Вокруг собаки
Я сидел под виноградом и глядел сквозь листья на садящееся солнце. Пил чай, я теперь всегда пил в жару чай, как какой-нибудь среднеазиатский аксакал. Вяло думал, не сходить ли на озеро искупаться. Но там же комары и идти больше километра. Лучше посижу ещё, дождусь первой прохлады, ополоснусь водой из ведра и пойду спать под яблони. Я любил спать на природе, а от комаров спасался москитной сеткой.
Услышал, как стукнула калитка и чьи-то шаги во дворе. Правила дачного приличия требовали, чтобы человек постучал в калитку и входил с разрешения хозяина. Значит, пришёл кто-то из знакомых, раз пренебрегает этим правилом. Но шаги всех знакомых я знал и различал, а сейчас слышал чьи-то чужие метания. Может кто-то неместный? В посёлок наведывались из города воры металла и наркоманы, искавшие мак или коноплю. Неужели полезли, дураки такие? Я встал и пошёл смотреть, прихватив с собой штыковую лопату. Я не боялся воров, но у них же всякое в голове, могли с испуга и ножом пырнуть.
- Лёха, Лёха!
Я тут же лопату бросил, потому что это был Карпыч, местный, сосед по посёлку, хороший мужик. Только вот звал он меня сейчас странно – испуганным, срывающимся голосом. Чего это с ним?
- Карпыч, здесь я.
Шёл ему на встречу, он не стал дожидаться, выскочил из-за угла с перекошенным лицом, трясущимися руками и неразборчивой речью.
- Ехал, пива купить, а она кусаться, здоровая, я её, а эту сука кричит!
Он был среднего роста, сухощавый, выжаренный на солнце. Когда я его впервые увидел, то подумал, что слабый мужичок, мешок цемента не поднимет. Но в работе Карпыч, был хваток и вынослив. Когда уже все падали с ног, утираясь от пота, Карпыч только входил в раж и мог носиться еще долго, игнорируя перекуры. Он был натура увлекающаяся и мог так уходить в работу, что начинал петь. Мне эта странность его казалась интересной, отзвуком былых времён.
- Она б меня сгрызла, она в руку бросилась, я рабочий человек, как без рук!
У него были длинные работящие руки с большими кулаками из толстых, чуть кривоватых пальцев, всегда в ссадинах и вдевшемся моторном масле. На правой руке у него не было половины мизинца, на левой руке и вовсе не было всего среднего. Но врачи сдвинули фаланги и отсутствие пальца в глаза не бросалось, разве что если пересчитывать.
- Понимаешь, кричит, а что я, что я трогал, держать надо было, держать!
Он стоял передо мной переполненный эмоциями и пытался о чём-то рассказать. Он редко бывал такой возбужденный, всегда был спокоен и тих. Только иногда мог расчувствоваться, например, когда я ему рассказывал какую-то историю. Он любил эти истории, частенько приходил ко мне, так мы и сдружились, хотя были очень непохожи.
- Что мне делать, что мне делать, она вот меня хватила, вот хватила, она б меня сгрызла, сгрызла!
Левая штанина в крови, ткань старых штанов порвана. Карпыч никогда не одевал шорты, даже в самую жару, считая, что взрослому мужчине так нельзя. И мне пытался объяснить, что не солидно. Ещё Карпыч никогда не заправлял штаны в носки, а на праздники всегда одевал рубашку с галстуком. Розовую рубашку с жёлтым галстуком. Я видел его свадебные фотографии, выцветшие и потресканные. Похоже он там был в той же рубашке и в том же галстуке.
- Я ж не виноват, не виноват, я домой ехал, пива купить, выхожу, а оно кидается, я кричу, чтоб убрала, а та как гламанёт, гламанёт!
Киваю головой и смотрю на его лицо, загорелое и в глубоких морщинах. Карпычу едва за пятьдесят, выглядит он старше из-за тяжёлой работы. Всю весну он пашет дачный огороды на тракторе. Не своём тракторе, чужом, поэтому получает совсем немного, к тому же трактор старый, часто ломается и бывает так, что день Карпыч ездит и пашет, а ночь лежит под трактором, ремонтируя двигатель или ходовую. С утра снова ездит, чернея не только от солнца, но и от усталости. Когда весна заканчивается, Карпыч выходит на бесконечные сотки картошки. У него с десяток огородов, на которых он бьётся с сорняками и жуками до самого сентября. После копки картошки Карпыч мечется по окрестным лесополосам, чтобы насобирать дров на зиму. Карпыч, в отличии от большинства жителей посёлка, живёт здесь круглый год. Когда-то у Карпыча была квартира в городе, но квартиру пришлось продать. У Карпыча сын наркоман, то ли задолжал бандитам, то ли выкупали от ментов, но квартиру пришлось продать и теперь Карпыч с женой живёт на даче круглый год. Он утеплил стены соломой и картоном, к первому снегу натаскивает к дому гору дерева, которое потом всю зиму рубает и топит.
