I
Август 1942 года запомнился мне тем, что в моей восьмилетней жизни это был последний месяц перед началом учебы в школе. На лето детский сад выезжал в деревню Федьковку, расположенную на берегу неширокой реки. Как замечательны были прогулки по полевым дорогам, какие красивые букеты мы собирали! А сколько у нас появилось новых знакомых: голенастые кузнечики, бойким стрекотом оглашающие поляны; гибкие стрекозы со слюдяными крылышками; важные мохнатые шмели, нацеливающиеся на чашечки медоносных цветов. По водной глади скользили быстроходные водомерки, почему-то не проваливаясь под поверхность. Около деревенской школы, в которой размещался наш детский сад, были большие заросли крапивы, и на пригорке возле них с моей сверстницей Идой Бобровниковой мы играли в волшебника Изумрудного города – из довоенной книжки, недавно нами прочитанной. Иде было проще – она, конечно, была Элли, а мне хотелось быть и Железным дровосеком, и Страшилой, но все-таки я выбрал роль Гудвина. Иногда к нашим играм присоединялся друг мой Боря Катаев, иногда – сестренки-близнецы Ира и Вера, вывезенные сюда, на Средний Урал, из Ленинграда, но им игра была не так интересна, как нам с Идой, потому что они еще не умели читать, а мы-то давно уже глотали книжку за книжкой.
Мирную жизнь нарушали только местные мальчишки, которые иногда по вечерам, когда мы уже лежали в постели, угрожающе кричали в окна школы какие-то странные слова, смысла которых мы не понимали, но догадывались, что слова эти очень нехорошие.
Нет, мы не позабыли в своей детской непосредственности, что идет кровавая, жестокая война, что у Бориса на фронте отец, а Ира и Вера вообще не знают, жив ли их папа, оставшийся в блокадном Ленинграде. Зловещее слово «похоронка» долетело до тихой Федьковки и часто улавливалось в шепоте уложивших нас спать воспитательниц.
Вот мы и вернулись в город. Я не помню точно, какого числа в нашей старшей группе детского сада был выпуск – 25-го или 27-го августа. Как это здорово, что я пойду в школу, что я стал большим, что теперь не будет так задаваться Саша Аккерман, который годом старше меня. Их семью, «выковырянную» из Одессы, поселили в соседнем доме. Папа и мама Саши – врачи, они работают в госпитале, расположившемся в школах нашего города. Мне бы полагалось пойти учиться в неполную среднюю школу № 12, построенную незадолго до войны, – она находится вблизи от нашего дома; но и в ней разместилось отделение госпиталя. Поэтому придется учиться в маленькой начальной школе № 9, в которой было всего четыре классных комнаты.
Я жил в глубоком тылу, на Урале. В нашем сугубо сухопутном городе постоянно находились командиры в морской форме. Река, на которой стоит город, протекает через территорию завода, и вся поверхность воды покрыта радужными разводами масляной эмульсии. Завод изготовляет корпуса снарядов для тяжелой артиллерии. Снаряды предназначены и для корабельной артиллерии, а моряки – это военпреды, принимающие продукцию.
Взрослые всё напряженнее слушают невыразительные и тревожные сводки Совинформбюро. В них появляются всё новые названия городов: Ростов… Анапа…Краснодар… И всё чаще – Сталинград.
После тяжелого поражения Красной Армии под Харьковом немецкие войска захватили Донбасс, форсировали Дон и развернули наступление на Кавказ. Гитлеровские армии достигли Главного Кавказского хребта. Немцами взят Майкоп, идут бои за Новороссийск.
23 августа немцы вышли к Волге. После массированной бомбардировки началась битва за Сталинград. 25 августа город объявлен на осадном положении.
Там, на западе, в кровавых изнурительных сражениях решается судьба нашей страны, значит, и судьба каждого из нас. Чтобы остановить фашистов, нужно выпускать как можно больше снарядов. День и ночь стучат по стыкам колеса груженых составов: на запад, на запад, на запад…
Никто не знает, что бой идет уже на северо-востоке от Урала, в Карском море…
II
В середине августа на севере Норвегии, оккупированной гитлеровцами, готовился к походу на восток, в глубокий советский тыл, тяжелый крейсер «Адмирал Шеер».
«Адмирал Шеер» – это один из трех кораблей, построенных в 30-е годы и получивших неофициальное название «карманных линкоров». Их проектирование началось еще в 1928 году, до прихода Гитлера к власти. Кроме «Адмирала Шеера», в серию входили еще «Адмирал граф Шпее» и «Лютцов», первоначально называвшийся «Дойчланд» – Германия. Свои названия корабли получили по именам кайзеровских флотоводцев, отличившихся в первой мировой войне.
По Версальскому договору, зафиксировавшему поражение Германии в первой мировой войне, немцам запрещалось иметь в составе военно-морского флота корабли водоизмещением более десяти тысяч тонн с орудиями калибром более 280 миллиметров. Державы-победительницы считали, что при этих условиях невозможно создать боевые единицы, удовлетворяющие требованиям формулы «скорость – броня – вооружение – автономность плавания». Однако немецкие конструкторы исхитрились спроектировать корабли, которые более или менее вписывались в назначенные ограничения, но имели вооружение не хуже, чем крейсера, и скорость, как у линкоров. «Карманные линкоры» отличались мощным артиллерийским вооружением. В носовой и кормовой башнях было по три 280-миллиметровых орудия, которые вели стрельбу 300-килограммовыми снарядами на дистанцию до 225 кабельтовых (более 41 километра). Артиллерия главного калибра дополнялась восьмью 150-миллиметровыми орудиями с дальностью стрельбы до 24 километров и шестью 105-миллиметровыми. Кроме того, в состав вооружения входили восемь 37-миллиметровых автоматов, 20-миллиметровые зенитные автоматы и два четырехтрубных торпедных аппарата. Корабли имели эффективную систему бронирования; толщина плит броневого пояса составляла 60-80 миллиметров, а на боковых стенках главной рубки достигала 150 миллиметров отменной крупповской стали. Экономичные двигатели позволяли «карманному линкору» без пополнения запасов топлива совершать плавание до 10-18 тысяч миль. Корабль нес на борту гидросамолет; за дымовой трубой располагалась катапульта для него.
В ходе эксплуатации выявились и недостатки «карманных линкоров». Двигатели непропорционально большой для кораблей этого водоизмещения мощности в 54 тысячи лошадиных сил создавали слишком высокий уровень шума, сильную вибрацию, даже препятствовавшую прицельной стрельбе.
Немцы первоначально именовали эти корабли броненосцами; позже переклассифицировали их в тяжелые крейсера. Экипаж такого крейсера составлял более 900 человек.
Основным назначением «карманных линкоров» было рейдерство – действия на морских коммуникациях противника с целью уничтожения его транспортных судов. «Адмирал Шеер» был самым удачливым рейдером фашистской Германии. Без малого полгода – с октября 1940 по март 1941 года - он провел в дальнем одиночном плавании. В северной и южной Атлантике, в Индийском океане он потопил или захватил 16 судов под флагами Великобритании и ее союзников. В одном только налете на английский конвой 5 ноября 1940 года «Шеер» уничтожил вспомогательный крейсер и пять торговых судов.
