"Фантом"
Что ж ты, дорогая, так разволновалась-то?
Глазки ресницами-крылышками трепещут, на Него не глядя.
Ручки, пальчиками наманикюреными, по столу да клавиатуре бегают-мельтешат. И голосок дрожит-переливается.
Неужто такой простой вопрос в тупик поставил? Нет у меня к тебе ни мыслей, ни желаний других. Просто – надо мне Туда. Очень надо. Так что – поднимай всю свою туристическую братию и отправьте меня Туда.
Офис этой фирмочки немаленькой растревожился – засуетился. Бестолково суетиться. Но массово. Эх – молодёжь! Если такие простые вопросы вас заставляют суетиться, то, что вы можете вообще серьёзного в этой жизни?!
И не надо мне предлагать поездами-пересадками добираться. Не выдержу. Один раз уже ехал Туда.
И обратно.
* * *
Поезд пришёл в темную ночь.
Жаркую, чёрную, многозвёздную ночь.
Как в июле на Кировоградчине родной бывают.
Если б не знал, что ноябрь на дворе, не удивлялся бы.
«Но что тогда здесь днём будет?»- подумал Он невольно.
Сейчас, вспоминая, усмехался. Лучше б уж тогда помечтал, чтобы день, пусть и испепеляюще-жаркий, побыстрее начинался.
Была длинная-длинная ночь. Решившая его судьбу не только на два года службы солдатской – но и на всю жизнь. Прожитую. Искаверканую. Выправленную с таким трудом. Ночь, из-за которой ночами в последние полтора десятилетия не спиться. И рука болит на луну. Хоть вой. Хоть плач. И плачет и воет. Порой. Ночной порой.
А как Он мог армии избежать? Никак. Так же как и ПТУ. Ну, мог выбрать и другую «бурсу», конечно. И специальность – нормальную - мужскую.
Но всю жизнь с матерью рядом. Стрекот её машинки швейной и днём и ночью в ушах. Она кроила – Он смотрел. Она смётывала – он, ещё мальцом, нитки в иголки вставлял – на запас ей.
Она строчила и он научился. И когда выперли после восьмого класса – подал документу в ПТУ.
Один на курсе парень. Один ШВЕЙ-МОТОРИСТ. Среди полусотни девок, как сыр, в масле катаясь, проучился. И копейку себе и мамке подрабатывал. Уж больно ножницы слушались да строчки ровно выходили. В ателье и успел проработать месяца три как повестка-сборный пункт-поезд-чёрная, жаркая ночь.
Не первым был старлей усатый. Не первым, кто подколол его. За одёжку, в которой он в армию поехал. А что? Что плохого? Сам пошил – так удобнее. Да и выкинуть или «старикам» отдать не жалко. Дешевая Джинса (по 1 руб.35 коп. за метр брал). Только – «проехавшись» по поводу одёжки старлей задумался о чём-то на минутку – и подозвал Его к себе.
-Сам шил?
- Да.
- Кроишь?
- Да.
- Учился где или сам?
- И сам и учился.
Старлей подозвал прапорщика. Прапорщик забрал все его документы пошептался с кадровиком и повёл его между палатками и сараями. В каптёрке маленькой – «три на семь» валялись кучи одежды и белья. И стоял «Зингер». Как родной! Точь в точь мамкина машинка! Как дома! С детства знакомая! Такая же блестящая от работы и так же пахнущая маслом и тряпичной пылью.
И сел Он, по просьбе прапора, и прострочил пару полотенец вафельных, и выкроил пяток заготовок.
Хмыкнул прапор. Велел вещи свои тут оставить. В казарму, к своим попутчикам Он вернулся уже «устроенным». «Блатным» в общем.
Только не стрижен «под ноль» один и остался. За что и поплатился. К утру Он был обскубан. К утру Он уже знал сколько «очек» в этом длиннющем сарае, туалетом наречённом, и как там воняет. И руки горели от хлорки. А грудь от пуговицы. Никогда бы не подумал что так больно- когда человеку по пуговице бьют. Десяток раз.
