Глава 17.
Начинало светать. Рассветы на континенте вовсе не те, что на морском побережье.
Солнце осветило лучами только облачка на востоке, оно само ещё медлит появиться из-за горизонта, а небо уже нежное, голубое, и чуть подёрнутое белой дымкой от лёгкого тумана. Воздух, разливается густой, с морским запахом. Но самого моря за дымкой не видать. Ощущается только его присутствие где-то здесь, совсем близко. Роса с первыми лучами яростного светила начинает искрить на листьях, как это бывает зимой с изморозью или пушистыми снежинками. Тихо. Но вот потянул лёгкий ветерок, и вся картинка преображается. Становится слышна птичья болтовня на всех их, птичьих, наречиях сразу. Всё ближе обыденное утро, с его обыденными делами, но пока, ты – один, и только Бог слушает твои мысли. И тебе не стыдно быть перед ним так, одному, со всеми своими милыми глупостями, полными восторга, радости и желания прожить всю жизнь ярко и наполнено скромными подвигами и свершениями, согласно целям и мечтам, которые и возникли в тебе когда-то в такое же прекрасное утро.
Сколько поколений вот так, в тишине и одиночестве, встречали новую зарю, с потаённой надеждой если не на счастье, то хоть на безмятежную радость, полную тепла, уюта и нежности! И скольких Бог услышал уже в их искреннем желании любить весь свет, и мечах быть любимым им! Их, даже не подозревавших о том, что возносят они настоящую молитву Всевышнему, ощущая частичку неземного восторга и счастья от этого, окружающего прекрасного мира, в минуты восхода солнца!
Ужень вздохнул от неприятного жара в ноге. Даже теперь, ему, мучимому раной, на душе было спокойно, словно выполнил он трудную, но важную работу, а остальное – на усмотрение Отца небесного! В душе поселилась уверенность в том, что всё уже благополучно закончилось, что никто более не посягнёт на бесхитростный быт его деревни, на его родных и соседей.
Нога болела всё больше, но надо было идти, чтобы снять с души последний камень тревоги. Понимая это, охотник тяжело выпрямился на ногах, и неловко заковылял, подволакивая одну ногу, к металлическому дому.
Впервые охотник увидал столько много металла сразу, и такое зрелище невольно вызывало трепет перед всемогуществом собравших этакое сокровище, перед величием и богатством обладателя несметного количества дорогого материала. Шутка ли! Его хватило хозяину на всё нужное, и даже, осталось на летающий дом! Сам металлический корпус его впечатлил скорее обилием металла, нежели мастерством обработки или его необычностью. Ужень посмотрел на силуэт без особых эмоций. Ему были любопытны такие ровные линии и гладкие поверхности, но не более того. Он неслышно подошёл к двери, однако ступенек у терема не обнаружил. Изнутри доносились посапывание и храп, но, вдобавок к тому, уже и пахло чем-то вкусным, только-только сготовленным. Дверь перед Уженем внезапно распахнулась, обдав густым запахом еды, да так скоро, что он, невольно ощутивший острейший голод, и отвлекшийся, растерялся и оторопел. Только увидев прямо перед собой жующего молодого парня, улыбнувшегося ему, вздохнул с некоторым облегчением. Он улыбнулся тому в ответ.
Парень в необычной одежде зелёного цвета выставил перед охотником лесенку. Тоже металлическую, и радушно, жестом, позвал Уженя внутрь, произнеся:
- Заходи, гостем будешь, как раз к столу! Страх меленько заиграл в ногах. Выговор у парня был непривычный, слова странным образом переделаны чуток, но простой, радушный тон, обращение, как к своему, подкупало открытостью. Смысл Ужень уловил сразу, да и что тут особенно понимать, когда с детства привык слышать: буде, гость, стол. Другое дело, как принять приглашение от неизвестно кого! Хоть и с добром, по обычаю, приглашали его к трапезе, видя сколь усталый он от бранных дел, не спрашивая, кого воевал, да как повернулось для него его дело, ан, не был сей язык языком его народа, хотя не был он и языком врагов. Что ж, а если сталось так, что Отец Небо послал их помочь мне, то надо ли беспокоиться о том, что разговор у них, там, на небе, другой! Если мне послали и вкусную еду и зовут к столу… Додумать Ужень не успел - голова у охотника закружилась, в глазах потемнело, и он рухнул на землю.