Избегая встречи с теми, кто мог дать ему отпор, командир крейсера вел его туда, где он мог безнаказанно встретиться со слабо вооруженными или вовсе безоружными жертвами – за мыс Доброй Надежды, к Мадагаскару. Победа давалась недорогой ценой: достаточно было пошевелить хоботами башенных орудий, как капитаны, стиснув зубы, спускали флаг, и команды их судов отправлялись на шлюпках сдаваться в плен ненавистным нацистам. Моряков помещали в душные отсеки рейдера, а по прибытии в германский порт сводили с завязанными глазами по трапу на причал под радостное ржание фоторепортеров, с удовольствием щелкавшими затворами «леек», запечатлевая зрелище унижения поверженного противника.
III
В конвое PQ-17, вышедшем из Исландии 27 июня 1942 года с военными грузами, так необходимыми Красной Армии для борьбы с наседающим врагом, из 34 транспортных и двух спасательных судов погибло 24. После разгрома этого конвоя командующий немецкими военно-морскими силами на Севере контр-адмирал Отто Клюбер ожидал прибытия следующего. Когда же стало ясно, что конвоя не будет, появилось возможность выделить мощные боевые единицы для операции в Карском море.
Немецкие стратеги отличались склонностью давать романтические названия своим военным предприятиям. И эта операция также получила звучное наименование – «Вундерланд», то есть «Страна чудес».
Для осуществления операции первоначально планировалось направить два тяжелых крейсера, но затем был выделен только один – «Адмирал Шеер», которым командовал Меендсен-Болькен, капитан цур зее (что примерно соответствовало званию «капитан 1 ранга» в советском флоте). Ему же было поручено руководить всей операцией.
В помощь рейдеру были приданы три подводные лодки: “U-255”, “U-601” и “U-251”. Лодка “U-255” вышла из Бергена еще 4 августа, чтобы совместно с гидросамолетом “BV-138” обследовать район, прилежащий к Шпицбергену, и к востоку от него. Однако вскоре гидросамолет потерпел аварию, и “U-255” направилась к Новой Земле, где вместе с другой подводной лодкой - “U-209”, дежурившей на позиции вблизи пролива Маточкин Шар, обстреляла радиостанцию на мысе Желания. Подводные лодки “U-601” и “U-251”, которые вышли из Северной Норвегии друг за другом, должны были войти в Карское море, следовать впереди «Шеера» и обеспечивать его разведывательными данными о судоходстве и положении кромки льда. Кроме того, к обеспечению операции была привлечена еще подводная лодка “U-456”, которая находилась на позиции вблизи пролива Карские Ворота.
В чем же заключалась цель операции «Вундерланд»?
Николай Герасимович Кузнецов, Адмирал Флота Советского Союза (посмертно восстановленный в этом звании после неоднократных разжалований), нарком Военно-морского флота в годы войны, так характеризует замысел противника:
«Гитлеровское командование рассчитывало сорвать нашу арктическую навигацию 1942 года. Оно хотело показать, что Северный морской путь даже за тысячу миль от фронта находится под ударами немецкого флота… В это время через Карское море должны были пройти в обоих направлениях несколько караванов. Об одном из них, вышедшем в начале июля из бухты Провидения на запад, противнику заблаговременно сообщила японская разведка. Караваны проводили линейные ледоколы и ледокольные пароходы. Фашисты рассчитывали одним ударом уничтожить не только транспортные суда с ценными грузами, но и весь ледокольный флот западного сектора Арктики. Надводные рейдеры врага намеревались поставить мины в наших водах, обстрелять порты и стоянки судов на острове Диксон, в Нарьян-Маре, Амдерме, потопить советские рыболовные суда…
13 июля план операции был утвержден морским генеральным штабом в Берлине…»
В. Ярославцев («Российская газета» от 16 марта 1993 года) высказывал аналогичное мнение: операция «Вундерланд» имела целью разрушить перевалочный порт Амдерма, уничтожить русскую рыболовецкую флотилию, потопить караваны транспортных судов с ледоколами, парализовать нашу важную стратегическую коммуникацию – Северный морской путь.
Капитан 1 ранга В. Кулинченко в статье «Морская война в Арктике. Северный интерес в военной стратегии Германии», опубликованной в июле 2001 г., в сущности, повторяет эти соображения:
«…Северный морской путь играл значительную роль в стратегической перевозке грузов с Востока на западный фронт. Фашисты отлично это понимали и стремились нарушить не только союзнические перевозки (конвои из Англии), но и внутренние. С этой целью была спланирована операция “Вундерланд”… Основной удар фашисты предполагали наносить по нашим конвоям в Карском море… Получив в августе 1942 г. (союзные конвои к этому времени перестали ходить) разведывательные данные о выходе через Берингов пролив на трассу Северного морского пути большой группы советских транспортов (выделено мною. – В.В.) с ледоколами, фашисты решили атаковать их в Карском море».
«Правда Севера» (Архангельск), номер от 9 августа 2000 г.: «Шеер» был направлен в Карское море для уничтожения транспортов, ледоколов, кораблей эскорта и порта Диксон.
Ничего нового не добавляют и другие советские (российские) источники.
Приведенные высказывания оставляют впечатление, по меньшей мере, некоторой недоговоренности. Если целью проведения операции «Вундерланд» считать разрушение советских арктических портов, то почему «Шеер» даже и не подошел ни к Амдерме, ни к Нарьян-Мару (находящемуся на реке Печоре, впадающей в Печорскую губу – не Карского, а Баренцева моря!)? И зачем для этого надобны подводные лодки? О какой «русской рыболовной флотилии» может идти речь? И неужто немецкое командование направило тяжелый крейсер для потопления маломощных рыболовных судов? И – опять-таки – ни о каких действиях «Шеера» против рыболовных судов нигде не упоминается.
Если говорить о потоплении транспортных судов, то, безусловно, подводные лодки наиболее подходят для достижения этой цели. Немецкие подводники имели немалый опыт торпедирования слабо вооруженных торговых судов. Но стоило ли для этого посылать в Карское море еще и тяжелый крейсер? А уж для минных постановок он вообще был мало пригоден.
Из перечисленных выше целей только линейные ледоколы были достойными объектами для обстрела тяжелыми орудиями «Адмирала Шеера», однако вероятность сблизиться на достаточное расстояние с ледоколами, практически постоянно работающими на арктической трассе в тяжелых льдах, непроходимых для немецкого крейсера, была невелика.
Так что же – командование немецких военно-морских сил снарядило серьезнейшую операцию, не очень задумываясь о ее целях и задачах? Конечно, нет! Можно называть адмиралов кригсмарине (военно-морских сил Германии) жестокими и коварными, но уж глупыми или нерасчетливыми назвать их никак нельзя.
