезнь».
Я отложила книгу и встала с дивана. Мертвую тишину комнаты, нарушаемую только звуком моего дыхания, бесцеремонно разорвал звонок. Я была почти уверена, что это Кирилл. По какой-то странной особенности он всегда приходил тогда, когда я думала о нем.
- Мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам. Посидим на трубах у начала кольцевой дороги. Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода. Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора. Пойдем?
Я покосилась на улицу. Ветер гнул деревья, бросал в окна серый песок.
- Холодно…
- Да брось! – Кирилл швырнул в меня курткой, - пошли.
- Совершенно ненормальный парень, - возмущалась я, запирая дверь.
Рельсы поблескивали, отражая свет временами появляющегося солнца. Я шла по шпалам, Кирилл, держа меня за руку, по рельсам. Трамваи раздражали, но с ними приходилось мириться. Кирилл тихонько напевал:
- Быть живым – мое ремесло. Это дерзость, но это в крови.
- А ведь быть живым – это самый страшный грех.
- В нашем мире? Несомненно.
- И не страшно?
- А чего бояться?
- Смерти.
- Только мертвый не боится смерти. А все остальное – не страшно.
- Будь что будет: безумье, позор, все равно…
- Ага, - Кирилл весело кивнул и продолжил петь, - я умею читать в облаках имена тех, кто способен летать.
- Жаль, что меня в этих списках нет.
- Почему? – Кирилл соскочил с рельсов.
- Потому что мне уже давно обломали крылья, - прошептала я под аккомпанемент проезжающего трамвая.
- Я подниму тебя вверх, я умею летать, - улыбнулся Кирилл, обнимая меня за талию.
- Пожалуй, далеко мы не улетим, - пробурчала я.
- Да ты реалистка, - разочарованно протянул юноша.
- Жизнь такая.
- Тогда, возвращаясь к реальности: у тебя косметика размазалась.
Я достала зеркало. Кирилл подошел, постучал согнутым пальцем по зеркальной поверхности:
- А ведь там кто-то есть, - протянул он задумчиво, - как и в любом зеркале.
Я пожала плечами:
- Только я. Во всех зеркалах я вижу одно и то же лицо.
- Раздражает? – он усмехнулся.
- Да.
- Почему?
- Потому что я не верю, что где-то есть другой мир.
- Удивительно, что ты это осознаешь.
- Что? – я подняла на него глаза.
- Большинство людей бродят во мраке, убежденные, что дома их ярко освещены.
- Да, наверное… Ведь в этом мире ты получаешь только то, за что платишь. А люди не хотят платить. Ни за что.
- Как же тогда они живут?
- По инерции.
Я встала на рельсы, тряхнула головой, отбрасывая волосы с лица.
- Чем ты заплатила за то, чтобы жить?
- Я еще плачу, - я посмотрела на него, - и эта плата мне не по зубам.
- Единственное, что ты все еще делаешь, - усмехнулся юноша, - так это живешь.
- Кирилл, оглянись вокруг. Я чужая. В этом городе, в этом мире. Люди смотрят на меня и смеются. И смеясь они ненавидят меня. Потому что я не такая, как они. Я чувствую себя проклятой.
- Мне казалось, что положение проклятого превращает проклятого в привилегированного.
- Ага. Только кроме боли это привилегии ничего не несут. Убивают не гневом, Кирилл, убивают смехом.
Ветер бросил мне в лицо звук приближающегося трамвая. Чудо железнодорожного мастерства приближалось медленнее, чем мне казалось. До него шагов двадцать, пятнадцать, десять…
- Ты с ума сошла! – Кирилл схватил меня за рукав, резко рванул на себя. Я упала в его объятья, трамвай прогрохотал мимо. Сотни глаз смотрели на нас с разочарованием. Я знаю, на их лицах были бы улыбки, если бы Кирилл меня не оттолкнул…
- Ты же могла умереть! – Кирилл тряс меня за плечи.