Очнулся он от болезненного надавливания на ногу, и открыв глаза, увидел другого молодца, в такой же зелёной одежде, словно нарочно сделанной для того, чтобы быть неприметными врагу или зверю. Незнакомец старательно повязывал нежнейшим длинным лоскутом его рану на бедре. Враг не стал бы так церемониться, значит он действительно у друзей, и посланы они действительно Отцом – вон, сколько у них всякой всякости непонятного назначения! Тот, что открыл ему дверь, сидел рядом, на лавке и искренне обрадовался тому, что он, Ужень, пришёл в себя. Приятно, когда тебя так принимают!
- О, очнулся! Давай, накладывай ему каши, и мясо не жалей, злыдень, и хлеб.
- Спроси его, понимает он тебя или нет.
- Сначала надо накормить, напоить человека, а после вопросы задавать, вон, как прапорщик с легионером, в один миг скорешились! Верно, братцы, пусть поест сначала! Гость в дом – Бог в дом, - так мой дед говорил. Этот товарищ сам к нам пришёл, значит дело есть. Пусть сам и скажет, зачем пожаловал.
Каша была из рациона, подготовленная, и хоть перловка, но хорошенько распаренная, да со сливочным маслицем! А подливочка из говяжьей тушёнки! Разве славянин в здравом уме побрезгует такой едой, особенно, если пришлось поголодать! Вон, даже грек подтвердил, что завтрак удался – эка его зевота накрыла!
Нержавеечные миска и ложка поразили воображение Уженя. До каких высот должны подняться в своём мастерстве люди, чтобы сделать из металла такое ровнёхонькое блюдо и ложку! А может и не люди они вовсе. А души ушедшие к Отцу? Ложку Ужень взял в руку, и, почти не приноравливаясь, принялся за еду.
Все с любопытством и улыбками на лице смотрели на то, как ест этот большой, кряжистый человек, и это не было банальным до предела эпизодом. Это было событие, которое наблюдали, как сценическую постановку. Смотрели на то, как древний охотник уписывает угощение нынешних времён: и головой помотает восторженно, и помычит, и покивает, то - одобрительно, то – восторженно. Все так засмотрелись на это действо, что про хлеб вспомнили только к чаю. Сладкий чай Уженя разморил. Он выдул его две солдатских кружки, заклевал носом и откинулся на своё спальное место. Успокоенный тем, что приняли его так, как положено культурным людям, соответственно обычаю, и тем, что речь их почти вся понятная, свойская, охотник впервые за пять дней нормально уснул, без внутреннего сторожа, дав себе отдых.
- Видали, как намаялись! Оба вырубились!
- С греком всё понятно, он сам сказал, что живут впроголодь, что отщепенцы дискредитировали их перед местными своими набегами, и им просто негде взять еды с огорода, муки, вина.
- А с этим что тебе не ясно? Гнались за ним эти дезертиры дня два, не меньше. Оголодал мужик, и крови сколько ещё потерял!
- Командир, а может, и мы придавим пару часиков?
- Кто рано встаёт, тому Бог подаёт.
- Какие из нас сейчас вояки, а, командир?
- ………………………………………………..
Ладно, смена, как установили. Два часа для сна, не для хождений. Отбой!
Почти бессонная ночь. После такой нельзя представлять нашу цивилизацию. Именно эта мысль и побудила Сергея согласиться с предложением поспать после завтрака.
Как и положено военным людям, приказ был выполнен точно и в срок.