В книге Ф. Руге «Война на море 1939-1945» цель операции сформулирована лаконично: «Во второй половине августа броненосец “Адмирал Шеер”… обошел с севера Новую Землю и проник в Карское море, чтобы перехватить один из русских конвоев, шедших от Берингова пролива». Ни о порте Амдерма, ни о рыболовецкой флотилии Руге не пишет ни слова.
Свет на подлинные цели операции «Вундерланд», логически связывающий намерения и действия немецких военно-морских сил в Карском море в единую цепь, пролился сравнительно недавно.
Трагические потери конвоя PQ-17 были вызваны не только тем, что британские боевые корабли бросили его транспорта на произвол судьбы, но еще и тем, что советский Северный флот не располагал тогда достаточными силами для охранения транспортных судов. Как пишет В. Ярославцев, «еще в мае 1941 года инспекция наркомата ВМФ СССР во главе с адмиралом Л.М. Галлером (вскоре репрессированным) пришла к выводу: Северный флот небоеспособен». После разгрома немцами каравана PQ-17 стала совершенно очевидна необходимость привлечения дополнительных надводных сил для сопровождения северных конвоев. Единственной возможностью пополнения мог быть только перегон Северным морским путем боевых кораблей с Тихоокеанского флота.
Как стало ясно из опубликованных в 90-е годы воспоминаний и дневниковых записей инженер-капитана 1 ранга Е. Морозова, 1 августа 1942 года Берингов пролив прошли не транспорты, а военные корабли, направленные из Владивостока в Мурманск для усиления Северного флота: лидер эсминцев «Баку», миноносцы «Разумный» и «Разъяренный». Лидер представлял собой грозную силу. Обладая максимальной скоростью более 40 узлов, он был вооружен пятью 130-миллиметровыми орудиями, двумя четырехтрубными торпедными аппаратами, глубинными бомбами и минами.
Уничтожение боевых кораблей, идущих на запад Северным морским путем, и было основной целью операции «Вундерланд».
Где же наверняка можно перехватить караван, идущий с востока на запад?
Из моря Лаптевых в Карское море ведут три прохода. Первый из них – пролив Вилькицкого, отделяющий южный остров Северной Земли от полуострова Таймыр. Длина его 104 километра, наименьшая ширина – 55 километров. Хотя это сравнительно широкий проход, но преодолеть его можно, как правило, только с помощью линейных ледоколов. Второй – значительно более узкий пролив Шокальского между островами Северной Земли, который чаще всего непроходим даже для ледоколов. И, наконец, третий возможный путь – в обход Северной Земли, в высоких широтах Северного Ледовитого океана, где так велика вероятность встретить непреодолимые льды.
Немцам было известно, что еще в 1932 году гидрографическое судно «Таймыр» прошло проливом Шокальского, а ледокольный пароход «Сибиряков» обошел Северную Землю с севера, что в 1935 году ледокольный пароход «Садко» в свободном плавании поднимался выше самой северной точки Северной Земли, но все-таки основным проходом из моря Лаптевых в Карское море оставался пролив Вилькицкого. Именно здесь, на выходе из пролива Вилькицкого, следовало подкарауливать караваны, идущие как с востока на запад, так и с запада на восток. А уж когда восточный караван выйдет из пролива, перехватить его на просторах Карского моря среди льдов и туманов куда сложнее.
Командование вооруженных сил Германии хорошо понимало исключительное стратегическое значение Северного морского пути и издавна предпринимало меры по получению информации об условиях плавания по нему. В 1931 году западный сектор советской Арктики облетел немецкий дирижабль «Граф Цеппелин», который провел аэрофотосъемку по всему маршруту своего следования. По договоренности с советскими властями, немцы должны были передать им материалы аэрофотосъемки, но под разными предлогами так и не выполнили свои обязательства. Безусловно, материалы, полученные в полете «Цеппелина», были использованы при разработке плана операции «Вундерланд».
За год по начала войны, в 1940 году была осуществлена державшаяся в строгой секретности ледокольная проводка Северным морским путем немецкого судна «Комет». Сталин был готов пойти на широкое предоставление Германии возможностей использования арктической трассы для переброски в европейские воды судов, оказавшихся в начале второй мировой войны в районах Юго-Восточной Азии, и лишь нападение Гитлера на СССР оборвало эти намерения.
IV
Командир тяжелого крейсера «Адмирал Шеер», сорокапятилетний Вильгельм Меендсен-Болькен считал, что он несправедливо задерживается в продвижении по службе. Кранке, его предшественник на этом посту, командуя «Шеером», получил звание контр-адмирала, а он, заслуженный офицер кригсмарине, награжденный Рыцарским Крестом, вот уже пятнадцатый месяц в этой должности, а все еще носит звание «капитан цур зее». В третьем рейхе быстро продвигались выскочки без роду, без племени, а они, носители звучных фамилий, вписанных в родословные книги империи, всегда вызывали какое-то подозрение в высших кругах. Впрочем, что скрывать, гросс-адмирал Редер все-таки умел отстаивать на флоте сохранившиеся с кайзеровских времен порядки.
Новое задание Меендсен-Болькен воспринял без энтузиазма. С чисто военной точки зрения оно не вызывало никаких сомнений. Отлично известно, что у русских на Севере нет такой силы, которая могла бы противостоять 300-килограммовым аргументам крейсера. И не так-то уж трудно, казалось бы, выполнить поручение фюрера (ведь он, больше всего опасающийся за сохранность тяжелого надводного флота, дал-таки согласие на проведение операции «Вундерланд»). По возвращению лента с мечами к Рыцарскому Кресту обеспечена. И всё же, всё же…
Меендсен-Болькен не то чтобы не любил – он втайне просто ненавидел ледовое плавание. Корабль во льдах лишается свободы маневра. Нельзя поразить противника торпедой – она не достигнет цели, ударившись о льдину. Сражаться с вооруженным до зубов врагом или пускать по дну безоружное торговое судно под британским флагом – это дело, достойное моряка кригсмарине. Но отыскивать проходы среди не отличимых друг от друга бездушных льдин, белых, как расстеленные простыни, сверкающих на изломе, подобно стеклу, бороться с непреодолимыми ледяными полями, сдавливающими корпус крейсера со всех сторон, - разве это подходящее дело для корсара трех океанов! Ведь и десятка лет не прошло с той поры, когда ледяной вал проломил борт русского транспорта с трудно выговариваемым названием – «Тшелюськин»…
Меендсен-Болькен внимательно изучал переданные ему материалы аэрофотосъемки, полученные при полете над Карским морем дирижабля «Граф Цеппелин», сведения, полученные при проходе Северным морским путем судна «Комет». Но ведь все эти данные относились к конкретному времени, а в Арктике, как писали русские, год на год не приходится. Разведка так и не сумела добыть ключ к шифру, которым передают свои сообщения советские метеостанции на островах и побережье Карского моря. Выход, конечно, есть: надо захватить какой-нибудь русский пароход и взять на нем шифры, ледовые карты… Очень важно поддерживать четкое взаимодействие с приданными подводными лодками. Эти волчата Деница, капитан-лейтенант Петер Оттмар Грау, командир «U-601», и капитан-лейтенант Хейнрих Тимм, командир «U-251», хоть и несколько заносятся, как принадлежащие к клану любимцев фюрера - подводников, но дело знают. На своих субмаринах они обследуют район, в котором предстоит действовать «Шееру», и будут исправно сообщать об обнаружении этого проклятого льда. Главная загвоздка – это проливы, в первую очередь, пролив Вилькицкого. Тут вся надежда на «Арадо AR-196», лучший бортовой самолет из всех, которые применяются на флотах мира, только бы он не подвел.
