Мы окрашиваем время цветом нашей юности. В юности люди смотрят на мир иначе, чище, веселей. Поэтому, наверное, наши деды так романтично рассказывают о временах войны и разрухи. Они ведь тогда были молодыми! Говорят, что даже химические процессы в мозгу в юности протекают иначе, среда в мозгах в юности другая, оптимистичная. Я с удовольствием вспоминаю времена, когда мне было двадцать и я работала в одном из научно-исследовательских институтов, врачом.
Наш институт организовал сын отца русской демократии. Уставши ударять в свой колокол,он удалился за кордон ,где прожил всю оставшуюся жизнь.Сына своего воспитал там в любви к нашей замечательной родине, так, что сын после Великой Октябрьской революции вернулся назад и открыл наш институт, первое тогда прибежище для умирающих раковых больных. Правда, он совсем не говорил по-русски, но начало было положено, и в нашем институте, несмотря на коммунистическое его правление, всегда царила несколько свободная обстановка.
Я работала в лаборатории, где работали одни женщины, красивые и не очень, умные и так себе, здоровые и больные, богатые и менее обеспеченные, свободные и замужние. Мы все работали там долго, знали друг о друге всё, отмечали праздники, занимали друг у друга денег до получки, ревновали, утешали, любили и ненавидели. Воспитанная нашей лабораторией, я всю жизнь работаю только в женских коллективах, в смешанных у меня всегда что-то не складывается и всегда подворачивается лучшая работа.
Наша лаборатория состояла из личностей, про каждую можно было бы написать отдельный рассказ. У каждой были хобби или увлечения. Я вот, например, была председателем таксиного клуба, а моя коллега Симка была сыром. Вы не знаете, что такое сыр? Сыр – это поклонник или поклонница какого-нибудь актёра, или актрисы. Симка была поклонницей Андрея М. Каждый день она неслась на какой- то его спектакль или выступление с его участием или о нём. Откуда брались силы!
Симка была горбатенькая, маленькая девушка с красивой головкой и прекрасными волосами, покрывающими её неудавшееся тело почти до колен. Крошечные ножки всегда в супертуфельках на высоких каблуках. Если бы я была мужчиной! Да, совершенно верно, влюбилась бы несмотря ни на что! Симку же всегда знакомили только с горбатыми кавалерами. Из этих знакомств никогда ничего не выходило, и Симка, по-московски акая, говорила: «Ничего не могу пАделать, мой тип- этА МАрчелА МАстрояни, на меньшее не сАгласна!». Симка жила в центре с бабушкой-алкоголичкой, которую она каждый раз разыскивала по подвалам, вернувшись домой ночью из театра. Мать её с новым мужем жила в Мытищах.
Любовные коллизии в нашем институте были всегда сложные и труднорасплетаемые.
Симка была влюблена в нашего нового хирурга Зураба, он делал авансы в отношении меня, у меня вовсю развивался роман с иностранцем, а Зураб спал все дежурства с медсестрой Ларисой. Симка, целыми днями шляясь по институту, знала все сплетни, ну, и мы, конечно, от неё.
Однажды, в конце рабочего дня она влетела в комнату, где я сидела:
– Зураб едет в Ганновер на конференцию по раку пищевода, я ему таксу для тебя заказала. –
Я этому не обрадовалась. Опять у Зураба появился повод для контакта, которого мне придётся избегать, не объясняя причины. Связи с иностранцами были запрещены. Тем более , что моя профессорша почти клялась директору под портретом Отца Русской Демократии, беря меня на работу на первые мои четверть ставки, что я за границу не уеду. В институте в то время была волна эмиграции, поэтому наш директор проверял лояльность новых сотрудников лично.
Фигурки такс мне привозили многие сотрудники с конференций из-за границы. Я их собирала.
«Ну, и ладно», – подумала я, – «пусть Симка с ним и дальше контачит, она, кажется, этого и добивается».
Через какое-то время, опять в конце дня, когда Катька, помыв голову под краном, уже была готова для свидания со своим хахалем из ТАСС, в комнату торжественно вошла Симка, неся пакетик.
«Это тебе от Зураба! Такса!» Я развернула бумагу, в ней была длинненькая коробочка, на которой по-немецки было написано “Spass condoms”.
– «Хам», – подумала я и открыла коробочку, а там, как под музейной витриной, под тонким целлофаном, морды трёх такс гладкошерстной, длинношерстной и жёсткой, торчали из картона. Присмотревшись, я поняла, что это кончики свёрнутых презервативов. Такого я ещё никогда в жизни не видела и даже не слышала.
– Скажи Зурабу спасибо, – я засунула подарок в сумку, чтобы показать своим
соклубникам. В клубе мы с восторгом рассмотрели эти произведения капитализма и я выставила их у себя дома на книжной полке.
Когда я уезжала жить к мужу за границу, Симка вдруг попросила у меня их на память. Отдав их Симке, я подумала, что там такого добра на каждом углу – и ошиблась, больше я такого никогда не видела.
Три года тому назад, когда Симка уже умерла, как она сама и предсказывала, от инсульта, в Москве на улице я встретила нашу лаборантку Изольду Васильевну. Она мне обрадовалась, как мать, и пригласила в лабораторию посмотреть на мой аквариум с рыбами-шарами, за которым они столько лет ухаживали.
На следующий день с тортом и легким сердцебиением я переступила порог своей бывшей лаборатории. От старых сотрудников осталось четыре человека. Мы пили чай и вспоминали, вспоминали. В аквариуме плавали Яшка и Сашка, которые браво откликались на свои клички, только это было уже четвёртое поколение мною заведённых рыб. Время не стоит на месте. Мы рассматривали фото с моим мужем и дочкой. Мне рассказывали про Симку и про остальных бывших сотрудниц нашей лаборатории. Незнакомые мне девочки сидели рядом, не принимая участия в разговоре, они никогда не видели ни Симку, ни Сару Александровну. Мне это казалось очень странным.
Прощаясь, Изольда протянула мне свёрток, который я сразу узнала.
– Это Симка перед смертью велела тебе передать. Я-то думала, что тебя больше никогда не увижу...
Только она просила не разворачивать, я и не разворачивала. А что там? –