Машину начали готовить к полёту ближе к обеду, солдаты помогали разобраться пану Яцеку с его вещами, а Шаповалов начал «крутить» Уженя, с трудом нащупывая слова для диалога с охотником. Пока Яцек перетаскивал в вертолёт своё имущество, а солдаты делали пометку установкой памятного камня на месте кольца, с огромным трудом Эвальд Викторович выяснил про события погони и похищения в рабство дочери охотника. А вот Ужень долго не мог понять, почему цацкаются с пленённым солдатом, и ему пришлось втолковывать элементарную для нас мудрость о том, что если договориться с солдатами, то после не будет подобных случаев. Наоборот, солдаты станут их защитой, а охотники будут стрелять только в птиц и зверей, как прежде. Ужень опустил глаза и согласно покивал головой, но все хорошо видели, что до реального согласия охотника ещё очень далеко, и он просто из уважения к своим спасителям терпит легионера. Неизвестно, как бы вся эта ситуация разрядилась, если бы не сержант Карнаухов. Он подсел к Уженю с блокнотом и нарисовал на листке по памяти портрет умершего перед палаткой, с открытыми глазами. Ужень, в прекрасно выполненной графике, сразу узнал своего обидчика, и затыкал в него пальцем, после сжал кулаки и погрозил в сторону Александра. Но сержант похлопал его по руке, чтобы не отвлекался, и вырвав, вслед за первым листом второй, с портретом бенефикария, и положив на столик, тут же нарисовал сосновый лес, и на двух других - крепости, обнесённые частоколом. Ужень не понимал, что хочет дать понять посредник, но заинтересовался, поняв, что ему хотят что-то объяснить, и терпеливо ждал. Вот над одной крепостью нарисован смайлик, беззаботный и добродушно улыбающийся, а над другой – рожица с гримасой злобы. На следующем рисунке появился силуэт очень привлекательной девушки, кусок сотового мёда, лук со стрелами, меч, сноп колосьев пшеницы.
- А теперь, тебе, тому, которого люди из деревни называют Уженем, показываю тебе одну быль. Один раз. Будь внимателен! А вы, все, не смейтесь, а то он тогда никому больше не поверит!
Рассказ сопровождался гримасами, соответствующими обстановке жестами, исполнителя и режиссёра в одном лице. Всё происходящее было больше похоже на детскую игру с рисованными куклами, поэтому, чтобы удержать глупый смех, многие отвернулись и отошли подальше, пока автор-постановщик излагал версию произошедшего Уженю, а звучала она примерно так:
- Пришли они вместе. Издалека. Вот, идут, идут, идут. Пришли в крепость. Тут плохой осмотрелся вот так, хитро. Потом хвать, и за пазуху. Вот, вот этот мёд, хлеб, и убежал в лес. Шёл –шёл. Построил крепость. А этот, Александр, ему кулаком грозит, высматривает вот этого, злого. Нашёл – стреляет из лука, вот так.
Андрей нарисовал двух лучников, которые стреляют друг в друга,
а после того, злого со стрелой в груди.
- Вот, эти, вот он, его крепость, вот эта, добрая крепость, они вжик, вот так, и убили вот этого, злого. Понял? Да?
- Ужень - да! Ужень – да!
По радостному преображению лица охотника все поняли, что он и в самом деле понял рассказ. Автор театрализованного рассказа тоже расплылся в довольной улыбке. Но тут выяснилось. Что Андрей ещё не все свои придумки исчерпал:
- Переходим к высокой дипломатии: Лазарь, Леониди, слушай, я там, снаружи, на сувениры насобирал десятка полтора стрел, но ради дела жертвую в общий котёл. Они у тебя за спиной лежат, в тряпицу завёрнутые. Ты переведи бенефикарию ентому, шоб он подарил их охотнику в знак дружбы, якши? Может тогда вмешательство наших ребят будет исправлено.
Александр с воодушевлением закивал головой. Он взял свёрток со стрелами, и, подойдя к охотнику, протянул ему. Тот настороженно развернул свёрток, и зацокал языком. Подарок тому пришёлся, это было очевидно. Но тут же Ужень покраснел, глянув на себя, и поняв, что в ответ он подарка сделать не может, после хлопнул себя по лбу, и указав на солнце в иллюминаторе, показал на пальцах четыре, и в заключение пантомимы ткнул пальцем в рисунок с изображением сот с мёдом.
Внезапно из динамика раздались слова:
- Командир, есть связь с большой землёй! Вас вызывают!