V
Операция «Вундерланд» началась с выхода подводных лодок в назначенные районы. Тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» вышел из Вест-фьорда (Нарвик, Северная Норвегия) 16 августа.
Старший морской офицер военной миссии Великобритании в Архангельске капитан 1 ранга Монд 24 августа сообщил уполномоченному Государственного Комитета Обороны на Севере И.Д. Папанину о выходе «Шеера» из Нарвика на северо-восток. Рейдер вышел несколько дней назад, и английские самолеты вскоре потеряли его из виду.
К этому времени «Шеер» уже обогнул мыс Желания (крайняя северная точка Новой Земли) и вошел в Карское море. Здесь он встретился с подводными лодками “U-601” и “U-251”. Подводники сообщили, что ледовая обстановка в Карском море тяжелая. «Шеер», лавируя среди льдов, прошел к острову Уединения посредине Карского моря, а оттуда спустился на юг, к островам Известий ЦИК, и далее – к западному побережью полуострова Таймыр, непрерывно ведя ледовую авиаразведку с целью установления возможного пути следования восточного каравана. По-видимому, ледовая обстановка не позволяла подойти ближе к проливу Вилькицкого.
Как писал адмирал Н.Г. Кузнецов, «полагая, что транспорты могут пройти дальше, если ветер переменит направление и очистит пролив ото льда, командир линкора решил занять позицию на их вероятном пути, ближе к полуострову Таймыр (мы-то уже знаем, что в составе восточного каравана были не только транспорты. – В.В.)».
В записках Е. Морозова в составе восточного каравана названы также танкер «Локбатан», пароход «Волга», а 17 августа догнали застрявший во льдах караван из пяти судов. Несмотря на усилия двух линейных ледоколов, продвижение каравана было очень сложным. В тот же день, 17 августа, Морозов заносит в дневник: «Вчера целый день толкались во льдах, а прошли всего лишь 8 миль, да и то в сторону от курса. К концу дня все корабли и суда, идущие с нами, разбрелись в разные стороны по всему ледяному полю, так как каждому приходилось идти туда, где расходились льдины, стремясь при этом держаться заданного курса. Маневрировать во льдах… очень трудно. На малом ходу корабль плохо слушается руля, кругом толкутся льдины… приходится все время менять ход – то передний, то задний и т.п. Таких перемен хода приходится до 300-400 за вахту. При столкновении со льдами корабль все время вздрагивает и корпус его вибрирует. Работаем все больше ледовым винтом, который все время задевает лопастями за плавающие льдины, и удары через вал передаются на редуктор главной установки…»
25 августа, когда «Шеер» рвался на перехват каравана на западном выходе из пролива Вилькицкого, корабли и суда все еще преодолевали льды Чукотского моря: «Медленно продвигаемся среди крупнобитого льда. Ледяные глыбы возвышаются до 3 м над водой и столько же, если не больше, в подводной части…»
19 августа другой караван – девять транспортных судов и два ледокола - вышел на восток с Диксона. Он должен был пройти через пролив Вилькицкого в море Лаптевых.
Караван во главе с линейным ледоколом «Красин» был обнаружен с самолета, перевозимого на борту крейсера. Но погода испортилась, пал густой туман, немецкий рейдер потерял караван; вторая попытка найти и перехватить караван не удалась, так как на пути «Шеера» встал сплоченный лед. Итак, западный караван потерян, а восточный находится неизвестно где и неизвестно когда выйдет в Карское море (он вышел в него примерно на месяц позже рассчитанного немцами времени). Что оставалось делать Меендсену-Болькену в сложившейся ситуации? Запасы топлива стремительно сокращались: за две недели израсходован квартальный лимит: плавание во льдах – не гладь Мозамбикского пролива. Подводные лодки, так необходимые для перехвата транспортов союзников в Северной Атлантике, находятся без дела на позициях. Окончательно усугубила положение потеря бортового самолета-разведчика «Арадо AR-196», который при посадке разбил поплавок и затонул 25 августа в условиях плохой погоды. Пилота, обер-лейтенанта Шлитта, удалось спасти, но это не смягчило утрату. Без ледовой авиаразведки в Арктике нечего делать.
VI
Лето 1954 года в Архангельске выдалось неправдоподобно жарким. Нас, курсантов второго курса Высшего арктического морского училища, направили на практику на ледокольный пароход «Леваневский». Ледокольный пароход – это транспортное судно, которое за счет подкрепления корпуса, повышенной маневренности во льдах и других качеств пригодно для самостоятельного плавания во льдах, в отличие от ледокола, назначением которого является проводка через лед других судов.
Пароход стоял под погрузкой в грузовом районе порта – на Бакарице. Руководитель практики, аспирант Владимир Яковлевич Ходырев , передал нас под начало помощника боцмана – подшкипера, которого все, и стар, и млад, называли «дядя Саша». Дядя Саша вручил кому шкрябку, кому котелок с краской и кисть, велел спуститься на закрепленные вдоль борта подвески, в просторечии называвшиеся беседками, и заняться традиционной матросской работой: оббивать ржавчину, замазывать образовавшиеся проплешины суриком, а затем покрывать борт равномерным тонким слоем черной масляной краски. Занятие, конечно, благородное, но так манила молочная теплота Северной Двины, что время от времени то один, то другой работник как бы нечаянно сваливался с беседки и блаженствовал в неспешных водах реки. Конечно, это было грубейшим нарушением техники безопасности, но дядя Саша не шибко поругивал нас; он и сам-то был не прочь искупаться, однако начальственное положение не позволяло.
Где-то там, далеко, на недосягаемой для практикантов высоте, был капитан с непривычной грузинской фамилией Качарава. Чувствовалось, однако, что он пользуется уважением в экипаже, хотя не раз мы слышали, как за глаза его называли «Черкес». За крутой характер, что ли?
Когда «Леваневский» отправился в рейс к загадочным берегам Земли Франца-Иосифа, мы, наконец, увидели капитана вблизи.
Он обычно стоял в рулевой рубке на своем излюбленном месте – на правой стороне ходового мостика, правее машинного телеграфа, у открытой рамы лобового стекла, посасывая прямой мундштук традиционной капитанской трубки. В рубку он всегда приходил в обычном реглане чертовой кожи с меховым воротником, в видавшей виды капитанской фуражке. При подходе ко льдам поднимал к глазам большой бинокль и внимательно разглядывал горизонт. Было заметно, что правая рука его не очень хорошо слушается. Анатолий Алексеевич (так звали капитана) был немногословен, краткие команды рулевому отдавал спокойным негромким голосом. Разговоры вел, пожалуй, только с начальником радиостанции, который помогал ему настраивать новейшее по тому времени навигационное средство – радиолокатор. Тогда радиолокатор был еще секретным прибором, и для пользования им нужно было иметь специальный допуск.