Ни завтрак не лез в горло, ни обед. А на ужин он уже и не пошёл. Прапор был его Богом. И избавил его от строя одинаково подстриженных. И объявил НОРМУ. Она была велика и неразумна. Но уж лучше кроить и шить тупо по прямой. Хоть всю ночь. Хоть прикорнув часок тут – в душной пыли. Чем быть ни за что, ни про что виноватым в казарме.
А наладилось всё через день.
Сержант придя в каптёрку вместо ругани и подзатыльников расстелил на полу маскхалат. Размеры с парашютами сопоставимы.
- МогЁшь по мне ушить?
- Сантиметр нужен.
- Где ж я те его найду?
- Ну ладно – одевай.
- ТЕ! ОдевайТЕ – понял боец?!
- да.
- Не «да», а «так точно!»-понял боец?!
- Так точно!
Так точно он его и пошил. Точно по фигуре сержанта. Точно невесту обмеряя булавками да примётками. Точно на манекене примеряя лоскутки под карманы для того-сего.
Три часа. Пот – градом. Улыбка радости у сержанта. Улыбка гордости у Него.
- Классно получилось! – вздрогнули оба от голоса старлея.
Оглядел он сержанта, повертел и дал пинка.
А Ему сказал просто:
- Молодец! Теперь тебе между полотенцами этим и заниматься.
Вздохнув добавил – всю службу. Повернулся уходить, а Он возьми и спроси
– А Вам товарищ старший лейтенант пошить такой?
- Мне не к спеху. Завтра я к тебе пришлю офицеров и прапорщиков, кому в командировку скоро лететь. Им нужнее. А лифчик сможешь сварганить?
Рассмеялся Он:
–Да моя мать в основном лифчики и шила бабам необъятным.
Ни тени улыбки у старлея. И глаза в глаза зелёные и похолодевшие:
- Наш «лифчик» другой. И для другого нужен. Увидишь завтра, а теперь спать – быстро в казарму.
Никто его больше не трогал. Никогда.
Потому что он ШИЛ. Полотенца он просто строчил. А ШИЛ «лифчики» и «комки».
И через неделю или две, после той ночи – к нему в каптёрку вошли трое. Пацанами их назвать было трудно. Глаза и губы обветренные злые не позволяли. Вошли, сказали большое спасибо за «лифчик» что Серому пошил. Мол, спас он его. И поставили на «Зингер» бутылку водки.
Сам сержант приходил к нему месяца через три, когда разъезжались пацаны по заставам и мангруппам. Пожав руку, молча посидел. Посмотрел как Он кроит очередной маскхалат. Вздохнул и ушёл. Чего хотел – не понятно, как фамилия – не помню. Да, по-моему, так и была фамилия Непомнящий.
Ещё через три месяца он шил платье. Для невесты. И сантиметр был, и рюшечки, и бисер, и ленточки. И невеста была красивая. И платье ей под-стать получилось. И на примерки она с отцом приходила. В клуб отряда, куда его из каптёрки его привозили. И радовался отец красоте такой. И улыбался.
Никогда до этого, ни после не видел он на лице Начштаба такой радостной улыбки как в те дни.
Через пол года ему сказали что «за речку» отправят.
Как в награду.
На денёк.
Чтоб и границу пересёк и льготы на дембель получить мог.
Он слышал уже, что ездили повара «приежки» офицерской, и повара санчасти, и водилы начштаба и командира. Ездили на комсомольское собрание. На ту сторону. В мангруппу. И льготы получили. А водила чей-то ещё и медаль.
Согласился он с радостью – на дембеле надо ж что-то рассказывать будет. И написал рапорт о собственном желании.
* * *
Ну вот. Опять – разволновался, вспоминая! И рука опять ноет! Зараза! Надоело уже!
Может и правда поможет то, о чём бабка сказала?
Вернуться надо Ему на То место.
Вот поэтому к вам, туристические фирмачи и пришёл. Поэтому и мучаетесь вы как бы туда отправить.