- Кричит, что посадят меня, а за что, разве можно меня собакой, как фашистка, фашистка, ногу мне, искалечили, Лёха, искалечили!
Карпыч едва не плачет. Сейчас он похож на маленького ребёнка. Он иногда бывает таким, например, когда попадает в город или продаёт картошку. Его часто обманывали, подсовывали то порченную муку в обмен, то поддельные деньги. Теперь картошку он продаёт только со мной. Я торгуюсь, я пересчитываю, я слежу, чтобы товары были хорошие, а Карпыч только стоит в сторонке, да таскает мешки с картошкой. Часто Карпыч приходит посоветоваться, хотя это он же старше меня на двадцать лет с лишком, у него должен быть опыт и мудрость.
- Я её сапкой, а что делать, если она меня ест, всю ногу измочалила, что делать, а эта сучка кричит, посадят, посадят, за что садить?
Он боится тюрьмы, тюрьма для него самое страшное. Он там просидел два года. За сына, этот оболдуй, что-то украл, поймали, а у него условный срок, мог получить лет семь. Тогда Карпыч взял вину на себя. За то что в первый раз и все характеристики исключительно положительные, дали ему немного. Но и этого хватило. Про тюрьму он ничего и никогда не рассказывал, когда при разговоре это слово мелькало, то дёргался, мрачнел и норовил уйти. Он был смирный человек, в тюрьме на таких воду возят.
- Лёха, оно же здоровое, как хватит, что мне делать, а эта сука кричит, что отомстит, что я пьяный, а я ж не пьяный, я пива только бутылочку купил, с картошки ехал!
- Карпыч, спокойно, не кричи, пошли за дом, я тебе рану обработаю.
Перед Карпычем я в долгу. Когда прошлой осенью какие-то ханурики спалили мне хату, только Карпыч мне помог. Пришёл на пепелище и начал лопатой сажу откидывать. Подправил фундамент, потом кирпича подвёз. Бэушного, большей часть битого, но халупу кое-какую сгородить мне смог. Главное, что печку выложил и с дровами помог. Так мы и сдружились. Зимой, когда работы мало, частенько приходил ко мне, приносил за пазухой картошки, мы её пекли в золе и разговаривали. Точнее говорил обычно я, а Карпыч меня слушал. Про что угодно, про историю, про географию, про астрономию. Иногда пели. У него был красивый голос, но почти не было слуха. Поэтому тянул за мной.
- Разве так можно, собакой человека, а если бы ребёнок маленький, так ещё кричит, сука такая, кричит, что сделает мне, а что ты мне сделаешь, что она мне сделает!
- Так, Карпыч, сцепи зубы, потерпи.
Я щедро промочил рану самогонщиком, первачем, настоянным на березовых почках. Уж точно хуже не будет. Потом зеленкой, бинта у меня не было, повязал куском простыни.
- Держи на стуле, повыше, чтобы отток крови был.
- Усталый, пива купить, выжарился весь за день, а она меня собакой, что это такое делается, как так можно, Лёха!
- Карпыч, спокойно, не нервничай, всё будет нормально.
- Лёха, она кричала, что бандюков приведёт, за собаку, меня травила, чуть без ноги не остался и что мне терпеть, ждать!
Рана неприятная, всё-таки собачьи клыки, но не тяжёлая. Крупные сосуды не повреждены, да и есть ли они в голени эти сосуды.
- Нормально, Карпыч, нормально.
Он весь дрожит, плюётся слюной, всё пытается что-то мне объяснить, хватает за руку, заглядывает в глаза, будто от того, что увидит, зависит его жизнь. Перепуган, давно я не видел Карпыча перепуганным, даже когда его чуть не убили два идиота из города подумавшие, что раз мужик целый день пашет, то к вечеру должно быть у него денег полные карманы. Не подумали, что к Карпычу хозяин раза три за день подходил и деньги забирал. Напали, ударили по голове, били ногами, требовали денег, потом со злости облили бензином и подожгли. Карпычу повезло, что рядом бочажок был. Сразу туда прыгнул и не обгорел почти.