Я не помню, почему я отсутствовал на встрече капитана с практикантами, – наверное, стоял на вахте. Сейчас, спустя почти полвека, ничего не стоило бы схитрить, сказать, что я слышал всё из первых уст, – но это не так, нет, не слышал. И даже то, что мне рассказали мои товарищи, я пересказываю с максимальной осторожностью: ведь так легко добавить в услышанное тогда то, что я узнал уже много позже.
Капитан обратил внимание на картину, висевшую в его салоне. На ней было изображено тонущее судно, охваченное пламенем, и ведущий по нему артиллерийский огонь большой корабль с фашистским флагом. Капитан пояснил, что тонущее судно – это ледокольный пароход «Сибиряков», капитаном которого он тогда был, а большой корабль – немецкий линкор «Шеер». Тогда, в августе 1942-го, «Сибиряков» отправился в рейс с Диксона в понедельник. Как известно, все капитаны немного суеверны и избегают выхода в понедельник, изобретая всяческие причины, чтобы отойти от причала или сняться с якоря хоть в несколько минут первого в ночь на вторник. Но в военное время было не до суеверий.
В море «Сибирякову» встретился большой военный корабль. Сближаясь с «Сибиряковым» на большой скорости, линкор поднял фашистский флаг и потребовал остановиться немедленно. Линкору была нужна карта ледовой обстановки в проливе Вилькицкого и сведения о местонахождении каравана судов с ледоколом.
Качарава не выполнил требования фашистского корабля. Он приказал немедленно передать по радио на Диксон сообщение о встрече с неизвестным кораблем, повернуть к ближайшему острову, увеличив ход до максимально возможного, и дал команду открыть огонь из небольших орудий, которыми был вооружен ледокольный пароход. Линкор также открыл огонь из своих тяжелых орудий. Его снаряды накрыли «Сибиряков», на судне было много убитых и раненых, начался пожар. Капитан приказал открыть кингстоны – затопить пароход, чтобы он не достался врагу. Тут на командном мостике разорвался вражеский снаряд, и капитан потерял сознание. Очнулся он только в лазарете немецкого корабля, раненный в живот и в руку (вот почему правая рука плохо его слушается!). Его спасли оставшиеся в живых сибиряковцы, которым удалось спустить на воду шлюпку, перенести в нее капитана и оставить погибающее судно. Но немцы задержали неуправляемую шлюпку и подняли девятнадцать моряков, находившихся в ней, на борт своего стального чудовища.
Моряки договорились не открывать гитлеровцам должность Анатолия Качаравы. Они говорили, что капитан погиб, а этот раненый грузин – метеоролог с полярной станции. Под видом метеоролога Качарава находился в лагере для военнопленных, пока его подлинную должность не выдал радист. Это я точно запомнил: те, кто слушал капитана, говорили: «Он сказал, что его выдал радист». Е.М. Сузюмов (Подвиг «А. Сибирякова», Воениздат, 1964) пишет, что Качараву выдал второй механик танкера «Донбасс» Вайбель. Как согласовать эти сведения – пока не знаю. После этого капитан попал в Штутгоф – лагерь смерти, из которого его освободило наступление Красной Армии.
После освобождения А.А. Качарава еще какое-то время оставался в Германии. Он был включен в состав комиссии, занимавшейся отысканием судов, которые в соответствии с решениями Потсдамской конференции должны быть переданы в счет репараций Советскому Союзу. Англичане не хотели отдавать немецкие суда, оказавшиеся в их зоне оккупации, прятали их в закутках портов, сообщая на запросы советской администрации, что не знают их местонахождения, и Анатолий Алексеевич занимался обследованием гаваней, причалов и пирсов, чтобы прямо пальцем указать на подлежащее передаче судно.
А за проявленное мужество в неравном бою с тяжелым крейсером противника капитан Качарава был награжден орденом Красного Знамени.
Когда был поднят со дна затонувший под вражескими бомбами возле Кронштадта ледокольный пароход «Леваневский», однотипный с пароходом «Дежнев», его «старшим братом», о котором дальше еще пойдет речь в нашем рассказе, Качарава был назначен его капитаном.
Вот, собственно, и всё, что мы узнали о капитане с его слов. В экипаже говорили, что капитан был женат на замечательной грузинской актрисе, красавице, которая погибла в авиакатастрофе.
Ходила еще байка о том, что покойная жена капитана была сестрой жены Лаврентия Берии. Якобы год назад, когда Берия был арестован, Качараве закрыли визу. Он, разъяренный, вышагивал по мостику от борта к борту, односложно матерился и повторял: «Ну какой я брат Берия?! Какой я брат Берия?»
Со временем мы поняли стиль капитанской работы А.А. Качаравы. Он, как правило, не вмешивался в работу своих помощников – судоводителей, доверяя им. А те, в свою очередь, старались оправдать доверие капитана.
Другой заметной чертой стиля работы капитана Качаравы была разумная осторожность. Хорошо зная капризный нрав Арктики, он, мастер выгрузок на необорудованное побережье, не лез на рожон, выбирал место якорной стоянки, может быть, не самое удобное для рейдовых грузовых операций, но зато такое, с которого можно быстро и безопасно уйти при штормовом ветре или при сплочении льда.
Говаривали, что капитан Качарава бывает резок и вспыльчив, и что лучше не попадать ему под горячую руку. Нам, практикантам, ни разу не случилось увидеть капитанский гнев, хотя бывали и непростые ситуации, когда нетрудно взорваться и заведомому флегматику.
VII
Качарава был назначен капитаном ледокольного парохода «А. Сибиряков» поздней осенью 1941 года. До этого он был на «Сибирякове» старшим помощником капитана. Несмотря на молодость – 31 год – Анатолий Алексеевич был уже опытным судоводителем. Дальневосточное мореходное училище, переведенное в середине 50-х из Владивостока в Находку, числило А.А. Качараву выпускником Владивостокского рыбопромышленного техникума – предшественника училища. Анна Ивановна Щетинина, первая в мире женщина-капитан дальнего плавания, еще в 1933 или 1934 году принимала у А.А. Качаравы дела в должности старшего помощника капитана парохода «Орочон», принадлежавшего Акционерному Камчатскому обществу. Качараве было тогда 23 или 24 года. Анна Щетинина, которая на четыре года старше него (разница в этом возрасте ощутимая), уважительно обращалась к нему -– «Анатолий Алексеевич».
