Глава 24.
Москва. Кремль. Разговор с Российским президентом.
Всё пролетело, как во сне, словно и не с ней всё это было. Фотограф принёс пакет с готовыми фотографиями, снятыми во время аудиенции на самой вершине Олимпа власти, и на одной из них стоял автограф гаранта Российской Демократии.
Очнулась от этой «сказочности» пани Хелена только тогда, когда её привезли на Белорусский вокзал Москвы, и посадили в поезд до Минска. Сопровождали её уже другие молодые люди, и стихов они ей не читали. Вели себя с ней подчёркнуто уважительно и сухо. В каком-то смысле пани Хелена именно в этом и нуждалась теперь. Ей нужна была пауза, чтобы мысли не будоражило наслоение страхов и предположений.
После бессонной ночи, сойдя с поезда ранним утром, она прошла в окружении своих молчаливых спутников к машине, а уже через час, из своего уютного номера в каком-то здании, похожем на санаторий, корпус Дома отдыха или пансионат, любовалась ландшафтом вокруг её нового места обитания на ближайшие недели. Вид сам по себе не был чем-то особенным и из ряда вон выходящим. Обычный сосняк, посаженный лет пятнадцать назад, упирался в горизонт. В лёгкой дымке от влаги, испаряемой остатками ночного дождика, леса под жгучим летним солнцем, несли густой запах хвои. Воздух стал особенным, он приобрёл благородный сизый оттенок, и невольно пани Хелена сделала перед распахнутым окном несколько глубоких вдохов.
Здесь было хорошо и спокойно. Она знала, что всё, могущее помочь проекту, делается, что её материалы тщательно анализируются, что умнейшие головы дни и ночи подпирают свои высокие лбы руками, стремясь улучшить, ускорить, усилить, и упрочнить как теоретическую базу, так и её техническую реализацию в металле.
Пани Пясецка позволила себе, наконец, немного расслабиться, и дать выход своему напряжению в виде продолжительных прогулок по окрестностям в паре с Нечаевым старшим, у которого несколько сдало сердце, и врачи настойчиво рекомендовали ему прогулки в хвойном лесу.
На третий день пребывания усталость улетучилась, бездействие начало несколько раздражать даму, но из уважения к Нечаеву старшему, она продолжала эти прогулки, необходимые сердечнику. Медленно прогуливаясь они отнюдь, не убивали время, они вели философский спор и рассуждали о том, на каком этапе путешественникам в неведомое необходимо прекратить своё вмешательство, и приступить к эвакуации домой из этических соображений. Хотелось увидеться с мужем, но старик, втемяшив себе в голову, что её Яцек и его Сергей – два сапога – пара, и что их теперь оттуда клещами не вытянуть. Он старался и её убедить в этом. Такая оценка её собственного мужа пани Хелену несколько задевало, поскольку выходило, что она мало знала своего Яцека! А Нечаев упорно старалсялся уверить её в своей правоте, словно стремясь подтолкнуть даму к какому-то важному решению. Ладно, если сам в эту ерунду поверил, но попытаться убедить её в том, будто её домашний Яцек не хочет домой – невероятно! Однако зерно сомнения Нечаеву заронить удалось.
Терпение постепенно начало подводить пани Хелену. Иногда ей просто донельзя становилось необходимым видеть новую установку, или хотя бы то место, где она строится, и тогда женщина могла решительным шагом пройти коридор насквозь и, прилипнув ладонями к толстому стеклу, созерцать час, а то и более, приземистый корпус НИИ, в котором теперь поселилась и надежда её и печаль. Но вот сейчас, именно сейчас, на душе было хорошо.