- Жизнь – только слово. Есть любовь, и есть смерть.
- Смерть стоит того, чтобы жить.
- Жить – это сжигать себя и все-таки не согреться. А я устала мерзнуть, - я выскользнула из его объятий и медленно пошла прочь от трамвайных рельсов, от моей неудавшейся смерти.
- С зоной ведь как: с хабаром вернулся – чудо, живой вернулся – удача, патрульная пуля – везенье, а все остальное – судьба, - проговорил Кирилл мне в спину, - в жизни все точно так же.
Домой мы дошли вместе.
- Иногда шаг в пропасть – это лучший выход, - я прислонилась спиной к стене, - потому что следующий шаг ты сделаешь уже в другом мире.
- Кто сказал борьба напрасна, зло сильней добра?
- А разве не это мы наблюдаем в реальности?
- Поверь, Даш, радость и грусть, смех и печаль – все в наших руках.
Я улыбнулась, опустив голову. Слова Кирилла всегда трогали меня своей неподдельной теплотой и искренностью.
- То карлик неведомый, вертит кармы веретено, наших судеб нить переплетая, - улыбнулся Кирилл.
- Хотела бы я с ним встретиться.
- И что ты с ним сделаешь?
- Поблагодарю за то, что познакомил с тобой, а потом задушу.
- Оригинально.
- А как иначе?
«Создать мир легче, чем понять его». На самом деле фразу стоит сформулировать по-другому – создать свой мир легче, чем понять тот, в котором ты живешь. Особенно если он бессмысленный и жестокий.
Нет, жестокость – это даже хорошо. Она позволяет скрывать свою слабость, дает силу, которой нет на самом деле. Жестокость позволяет быть сильнее их. Но жестокость – это удел слабых. Удел сильных – человечность. Хотя еще Хичкок сказала, что «нет ничего страшнее человека». Я согласна с ним. Поэтому, наверное, я не считаю себя человеком.
Пустопорожние мысли прервал звонок в дверь. Одиночный, какой-то напряженный. Так в нашу дверь не звонит никто и никогда. Но я лишена чувства опасности. Напрочь. Звонок не испугал и не удивил меня, просто сообщил, что сегодня все будет не так, как обычно.
На пороге стоял Кирилл.
- Мы дети богов, наша участь известна, - улыбнулся он, - чем страдаешь?
- Дразню тараканов тоски.
- А знаешь, страдание – это привычка.
- Знаю. Но жизнь – это комедия для думающего и трагедия для чувствующего. Я, к сожалению, чувствующая.
- Я тоже, - он немного опустил голову, а потом вдруг улыбнулся, сверкнув глазами, - пойдем в метро.
- Зачем?
- Чтобы не видеть красное солнце разрушений.
Метро ударило в лицо своим особенным запахом. Так пахнет шпальная пропитка, я знаю. Но для меня этот запах навсегда связан с чем-то необычным, с таинственным мраморным царством, глухое великолепие которого нарушают лишь грохочущие электрички.
Мы вошли в одну из них, выкрашенную в траурный синий цвет. Я ненавижу рекламу, а она, как назло, пролезает во все щели. Даже в метро начали звучать рекламные ролики и электрички уродуют вызывающе-яркой рекламой. Я ненавижу их и никогда в такие не сажусь.
Мы встали около двери, и я прислонилась к ней спиной.
- Нужно писать в чью-то тетрадь кровью как в метрополитене «Выхода нет».
- Выхода нет ни для кого. Никуда.
- Знаю. Мне кажется, мы живем в какой-то чудовищной недоделанной игре. И в любой игре, после того, как тебя убили, можно использовать новую жизнь, а можно нажать «выход». Я хочу нажать «выход».
- Почему?
- Потому что мир рушится где-то внутри.