Плавание во льдах было для него привычным, обыденным делом. Он читал морские льды, как читают открытую книгу, и каждый вид льда называл отдельным, подчас странным для непосвященных, названием: «сало», «шуга», «склянка», «нилас», «молодик». Для кого-то всякий лед был белым, а для него «белый лед» был вполне определенным, отличающимся от других видом льда. Он давно научился оценивать приближение к скоплениям льда по белесоватым отблескам на низких облаках, по уменьшению зыби при свежем продолжительном ветре или по появлению толчеи, которая образуется с наветренной кромки ледяных полей. Еще со времен плавания в дальневосточных морях он знал, что лед может быть не только врагом, но и спасителем: при ураганном ветре и сильном обледенении судна нельзя надежнее укрыться, чем спрятавшись за подветренной кромкой ледяного поля или даже войдя в лед.
Что же это был за пароход – «А. Сибиряков», командиром которого стал Качарава? Семьдесят семь метров от носа до кормы - это ведь всего сто шагов по прямой. Правда, на судне по прямой не пройти, разве что по причалу вдоль борта отмерить.
Немолодой ледокольный пароход – 1909 года постройки – имел славную историю. В 1932 году именно этот небольшой, в сущности, пароход впервые в истории прошел Северный морской путь в одну навигацию. Правда, уже на подходе к Берингову проливу в тяжелых льдах сначала обломились все четыре лопасти гребного винта, а затем, когда моряки с огромным трудом заменили поломанные лопасти и судно получило ход, отломился конец гребного вала, окончательно лишив «Сибиряков» возможности движения. Помогли смекалка, да и фортуна: льды несколько разредило, и моряки подняли паруса, наскоро сшитые из брезентов. Под этими неказистыми парусами «Сибиряков» вышел на чистую воду.
В конце 1941 года ледокольный пароход «А. Сибиряков» был включен в состав ледокольного отряда Беломорской военной флотилии под названием «Лед-6». На нем был поднят военно-морской флаг, установлены два 76-мм орудия на корме и две 45-мм пушки в носовой части судна, а также несколько зенитных пулеметов. Для их обслуживания на судно была назначена военная команда из 32 краснофлотцев, возглавляемая младшим лейтенантом. Но, конечно, от переименования судна члены экипажа не стали военными моряками; они остались гражданскими людьми, привыкшими трудиться не на страх, а на совесть, четко и инициативно выполнять команды, как и положено настоящим морякам. А.А. Качарава, которого по привычке еще называли капитаном, стал теперь командиром корабля, и ему было присвоено скромное воинское звание старшего лейтенанта. В душе Анатолий Алексеевич рассматривал присвоение столь невысокого звания как несправедливость: ведь по должности капитана торгового судна ему полагалось по четыре «средних» золотых шеврона на каждом рукаве кителя, а по званию старшего лейтенанта – только по два шеврона.
Для эксплуатации Северного морского пути в условиях военного времени исключительно важное значение имело гидрометеорологическое обеспечение операций в Западном секторе Арктики. С этой целью было крайне необходимо не только поддерживать работу уже существующих полярных станций, сообщающих сведения о погоде, но и создавать новые станции.
«Сибиряков» должен был сначала подойти к самой северной точке Северной Земли, доставить туда четырех зимовщиков и все оборудование для строительства новой полярной станции - срубы двух домов, топливо и продовольствие. Если льды не позволят пробиться к намеченному месту, следовало высадить зимовщиков на остров Визе, что расположен в северной части Карского моря. Для сборки домов «Сибиряков» вез бригаду сезонных рабочих-строителей – 12 человек. Затем следовало пройти к острову Домашнему – небольшому низменному островку вблизи западных берегов Северной Земли, и произвести там смену зимовщиков полярной станции. Для этого на борту судна находилось четыре человека нового состава станции. Последним пунктом захода был назначен мыс Оловянный, где нужно было высадить четырех зимовщиков.
VIII
Уголь, который кочегары «Сибирякова» забрасывали в топки его котлов, был невысокого качества, и над трубой парохода высоко поднимался и тянулся над морем шлейф грязно-серого дыма. Поэтому около полудня 25 сентября наблюдатели на «Шеере» обнаружили «Сибиряков» на большом расстоянии. Меендсен-Болькен назначил курс на сближение.
Сигнальщик «Сибирякова», который нес вахту в «вороньем гнезде» на фок-мачте, увидел на горизонте туманный силуэт большого военного корабля и немедленно доложил на мостик. «Никаких боевых кораблей в этом районе быть не должно», – почти механически вырабатывалось решение в голове Анатолия Качаравы. – «На Диксон – сообщение о появлении неизвестного корабля. Объявить боевую тревогу. Право руль, попытаться уйти к ближайшему острову, находящемуся в десятке-полутора миль, укрыться там на мелководье, недоступном для корабля с большой осадкой».
Командир тут же набросал на бланке текст радиограммы: «В районе острова Белуха обнаружен корабль неизвестной национальности». «Передай открытым текстом», – приказал он радисту. Шаршавин, начальник полярной станции, добровольно вызвавшийся помогать радиооператорам, застучал ключом. «Следи за мной», – добавил он от себя.
Уже видно, что приближающийся корабль – крейсер или линкор с двумя трехорудийными башнями большого калибра. В дальномер можно различить расцветку флага: американский, звездно-полосатый. Радист снова передает на Диксон: «Гонится за нами. Следи, следи за мной».
Замигал прожектор; запрашивают на русском языке: «Сообщите состояние льда в проливе Вилькицкого».
«Запросите название, национальность» – отдает распоряжение Качарава.
IX
Сведения о том, что ответил тяжелый крейсер на вопрос «Сибирякова» о его названии и национальности, противоречивы, хотя они и получены от одних и тех же оставшихся в живых сибиряковцев. В некоторых публикациях сообщается, что крейсер ответил «Сисияма». Этот ответ вызвал недоумение: откуда взяться японскому кораблю в Карском море? И как увязать японское название с американским флагом?
Другие утверждают, что на запрос с «Сибирякова» крейсер ответил «Тускалуза». Тяжелый крейсер США «Тускалуза» действительно участвовал в боевых операциях в Северной Атлантике. М. Шестериков («Полярный круг», № 5, 2000) пишет: «Редкий для Карского моря военный корабль представился американским тяжелым крейсером “Тускалуза”, интересовавшимся ледовой обстановкой в проливе Вилькицкого. Но маскарад не принес результатов – связавшийся с Диксоном “Сибиряков” получил ответ, что никаких американских кораблей в этом районе нет».
Обмен сообщениями между «Шеером» и «Сибиряковым» происходил на русском языке по азбуке Морзе с помощью прожектора. Вот так выглядит по азбуке Морзе слово «Сисияма»:
••• •• ••• •• •-•- -- •-
А вот так – слово «Тускалуза»:
- ••- ••• -•- •- •-•• ••- --•• •-
Неправда ли, ничего похожего? Так что перепутать эти два названия было невозможно.