В дверь постучали. Как индивидуальны люди! Уже по стуку можно без труда почувствовать не только характер человека, но и его состояние духа. Так, со скромной уважительностью и тихой ненавязчивостью стучится здесь только Нечаев старший. Удивительно, что перед этим человеком просто хочется открыть душу, как перед исповедником, когда он не проповедует ей про самоотречённость истинного учёного, каковым считает её мужа! Мудрые люди в возрасте не суетливы, не многословны, и снисходительны, если не проповедуют. Может, от того и говорим им, даже едва знакомым нам: бабушка, дедушка - эти тёплые, домашние слова. Пани Хелена при встрече с ним была не пани, и даже не паненка, она становилась внезапно и непроизвольно Хеленкой, Алёнкой, как обращался к ней не при людях Николай Петрович, и это не было игрой в отеческую доброту, и не было ей обидно такое обращение к ней со стороны чужого человека. Она ощущала, как любая женщина, со свойственной им проницательностью, что и все те, за зеркалом плазмы, они все его сыночки, и что за всех без исключения одинаково болит его душа.
- Грустно мне что-то стало, дай, думаю, зайду к тебе. Может, ты в старике развеешь тоскливые думы?
- Николай Петрович! Опять работали! Врач же Вам сказал, что нужно только немного покоя!
- А вот и не угадала! Тут я нашёл в Серёжкином чемодане тетрадки со стихами. Женить парня нужно, и срочно. Пришёл вот, к тебе за советом, как быть.
- Николай Петрович, скажу Вам, по большому секрету, что я уже давно замужем, и что у нас с мужем двое детей. Так что я помочь вашему племяннику в этом вопросе не-мо-гу.
- Что ж, Алёнка, твоя откровенность меня сразила наповал. Жаль, искренне жаль! В тебе есть такая тонкая, и, при том, сильная душа, что из вас вышла бы отличная чета. Он – поэт-физик, нет, физик-лирик. Она – польская красавица, преданная жена и любящая мать! Что остаётся нам, старикам, только завидовать и надеяться на повторную жизнь, что очень маловероятно при стопроцентной статистике отсутствия повторов последние две тысячи лет.
Хелена весело засмеялась, от чего не стало витать в комнате и последней грустинки.
- Старый перечник, загляделся на молодку, и забыл, с чем пришёл! Ты послушай, какой поэт пропадает бесхозно! Вот. Вот это. Давай, я сам прочту, с выражением:
Жизнь проходит мимо, мимо.
Дни горят, как сигаретки.
И ворует их рутина,
Оставляя лишь объедки.
И окурки. И бутылки,
И еще - долги платежек.
Я забыл о страсти пылкой,
Как касался дамских ножек…
Запылившимся наганом
Сам себе я представляюсь:
Мог бы стрельнуть, да не надо,
Надо б жахнуть, да стесняюсь.
И проходит мимо, мимо,
Праздник радости беспечной,
Отражаясь в лицах, мило,
Одиноких женщин встречных.
Каков, а-а-а? То-то! Я брату тогда ещё, сразу сказал, что ему в литературный надобно, ну, смехом, конечно, но талант-то приметил!
- А тогда, это когда?
- В шестом классе, он в кабинете труда на верстаке учителя написал ручкой пару строк, но попался, и брата моего в школу вызвали. Нельзя было зарывать в мальчике явные проблески таланта!
- А Вы можете те строки вспомнить?
- Конечно, они у меня так и стоят перед глазами, зелёной пастой по коричневому линолеуму стола учителя. Но, это, как тебе объяснить, литературный шарж, что ли! Да, пожалуй, так верно будет. Дело в том, что преподаватель тот раньше слесарем в домоуправлении работал, краны чинил, а тут стал детям в свободные минуты свои стишки почитывать, тогда Серёжка ему и написал эти строки:
Я - не Пушкин, не Некрасов,
Я – сантехник Унитазов!
Не плохо для подростка, правда? Каламбур-то каков! Сантехник унитазов - Унитазов.
- Увы, Николай Петрович, в унитазах я совсем не «плаваю», извиняйте за каламбур, и оценить не смогу!
- Ну, вот, как обычно. Ни за что обидел женщину, а ведь шёл-то поднять настрой! Ну, тогда я пойду, пока меня помидорами не забросали! Да, вот ещё что, завтра будет пробный запуск установки. Хочешь – приходи. Ты в списке, тебя пустят. Спокойной ночи.
И Нечаев старший выскользнул за дверь.
Каков! Мучил меня столько времени, и не говорил главного! Так, между прочим, к слову пришлось. Я изнываю здесь, жду этого дня, а он целых десять минут скрывал от меня такую новость! И ещё издевается надо мной! Спокойной ночи, говорит! Да какое тут спокойствие может быть!