- Собакой, здоровая такая, я только от магазина отхожу, жарко, пива купил, а она как бросится, чуть ногу не перекусила, а что мне без ноги, я ж инвалид, кому я нужен!
Никому Карпыч, никому. Сынок твой беспутный появляется раз в несколько месяцев, чтобы неделю отлежатся дома, жрать и спать, а потом забрать, что подороже, что угодно забрать и снова уйти. Жена твоя больная женщина, которой много денег на лекарства надо, да ещё чтобы покормить и горшок вынести. Станешь ты инвалид и загнетесь вы на одной пенсии, загнётесь.
- Кабан целый, а не собака, на людей бросается, а что мне делать, я ж с опалу, что было под рукой, что мне делать Лёха!
Не поймёшь, спрашивает ли он про то, что нужно было делать тогда или сейчас. Говорю, чтобы не нервничал зря, а успокоился. От нервов никакого толку нет. Но Карпыч успокоится не мог, очень боялся, что в тюрьму ему снова идти. За собаку. Которую он убил возле магазина. Заехал купить бутылку пива, холодненького. Весь день на огороде простоял задом к небу, сапал свою картошку, ухекался, спешил домой, чтобы покормить жену, заехал купить пива. Бутылочку холодного пива, о которой думал весь день. Вышел с бутылочной, сел на велосипед, когда собака. Какой-то большой пёс, цапнувший Карпыча за ногу. Тот с перепугу схватил сапку и ударил пса по шее. У Карпыча отличные сапки из калёной стали, которыми он гордится. Сапал целый день, а она такая острая, что почти отрубил голову собаке.
- Упала, подёргалась и сдохла, только на шкуре голова висеть осталась, только на шкуре, кровь течёт, а что мне делать было, что мне делать, Лёха?
К Карпычу подскочила хозяйка собаки и стала обещать отомстить, Карпыч скандалов боялся и избегал, поэтому сел на велосипед и поехал прочь, хозяйка гналась за ним на машине, хотела сбить, но Карпыч нырнул на узкую тропинку, посёлок знал хорошо, попробуй его найди тут. Приехал ко мне, чтобы я его успокоил. Я же друг, пожалуй даже единственный его друг. Кому об этом ещё рассказать?
- Милиция приедет, она же богатая, на машине, взятку даст и посадят меня, в тюрьму, в тюрьму посадят!
Я не знаю, как его успокоить. Я говорю, говорю ему, но это не помогает, он не слышит меня, всё рассказывает, повторяет и повторяет свою историю. Объясняет, что ему ничего больше не оставалось, тут же говорит, что ударил собаку с испуга, потом жалеет, что сапка была такая острая, из калёной стали, если бы обычная сапка, так и шкуру бы собаке не повредил. Я смотрю за его раной, кровь вроде перестала течь, предлагаю сменить штаны, чтобы не ходить в порванных и окровавленных. У меня есть несколько штанов из сэконда, одни подходят. В новых штанах Карпыч чуть успокаивается, а я говорю ему, чтобы пару дней не высовывался, сидел себе дома. Пока всё уляжется. Похоронят собаку, купят нового, а в милицию никто не пойдёт, это уж точно, что не пойдёт. Выношу самовар, прошу Карпыча наделать щеп. Он радостно берётся за это, щелкает топором по доске, потом суёт щепы в самовар, приглядывает за огнём. Я выношу свежее вишнёвое варенье и серый хлеб. Карпыч уже почти спокоен, мы пьём чай, я рассказываю про загадочный народ этрусков, взявшийся неизвестно откуда и так же исчезнувший. Карпыч кивает головой удивляясь загадкам далеких времён.
Мы сидим до темноты и ещё дальше, греем самовар второй раз. Наконец Карпыч собирается домой. Я помогаю ему сесть на велосипед. От моего дома до его ехать с холма, педалей крутить не надо, то что доедет. Я стою, дышу вечерней прохладой, потом возвращаюсь к дому, мою посуду, закрываю дом, иду спать под яблони. Там у меня деревянный настил, два кожуха, натянута клеёнка от дождя, а под ней мелкая сетка, чтоб ни один комар не пролез. Укладываюсь на кожухи, слушаю сверчков, вижу на звездном небе тени пролетающих летучих мышей, слышу, как где-то далеко лают собаки, а потом в городе дают фейерверк. Праздник там что ли какой-то. Я улыбаюсь жужжанию недовольных комаров, которые чуют меня, но не могут добраться, переворачиваюсь на бок, выпроставшись из-под кожуха. Пока можно, это к утру станет зябко и тогда я укутаюсь, спрятав лицо в душноватый каракулевый воротник.