Кирилл задумался, опустив голову, потом проговорил медленно и тихо:
- На руке капризной восемь линий жизни... Может так получиться, что в чудовищную недоделанную игру играешь не ты. Играют тобой. И кто-то выбирает дополнительную жизнь… Снова и снова…
С надтреснутым скрипом электричка остановилась, разъехались в стороны автоматические двери, и мы вышли в сумрак станции метро. Молча поднялись по эскалатору, вышли на улицу. Небо над головой было цвета черного кобальта, и недозрелая луна манила знакомым одиночеством.
Кирилл шел ссутуленный и какой-то напряженный. Я покосилась на него. Заметив мой взгляд, он заговорил:
- Ты извини, что я там всякой фигни наговорил. Просто… «когда-нибудь всем, что видишь, растопят печь, сделают карандаш или, Бог даст, кровать. Но землю, в которую тоже придется лечь, тем более – одному, можно не целовать». Это просто как-то… абсурдно, что ты сама стремишься узаконить свое одиночество.
- Я из тех, кто находит покой в злых объятиях смерти.
- Но смерть не излечит тебя.
- Каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье. А жизнь, Кирилл, не для тех, кто любит сны.
«Все стоит того, чтобы погибнуть» - благородная фраза. И в чем-то правдивая. Если уж ты ничего не можешь – умри красиво. Будь достоин своей смерти.
«Небо давит на разум, мысли пахнут туманом и болью» - пара строчек, написанные моей рукой в блокноте три года назад. А над ними – карандашный рисунок сидящего у стены угрюмого существа. Не юноши и не девушки. Не человека. Нелюдя.
Прошло три года, но ничего не изменилось. Мир вообще не меняется. Он остается таким, каким был рожден изначально: миром, «где аборты идут на смену похоронным услугам». Миром, где началом всего является смерть. Мы, как показало время, тоже не меняемся. И кажется, что жизнь идет по кругу, нигде не останавливаясь. И мир, как и прежде, бьет в спину. И удары его, как и прежде, неожиданны.
Я уже давно балансирую на грани. Я не упаду, я просто спрыгну. Сама.
Сегодня закончилось время на грани. Настало время прыжка. Я медленно шла по сутулой улице и ветер бил меня в лицо, развевал полы куртки. «Только глупый против ветра». Пусть. Но сегодня я против ветра.
Я шла по обочине дороги, уводящей прочь из города. Машины с тихим шелестом обгоняли меня, уносясь куда-то, где их, возможно, ждут. Слева был лес. Здесь он только начинался, поэтому был редким. Лес вел на гору. Правда горой эта возвышенность была лишь с одной стороны. С другой – обрыв. Под ним – образованный плотиной водопад и мелкая речка. Высота такая, что радость полета можно ощутить в полной мере, а вот повторить – никогда. Да мне и не хотелось повторять. Прекрасное должно быть единственным.
Я была одна. Наедине с ветром. Все, что я хотела, становится ветром. Так или иначе. И оставалось сделать один шаг. Всего один шаг, который решит все и поставит долгожданную точку. И почему-то я знала, что если сейчас меня остановят, я уже никогда не смогу на это решиться. Шанс умереть дается один раз в жизни. Как и шанс спастись…
Я стояла на самом краю. Ни о чем не думая, ничего не видя. Все вдруг осталось позади, потеряло свою ценность. Все заменил собой ветер. Вокруг, внутри. Все обо мне знает только ветер. Он не толкал вниз и не отталкивал прочь от обрыва. Он просто был.
Я сделала шаг вперед. Не поднимая ногу, просто провела подошвой по камню. Ветер замер в благоговейном ожидании. В эту секунду чьи-то руки обхватили меня за талию, резко рванули назад.
Я развернулась и уткнулась лицом в плечо Кирилла. Кажется, я кричала, плакала, чего-то требовала и в чем-то обвиняла. А он стоял молча, сцепив руки замком на моей талии, смотря туда, где невидимыми кольцами завивался ветра. Всю правду обо мне знает только ветер…
Я подняла глаза на Кирилла:
- Так что же ты, наконец?
- Называй меня ветер.
15.01–16.04.2006