Нечаев вернулся в свою комнату. За столом сидели все основные руководители проекта и старательно пили чай, так, чтобы хозяин видел, что им нравится его угощение, щадя сердечника. Николай Петрович принёс на стол ещё один прибор.
- Пригласили, Николай Петрович?
- Да, обещала подойти, чуть погодя, ну, сами понимаете, же-е-нщина! Тут – подкрасить, тут – подвести.
- А-а-а! Да ты, Коля, я гляжу, хороший психолог стал! Где так намастырился?! Мы же лет двадцать не виделись! Может ты сочинял на досуге генератор инфранизких частот, а заодно смежную с психотронной пушкой специальность терапевтического толка освоил, чтобы душевнобольных возвращать обратно, в экспериментаторы, из брака подправляя?!
- Ой, Витька! Как был язвой, так и остался! А насчёт психолога сейчас узнаем, самому интересно!
- Так ты что, не приглашал её?
- Почему?! Пригласил, ну, если вам так угодно, то сделал это в не совсем традиционной форме. Вот и всё. Честное слово!
Прошло ещё минут пять, и присутствующие услышали как женские каблучки впечатывают уверенную поступь в паркет коридора, неотвратимо приближаясь. Короткий торопливый стук, и прежде, чем Нечаев успел раскрыть рот, дверь резко распахивается…
Пани Хелена на мгновение застыла на пороге, а после, с выдохом поздоровалась и решительно направилась к столу со словами:
Не вставайте, господа, это вовсе не обязательно!
Она увидела свободный прибор и заняла единственное свободное место.
Незнакомый мужчина средних лет обратился к ней:
Пани Хелена, а мы Вас заждались!
Пани Хелена метнула в сторону Нечаева нечто похожее на взгляд, но, то ли промахнулась, то ли Николай Петрович слишком сосредоточен был на содержимом своей, практически пустой тарелки, и выстрел не достиг цели. А в следующее мгновение тот же сосед справа, выкладывая кусок торта на тарелку пани Хелене, невинно продолжил:
- Дело в том, госпожа Пясецкая, что хотя и неустойчивая, но связь между экспедицией и базой поддерживается. Им отправляются запрашиваемые грузы, а они пересылают нам свои отчёты по каждому дню. У нас имеется видеозапись с отчётом о первых трёх днях пребывания наших ребят там, о проведённых переговорах между нашими путешественниками и военным командованием Римского легиона, фотографии, сделанные при их общении. Эти материалы пока строго засекречены, и отправятся сегодня же в Москву, но Николай Петрович так настоятельно требовал предоставить Вам возможность ознакомиться с ними, полагая, будто Вам это станет небезынтересно, что мы согласились с тем, чтобы он Вас пригласил. Мы понимаем Ваше нетерпение увидеть мужа рядом с собой, но пока, если Вы пожелаете, можем предложить только просмотреть записи, в которых фигурирует и Ваш муж.
- Пожелаю, пожелаю! – сразу отозвалась пани Хелена.
- Хорошо, но прежде я ещё раз прошу Вас не разговаривать ни с кем, кроме присутствующих, о том, что вы увидите на диске.
Включили телевизор и сидюк. Проигрыватель пошуршал си-ди, и на экране пани Хелена увидела знакомую палатку мужа, и его самого, перетаскивающего свой скарб в вертолёт. Он со смехом помахал в камеру. Дальше пошли сюжеты без пана Яцека. Какие-то бородачи, греки, римляне с латынью. И снова её Яцек! Какой молодец! Переводчиком на самый верх попал! Она в общих чертах понимала о чём идёт речь, благодаря тому, что Яцек ещё до рождения сына стремился доучить супругу латыни, которую она ковыряла тогда в университете, чтобы получить зачёты. Хелена была почти счастлива, что всё так хорошо складывается, и что всё близится к завершению.