Утром меня разбудили и сказали, что нашли сына Карпыча. С отрубленной головой. Возле дома. Чтобы Карпыч видел. Я пошёл к нему. Карпыч и так выжаренный солнцем, совсем почернел, только плакал и молчал. Я копал могилу его сыну, копал с другими мужиками из посёлка. Слушал их разговоры, что собака принадлежала бабе, которая была дочкой известного в прошлом бандита, а сейчас уважаемого человека. Дочка расстроилась, очень расстроилась, папа послал своих людей, чтоб порядок навели. Они искали Карпыча, но его дома не было. Побили его жену, а потом нашли сына. Видимо знали места, где зависали наркоманы. Привезли его в посёлок, отрубили голову и бросили перед воротами. Уже под утро. Когда Карпыч вышел, то сын ещё теплый был. Значит отомстили за собаку. Вот времена настали. А милиция хвост поджала, чтоб статистику не портить, списывают на несчастный случай. Мол, находясь в состоянии наркотического опьянения, ехал в кузове неустановленного грузовика, наткнулся на провод электропередач, что и привело к отделению головы. Уже даже заключение привезли и разрешили хоронить.
На похороны пришли человек тридцать. Многие побоялись, а то ещё бандиты чего-то подумают. Да и что наркомана хоронить, может оно даже лучше, что помер. Малые дети не дают спать, а большие дети не дают жить. Такие родители хорошие, а оно уродилось. С самого мала непутёвое. Хулиганил, учился плохо, в милицию попадал, а потом на иглу сел. Такого и не жаль.
Может люди и правильно говорили, но на Карпыча было страшно смотреть. Как шёл он за гробом, как начинал плакать, падал на землю. Поставили с ним двух мужиков, чтоб держали его. Я нёс гроб. Нести до кладбища долго, была короткая дорога через холмы, но пару лет назад как несли там гроб, то перевернули и покойник выпал. С той поры дорогу не срезали, решили, что хоть с мёртвыми не надо торопиться. Несколько раз останавливались, меняли плечи, пока таки донесли. Поставили на две табуретки, Карпыч бросился к сыну и стал выть, истошно и страшно. Ему дали выкричаться, потом отвели от гроба. Карпыч, вдруг извернулся, подошёл к сыну, потрогал его замотанную полотенцем шёю и крикнул, что отомстит. Он сумбурно что-то кричал, собаку поминал, бандитов, что нельзя так. Карпыча отвели в сторону, гроб спустили в яму на длинных китайских рушниках, стали забрасывать. Даже не кидали по горсти земли, а сразу лопатами. Сделали аккуратный холмик, поставили несколько венков и скромный крест на первое время. А там уж родителя поставят железный крест или цементный, а то может и мраморный. Хотя это не зачем, мёртвому не легче, а живым тяжело финансово.
Молча шли обратно к дому Карпыча, там хозяйничало несколько женщин, готовили поминальный обед. Обязательной суп с курятиной и вермишелью, картошка-пюре с жарким, шуба, салат из огурцов и молодой капусты, компот и пирожки. Пили водку, но совсем чуть-чуть, потому что алкашей заранее спровадили со двора, выдав поминальное на руки. Они уселись на пустыре неподалёку и гужевались до вечера, пока все не попадали спать.
После обеда я ещё покурил с Карпычем, говорить он явно не хотел, смотрел куда-то в пустоту и молчал. Ушёл домой, делать ничего не хотелось, зашёл в дом и лёг за печкой, сложенной Карпычем. Закрыл глаза рукой и лежал, пока не заснул. Проснулся уже ночью, вышел на двор, спрятался под яблонями и смотрел на небо, едва пробивающееся сквозь листву. Скоро поспеют яблоки и надо будет отсюда съезжать, а то разбомбят мою целлофановую хижину. Я лежал, иногда дремал, иногда нет, когда чуть начало светать, услышал шаги. Теперь сразу узнал. Карпыч.
- Привет, Лёха.
- Привет, Карпыч.
Говорил шепотом, одет был во всё темное и ружьё за плечом.
- Не спится?
- Да, грустно как-то.
- А мне тошно. Жить не могу, как тошно.