А вернуться надо. Чтоб не болело больше. Очень надо!
К бабке его пацаны привели ещё год назад.
И встретился же случайно с ними. На День Пограничника. В Парке. Вечером. Шёл Он бутылки собирать. А что делать? Жрать охота!
А они пьяненькие да весёленькие на встречу. И вдруг остановился один из них, в Его морду вглядываясь. И спросил не служил ли он в Термезе на учебке. И обнимались, на видок его внимания не обращая. Поначалу. Потом с расспросами полезли. Потом – на руку посмотрев потащили с собой – бутылки собранные другому бомжу отдав.
И была сауна.
Как баня, а не как филиал публичного дома.
И была водка – как полагается – с закуской – а не – лишь бы нажраться и забыться.
И был долгий разговор до рассвета.
И был день магазинов и покупок. И была неделя молдавского евроремонта в его «убитой» комнатёнке- коммуналке.
И был врач. И были примерки. И были девчонки в ателье – по началу его стеснявшиеся.
И была первая зарплата. За то, что он пошил накроив. Сам. Снова. Не забыл, не пропил, оказывается.
И была бабка, велевшая вернуться на То самое место где Это случилось, и найти То, что потерял и закопать То, что найдено будет.
А место то Он помнит.
Прямо за тоннелем, в горе пробитом. Километра полтора, за поворот и метров сорок вниз.
Как вниз спуститься он уже знает, даже в клуб к верхолазам ходил, пару занятий потренировался, и снаряжение соответствующее прикупил. Благо сейчас и зарплату выдали и отпускные. Так что ж ты, дорогая, так разволновалась-то?
Глазки ресницами-крылышками трепещут, на Него не глядя.
Ручки, пальчиками наманикюреными, по столу да клавиатуре бегают-мельтешат. И голосок дрожит-переливается. Просто мне Туда надо добраться – простой ведь адрес – провинция Саланг, Афганистан. Там я дорогу сам знаю!
* * *
БТР полз медленно.
На броне сидя видел Он даже пожухлые травинки на склонах обрывистых. Что вниз, что вверх – крутизна головокружащая.
Трясло нещадно. Может, не так и страшно бы было – если б учебку как боец обычный прошёл.
А так – просидел-прошил-прострочил-прокроил.
Вот и трясись. Не от скорости, даже, железяки этой рычащей, а от внутреннего холодного страха.
И что случилось толком не понял. И что звенит, что бьёт со всех сторон, что за грохот и дым понять не успел. И не понял.
Только всё в один миг обрушилось. И БТР, на бок, на бок и в ущелье ссовывается, переворачивается. Камни с мест сшибая-обваливая, попутно огнём своим делясь.
И звон. И грохот. И дым. И удары снизу и сбоку. И по руке левой удар. И по ушам как ватой забившимся.
И мордой Его об землю. И в плечо от сапога соседнего. И ещё по морде – но уже ладошкой чьей-то. И автоматом своим себе же по ногам. Не держится в руках. Правая ещё жмёт на курок, а левая не держит цевьё.
Не может держать.
Нет её.
Рука на месте.
Кисти нет.
Ошмётки какие-то.
Красные.
Как солнце сквозь копоть и дым пробиваться пытающееся.
Тёмный дым. Всё закрывающий обволакивающий.
Обволокло. Закрыло. Затянуло.
Надолго затянуло. Госпиталь –дембель –инвалидность -водка.
И боль.
* * *
Постоянная. На луну по ночам, нестерпимая.
Боль в руке. В левой. В кисти тупая обволакивающая и ноющая боль. Кисти которой нет уже давно.
Говорят «фантом боли» это называют.
Вот про это бабка и сказала.
Найди. Зарой-похорони.
И всё пройдёт.
Помнит Он где БТР в ущелье сползал.
До камушка помнит.
Так что – давайте!
Старайтесь, туроперррррррррааааааааааторы, чёртовы!
Продайте мне тур по маршруту.
Провинция Саланг.
Афганистан.