А что, если переданные с «Шеера» сигналы имели совсем другой смысл? Заметим, что первое переданное с «Шеера» сообщение – это ответ на запрос: «Ваше название, национальность?» Предполагаю, что «Шеер» ответил: «Вас не понял», – а по азбуке Морзе это служебный сигнал, состоящий из серии точек. Затем он передал служебный сигнал «Вызов», приглашающий к переговорам, – серию чередующихся точек и тире. В итоге получается:
••••• ••••• •- •- •- •-
Такой «семафор» (так на флоте называется текст сообщения, передаваемого средствами сигнальной связи) отличается от знаков слова «Сисияма» единственной точкой вместо тире! А что касается интервалов между группами знаков, то их восприятие вполне могло носить субъективный характер: сигнальщик ожидал ответа на свой вопрос, вот он невольно и прочитал его как «Сисияма». То есть, скорее всего, немецкий рейдер сначала передал сигнал, который на «Сибирякове» был расшифрован как «Сисияма», а затем, при повторном запросе, просигналил «Тускалуза». Впрочем, это догадки, которые, скорее всего, не удастся ни подтвердить, ни опровергнуть.
X
Качарава был зол. Он был зол на навязшую глупую песенку из кинофильма «Танкер “Дербент”»: «Сто шестнадцать оборотов, сто шестнадцать оборотов…» Он был зол на некачественный уголь, из-за которого, несмотря на то, что дымовая труба была раскалена, механики выжимали всего восемь с половиной узлов, в два-три раза меньше, чем та скорость, которую без натуги обеспечивали двигатели тяжелого крейсера. Качарава злился на себя: нужно было убедить начальство чуть-чуть переждать; что изменилось бы, если бы он вышел в рейс во вторник или в среду? Качарава был зол на судьбу: надо же было такому случиться, чтобы именно в этом рейсе на борту «Сибирякова» находился не только штатный экипаж с военной командой, которым совесть и устав велят принимать неравный бой, а еще и зимовщики, и строители-сезонники, которых и занять-то нечем в боевом столкновении… Но больше всего Качарава был зол на этого монстра, эту стальную гадину, которая заявилась сюда, чтобы сорвать выполнение рейсового задания, чтобы загубить и его старенький пароход, и доверенные ему, капитану, жизни ста трех человек, жизни не только мужиков, призванных по-мужски встречать опасность, но и молодой врачихи Валентины, буфетчицы Наташи, пожилой зимовщицы тети Даши, уборщиц Анечки и Варечки.
А с крейсера одно за другим следуют требования: сообщить состояние льда в проливе Вилькицкого; сообщить, где караван; не пользоваться радио; застопорить ход…
Качарава мысленно обратился к своим ближайшим помощникам – старшему механику Николаю Бочурко, старпому Григорию Сулакову, комиссару Зелику Элимелаху, начальнику военной команды Семену Никифоренко… Тут же, рядом, находятся и начальники, вышедшие в рейс на «Сибирякове» для проверки несения боевой службы: флагманский артиллерист Медведев, старший батальонный комиссар Вайнер… Но нет, нет, он один, он, командир корабля принимает на себя полную ответственность за свое решение. Есть ценности подороже жизни. Караван должен быть спасен любой ценой. Никаких сведений немцам.
У Качаравы не возникло мысли о том, что он, в сущности, делает сейчас выбор между жизнью и смертью. Сохранить жизнь – это так легко, просто поставить рукоятку машинного телеграфа на «Стоп», одно-единственное движение руки. Пусть в плену, в рабстве, но жизнь.
Капитан выругался крепким морским ругательством, смысл которого был – «Не дождешься!»
Наконец, командиру крейсера надоел не достигший цели маскарад. Спущен американский флаг, вверх ползет фашистский флаг с черно-белым крестом через все красное полотнище, с белым кругом посредине и жирной черной паучьей свастикой в нем. Во всех встречах «Шеера» с торговыми судами этот аргумент безотказно срабатывал. Но это нелепый русский пароход, отчаянно дымя, продолжает двигаться в сторону острова, в эфире вызывающе звучит морзянка его радиопередатчика, и, судя по развороту его маленьких пушек, он готовится к стрельбе!
«Дать предупредительный выстрел!» – командует Меендсен-Болькен.
Всю свою ненависть, всю решимость не уступать врагу ни на иоту вложил капитан Качарава в короткую команду.
«Огонь!» – повторил команду Никифоренко. Шаршавин заметил время: 13 часов 47 минут.
Снаряды легли с большим недолетом. Еще залп – и снова недолет.
Артиллеристы «Шеера» были удачливее. Первым залпом их тяжелых орудий срезана мачта, вторым – разбиты кормовые орудия и уничтожен их расчет. Разбиты бочки с бензином, которыми заставлена палуба впереди средней надстройки, горящий бензин разливается от борта до борта. Старший помощник пробился сквозь огонь на носовую часть судна и зажег дымовую шашку, но тут же был сражен очередным снарядом. Пробит борт, остановилась машина… Немецкий тяжелый крейсер перешел на обстрел шрапнелью, наносящей наибольший урон живой силе. Старший механик Николай Бочурко, прекрасный моряк и просто красивый человек, выполняет последний приказ командира – открывает кингстоны, чтобы ничто не досталось врагу. Он не поднялся наверх из заливаемого водой машинного отделения…
Шаршавин передал на Диксон: «Горим, прощайте…» и по привычке заметил время – 13 часов 55 минут. Тут же прогремел взрыв, разрушивший передатчик. Неужели всё произошедшее с момента первого залпа уложилось в восемь минут?
XI
Комиссар «Сибирякова» Элимелах был на год младше командира. Он был сыном гомельского сапожника, и иногда мог пошутить: «Как Лазарь Моисеевич…, и не только…» Впрочем, такая шутка была, конечно, весьма рискованна, а когда близкие друзья по Комвузу имени Свердлова стали безвестно исчезать, шутку пришлось исключить из обихода. Еще в армии на действительной он стал комсомольским активистом, и неспроста ему доверили работу в московских райкомах. Его вечная добрая улыбка и незатейливый юмор оградили его от обвинений в участии в разных оппозициях, но все-таки после ареста Косарева и других лично ему известных комсомольских руководителей пришлось поволноваться. Поэтому, когда ему предложили работу в Николаеве, в школе морских летчиков, он с радостью согласился и оставил Москву. Там, в Николаеве, было интересно работать, но все же не очень хорошо быть комиссаром летающих людей, оставаясь на земле. В Николаеве строились мощные линейные ледоколы, сразу понравившиеся Элимелаху. Зелик добился направления в Арктику и был назначен политработником на флагманский корабль ледокольного флота - «И. Сталин», откуда уже позже был переведен на «Сибиряков».
По укоренившейся на торговом флоте традиции командиров называли на судне не по должности и званию, а по имени-отчеству, однако к комиссару «Сибирякова», который имел звание батальонного комиссара – самое высокое в экипаже, мало кто обращался «Зелик Абрамович». Все называли его редкостным, но так шедшим ему, похожим на ласковую кличку именем «Зелик».