Ты, читатель, конечно, догадываешься, что она ошибалась не только по срокам, но и в том, что всё близится к закруглению! Нет, я тебя так просто не отпущу! Раз уж влип, взяв в руки эту книгу, то уж получишь всё, что входит в комплект авторской поставки! А ты как думал! На площадке Поморья мечутся две армейских группировки в поисках противника, а все конфликты разрешаются мирно, либо малой кровью! А зачем тогда, спрашивается, автор развесил все эти ружья, просто, чтобы украсить разлапистые ветви сортовой «клюквы», им же самим высаженной, в благодатную почву твоего, читатель, любопытства? Вот то-то и оно! Ты пойми меня правильно, читатель, что сами мы, авторы, люди не ме-е-е-стные, а дети - хворые, а у Бобика, на пожаре, его конура до тла выгорела, между вторым и пятым этажами, благо ещё, что была отлита из монолитного бетона! А книготорговец! Снова проблема ресурсов! Дорогостоящий ремонт лица делать надо? Надо, а то ведь – треснуло! К тому же жизнь в простецкой московской халупе его утомляет близостью рублёвки под окнами, и задумал он переезд в тихую деревеньку с поэтичным названием Барвиха. Осталось только для этого Ролс-ройс починить, там что-то слив в ванной комнате засорился, вот и прошу я тебя, читатель: купи книжку, подай этим продавцу рублик, глядишь, и автору её копейка перепадёт! Ведь мы, как сиротиночки, ведь сами мы - люди не ме-е-е-стные…!
Всё, хватит! Кино кончилось! Конец первой части!
Блин, Цова! Конец-то у первой части оказывается длинней, чем в самых жутких секстриллерах! Нет, здесь наметилась явная нестыковочка! Давай, читатель, разбираться вместе! Раз не выходит у меня кончить по-нормальному, то придётся строчить следующую главу, а самому судорожно придумывать выход. Верно? Верно! А если так и дальше пойдёт, тогда что, можно будет приплюсовывать страницы до бесконечности? А кто, и главное, когда, прочтёт? Кто оценит, наконец, и возьмёт сей эпохальный труд в качестве сценария! Это что ж получается, я сам себе Оскарчика очекрыжу? – Дудки! Хорошая идея со сценарием, а, читатель? Замутить пару кадров с обнажёнкой, силовой рукопашной борьбой шахматиста Яцека с легионером рамейского происхождения, носившего с детства прозвище Титан. После идёт жертвенность пани Хелены, выкупающей у драчуна помятого мужа ценой целой ночи, проведённой в палатке с силачом. Плюс кадрик, показывающий, как вымотанный жаркими ночными схватками, качаясь на ветру, Титанчик просит пощады у самоотверженной супруги героя, готовой претерпевать позор и унижение снова и снова, хоть до обеда. Можно «найти» наркоту у центурионов в рукоятях их мечей, и об этом случайно становится известно американцам! Те, естественно, бросив свою плантацию, куда их наверняка уже определили хозяйственные поселенцы юга, срочно спиливают кандалы, и приезжают в Европу той поры. Едва оглядевшись, указывают на Зосимуса, и выясняется, что везли они в сундуках не янтарь, а сгущёнку из конопляного отвара! Только тогда нам становится понятно, что центурионы на самом деле – это скрытая сеть наркодилеров! Ну, наши конечно охают, да ахают, что были незрячи от рождения, и что, мол, да, им ещё ой как далеко идти по пути селекции своего вида, пока они все, как один, достигнут качества «Гомос Американус». Америка вновь спасает мир от него самого. Гимн США. Титры. Оскар!
В самом деле! Американизировать процесс и «свалить» Оскара, а потом, и в штаты! Что я всё про честь, про совесть, да преданность! Пересортица по америкосовски, выходит!
Эх, читатель, знал бы ты, какой многогранной, я бы даже сказал, многоглавой гадюке в себе, я, своим отказом от этого пути, перепонки крыльев подрезаю! Видать не судьба мне оплёвывать Манхэттен со смотровой площадки небоскрёба, и не царапать гвоздиком в деревушке ангелов по стене общественного туалета, заканчивая чью-то сагу в стихах, на приблизительно русском языке с интригующим заглавием «Вышел зайка на крыльцо»! Это говорю тебе я, литератор с большой буквой за пазухой, в смысле, в душе!
Так о чём это я? Ах, да…