- Куда это ты собрался?
- Мстить.
- Им?
- Им. За Андрюшку. Он хоть и пропащий человек был, но нельзя так, нельзя. Чтобы за собаку убивать. Совсем нельзя.
- А ты кого убить собираешься?
- Бабу ту, это ж она всё закрутила.
- Она дочь чья-то.
- Вот пусть и знает.
- Ты действительно убить её хочешь?
- А то как же!
- Или может сказал на похоронах, а теперь выполнять надо?
- Что ты такое говоришь?
- Я к тому, что действительно ли хочешь убить?
- Хочу. Жить не могу, так хочу. Как огнём жжёт меня, палит всего. Вот убью её, отомщу за Андрюшку и полегчает мне.
- Думаешь?
- Думаю. Потом пусть меня убивают, мне не страшно, но за Андрюшку я отомщу. За сыночка родного.
- А я вот не отомстил.
- За кого?
- За сыночка.
- Что ты такое говоришь, Лёшка?
- Я же тебе никогда не говорил, почему здесь оказался.
- Горе какое-то у тебя.
- А какое?
- Не знаю.
- У меня сына убили.
- Кто?
- Врач. Пьяный был, когда операцию делал, рука нетвердая и резанул не там где надо.
- И что?
- Умер мой Сеня.
- А ты?
- А я сбежал.
- Почему?
- Потому что сволочь.
- Не пойму.
- И я не пойму. Видно, больной я человек, испорченный.
- Чем больной?
- На голову. Очень сильно на голову.
- Не наговаривай, нормальный ты.
- Тогда почему ничего не почувствовал?
- Когда?
- Когда сын мой умер. Родной сын, Сенька мой! Когда я узнал, что доктор пьяный был. я же должен был хоть подумать, чтобы убить его! Должен был!
- Да.
- А я не подумал! Даже не подумал, что уж там говорить про дела! Хотя мог ведь кинуться в ординаторскую да задушить сволочь! А не кинулся.
- Почему?
- Потому что ничего не почувствовал. У меня сын умер, а я себе про отпуск думаю, будто ничего не случилось.
- Не врёшь?
- Разве про такое врут?
- И как это у тебя?
- Не знаю. Когда понял я, что происходит, то ужаснулся. Ведь это я не просто больной человек, я страшно больной. С каменным сердцем! У меня сын умер, мой сын, единственный сын, а я ничего не чувствую. Не плачу, не кричу, не бешусь, на врача не бросаюсь, а сижу сиди на стуле, жену утешаю. У неё всё правильно, она дрожит, плачет, сына зовёт. А мне хоть бы хны. Ничего не чувствую!
- Может это с опалу?
- Нет, потом так ничего и не почувствовал. Совсем ничего. Будто не со мной.
- Не может такого быть.
- Со мной было. Я после этого случая себя возненавидел. Показался себе гаже некуда. Не человек, тварь какая-то, даже застрелится хотел. Потому что-то во мне совсем не так! Это ж основа, инстинкт, чтоб своих детей защищать! А во мне нет. Что я за человек такой после этого? И нужен ли такой человек кому?
- Страшные слова говоришь.
- А я и сам человек страшный. Урод, только уродство моё в голове.
- Из-за этого сюда и сбежал?
- Ага. Чтобы самому жить, отгородиться вроде как на карантине. Я то хотел руки на себя наложить, но не смог. Вот ведь червь! Казалось бы, ну на что мне, уроду этакому, жизнь. Но нет, держусь, огородик выращиваю, варенье варю, с тобой разговариваю. Вроде как нормальный человек, хотя я только оболочка, а главного, самого то человека, во мне и нет. Совсем нет!
Карпыч сел на траву рядом со мной и закурил. Думал что-то. Думал он всегда медленно, особенно когда не работал, при работе у него всё куда спорее получалось.
- И что, не пекло тебя огнём тогда, не терзало всего?
- Когда Сеня умер? Да ничего. Ну, умер, умер и всё. Может у меня внутри пусто всё, пепел один, чему там печь или терзать?
- Бедный ты, Лёха.
- Не знаю какой. Что урод, так это точно. И трус. Потому что по-хорошему, так давно должен в петлю и всё. Но нет, живу. Хотя зачем живу, для чего живу?
Карпыч посидел молча, что-то думал, потом сплюнул, как всегда сочно и далеко. Слышно было, как плевок об яблоню шмякнул, а это ж метра четыре с половиной.
- Ты вот что, пороха мне дашь?
- Если есть, то дам.
- Глянь, пожалуйста.
- Патроны набивать будешь?
- Ага, у меня всего два, а в город идти не хочу.
Я принёс ему мешочек с порохом.
- Вроде, хороший, не сырой.
- Ага, спасибо, Лёха. Пошёл я.
- Удачи тебе.
- И тебе.
- Меня это не касается.
- Хороший ты человек, Лёха, только заковыка в голове.
- Голову бы мне долой и всего делов.
- Живи Лёха. Даст Бог ещё свидимся. Споём вместе, историй мне расскажешь. Ты мне всё равно друг, хоть ты какой.
- Спасибо, Карпыч, спасибо.
- Ну, пошёл я.
- Давай.
Карпыч спрятал мешочек в карман и зашагал к краю моего участка. Нырнул там в кусты, пошёл в сторону леса. Не домой. Я снова залез под полог от комаров и долго лежал, что-то думая. Потом заснул. Разбудили меня кулаком в лицо. Потом били ещё, потом подняли, заломив руки. Какие-то крепкие мужики. Три человека.
- Ну, где он?
- Кто?
В зубы, кулаком, со всей силы, рот набух кровью, я закашлялся, плевался кровью.
- Говори лучше сразу, а то мы тебя изуродуем! Где он?
- Не знаю, мужики, честно не знаю! Ай, ай, больно, мужики, не знаю!
- Говори, придурок, говори!
- Не знаю, мужики, не знаю, честное…А-а-а-а-а-а-а!
- Ты думаешь, мы шутим? Шутим? Там нет, мы серьёзно!
- А-а-а-а-а-а-а!
- Что, больно? Где он?
- Не знаю, не знаю, он не говорил!
- Куда он ушёл!
- Не говорил, не говорил! А-а-а-а-а-а-а-а!
- Может тебе руку сломать, тогда ты заговоришь? Или ногу? Или ухо отрезать? Говори, где этот старый мудак.
- Не знаю, я… А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
- Сучонок, да мы же тебя тут похороним. Понимаешь? Похороним! Говори, почему он заходил?
- Порох просил, порох!
- Порох?
- Да, у него пороха нет!
- И ты дал?
- У меня нет пороха! Честное слово, нет пороха!
- И куда он пошёл потом?
- Не знаю… А-а-а-а-а-а-а-а-а!
- Знаешь. Куда?
- А-а-а-а-а-а-а-а-а! Может в город! Рука, рука! А-а-а-а-а-а-а-а!
- Что рука? Может тебе яйца щипчиками прищемить, может ты тогда всё вспомнишь?
- Мужики, мужики, не знаю! Не калечьте, не знаю я! А-а-а-а-а-а-а-а!
- Как же не знаешь, он же твой друг. Песни вместе пели и сегодня с утра к тебе пошёл, вместо того, чтобы дома сидеть. Всё ты знаешь.
- Ничего не знаю, ничего не сказал, не знаю! А-а-а-а-а-а-а-а-а!
- А ну несите монтировку, не понимает он по-хорошему.
- Мужики, не надо, мужики, не надо! Не знаю! Не знаю! Ну убейте, лучше, убейте! Не мучайте мужики, не знаю! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
- Ты не указу, что нам делать. Нам надо его поймать, так что говори.
- А-а-а-а-а-а-а!
- Так, воды принесите, сознание потерял.
- Может он вправду не знает?
- Может и не знает, но нам его проверить надо. Чтобы наверняка. Окати его водой. Ну, что, придурок, не вспомнил, куда старый хрыч делся? Эй, мудак!
- Чего это с ним?
- Припадок, что ли?
- Может, симулирует?
Бьёт ногой в лицо, но я дёргаюсь и пуская слюну напополам с кровью.
- Больной, что ли.
- Поехали.
Меня оставили под яблонями и ушли. Я долго лежал, потом едва поднялся и пошёл домой. Дважды падал, потом трое суток лежал в доме, ходил по-маленькому кровь и думал, что умру. Но выжил. Через неделю уже ходил, потом синяки сошли. Зубы то новые не выросли, приходилось теперь задними и кусать и жевать. Ну да жив человек. А про Карпыча я больше ничего не слышал. Может, поймали его и убили, может, передумал он мстить. Но исчез, как будто не было. А я жил дальше. Хата, сделанная Карпычем стояла и печь им сложенная грела. Только петь я перестал, потому что не с кем. Да истории больше не рассказывал. Опять же, некому.