Невысокого роста, плотный, черноволосый, Элимелах казался противоположностью вышедшего в рейс на «Сибирякове» старшего по должности политработника Абеля Вайнера – заместителя комиссара ледокольного отряда в звании старшего батальонного комиссара. Вайнер, высокий, рыжеволосый, худой, был человеком «сухопутным»; до войны он возглавлял политотдел МТС в одном из сельскохозяйственных районов. Ему очень хотелось самому побывать в полярном рейсе, и когда Зелик намекнул ему, что можно сходить в море на «Сибирякове», рейс которого обещает быть несложным, едва ли ни прогулочным, он с легким сердцем оформил командировку для проверки постановки партийно-политической работы на судне. В потрепанный портфель, кроме инструкций политуправления и смены белья, вошло три бутылки питьевого спирта. Сам Вайнер ни спирта, ни водки не пил, но знал, что Зелик не прочь вечерком за компанию опрокинуть стопочку-другую разведенного, по арктическому обычаю, по широте места.
Удивительно, что Зелик, неторопливый, раздумчивый, всегда находил общий язык с взрывным, обидчивым Качаравой. Капитан знал: Зелику скажи – Зелик сделает. Вот почему, как только начался обстрел, Качарава послал комиссара туда, где было всего тяжелее – к боцману Павловскому, в аварийную партию. Элимелах провел рукой по пуговицам ватника, хотел что-то сказать, но горло у него перехватило, он только как-то особенно пристально посмотрел на капитана, словно хотел запечатлеть его в памяти, махнул рукой и загремел сапогами по железным ступенькам трапа.
От прямых попаданий тяжелых снарядов «Шеера» разметало бревна перевозимых на палубе срубов, разбило шлюпки. Зелик успел отметить прямое попадание в район кают-компании: там развернут пост оказания помощи раненым, там женщины… Разрыв на мостике… Как капитан? Кто-то кажется, третий помощник, кричит с крыла мостика: «Зелик, капитан убит, принимай командование!» Командование? Кем? Батарея на корме разбита, между средней надстройкой и баком – ухая, взрываются бочки с бензином. Надо спасать людей. Надо спасать людей. «Где Вайнер?» – беспокоится Элимелах о своем госте-начальнике. «Вайнер убит! Стармех открыл кингстоны!» – это снова третий помощник. «Оставить судно!» – кричит Элимелах. Несколько мужиков-сезонников боязливо жмутся к фальшборту. «Прыгайте! Прыгайте в воду! А-а, мать вашу!..» – Зелик стянул сапоги, скинул ватник. – «В воду! Прыгайте в воду! Плывите к острову!» «…Личным примером…» – вспомнил он слова какой-то инструкции. И еще: «Сколько человек может продержаться в ледяной воде? Кажется, минут десять-пятнадцать. Эх!»
«Ребята, пошли!» – Зелик перевалился через планширь, секунду помедлил, глубоко вдохнул и оттолкнулся от борта. Вода обожгла, мгновенно словно стянуло кожу. Зелик поплыл саженками в сторону острова. Он видел, что его примеру последовали и другие.
Последнее, что увидел Зелик Элимелах – «Сибиряков» уходил носом в воду, заваливаясь на левый борт…
XII
Диксон запомнился мне круглосуточной солнечной погодой, мягким теплом – даже не верилось, что это Арктика. Я стою на вахте у трапа, в своем форменном курсантском бушлатике и в совсем уж не форменной военно-морской фуражке с вынутой пружиной и «крабом» без звездочки. Владимир Яковлевич, руководитель практики, неодобрительно относится к моей самодеятельности, но ему понятно мое желание выглядеть постарше и посамостоятельнее.
Разглядываю окрестности. Арктический порт Диксон и одноименный поселок расположены на материковом берегу полуострова Таймыр. Нешироким проливом от него отделен остров Диксон, на котором находятся радиоцентр и полярная станция. Наш «Леваневский» стоит на якоре на внутреннем рейде, в бухте, которая опять-таки носит название «бухта Диксон». Она вдается в восточный берег острова, образующий здесь подковообразный изгиб, и открыта в сторону порта.
У борта судна в воде время от времени важно проплывают северные дельфины – белухи. К югу, в Енисейском заливе, не спеша идет заданным курсом пара тральщиков, ликвидируя остатки сохранившейся со времен войны минной опасности. На рейде дремлют суда, ожидающие выхода в рейс. Когда, наконец, одно из судов снимается с якоря и отправляется в арктическое плавание, оно прощается с каждым из остающихся протяжным гудком, и в ответ ему раздаются такие же протяжные гудки: «До свидания», «Счастливого плавания». А потом суда подают еще по одному короткому гудку: «Я понял тебя, спасибо, удачи тебе!». Почему-то берет за душу эта грустная символика морского братства, и бывалые моряки торопливо пыхтят сигаретами, стараясь не показать пощипывающей глаза сентиментальности. Работа как работа – не лучше и не хуже любой другой, но только никому не дано угадать, кто однажды не вернется домой с этой непыльной работы.
И ничто не напоминает о тех событиях, которые развернулись здесь в тогда не так-то уж и далеком 1942 году.
XIII
Сколько лет прошло! Вот и я в который уже раз отправляюсь в море с курсантами руководителем практики. Мы приехали из Калининграда в Ригу, где в районе Вецмилгравис, в рыбном порту, ждало нас учебно-производственное судно «Курсограф». Выстраиваю курсантов на причале, и к нам по трапу сходит… да это же Иван Григорьевич Шнейдер! Я знал его как, без преувеличения скажу, знаменитого капитана парусного барка «Крузенштерн», год назад принявшего участие в трансатлантической гонке – операции «Парус», посвященной 200-летию США. Тогда портреты Шнейдера печатали многие газеты и журналы, его часто показывали по телевидению. Небольшого роста, худощавый, с короткой щетинкой седых усиков, Иван Григорьевич знал себе цену. Даже одевался он с какой-то едва приметной, но очевидной щеголеватостью, о чем свидетельствовали его всегда начищенные до блеска ботинки, острая складка наглаженных брюк и особенный, только у него имевшийся галстук с миниатюрным изображением барка, несущегося под всеми парусами.
Но что случилось с Иваном Григорьевичем? Что он, признанный гроссмейстер океанских парусных регат, делает на учебном траулере? И почему на погончиках его рабочей куртки не гордые капитанские нашивки, а лишь три лычки, подобающие старшему помощнику капитана?
Шнейдер мгновенно рассеял промелькнувшие в моей голове вопросы. «Я – помощник капитана по учебной работе», – объявил он сходу, и дополнил это вступление витиеватой элоквенцией, смысл которой сводился к тому, что на борту судна должна соблюдаться строжайшая дисциплина и что те курсанты, которые не имеют двух комплектов рабочей одежды, на борт судна допущены не будут, а будут немедленно отправлены назад, в Калининград. Это был уже явный перебор. Я не принял тона Ивана Григорьевича и попросил все вопросы, касающиеся порядка прохождения практики, решать исключительно со мною, напомнив, что в условиях прохождения практики ничего не говорится ни о каких двух комплектах. Относительно того, отправлять ли курсантов обратно в Калининград, решение будет принимать руководство высшего инженерного морского училища, представлять которое здесь поручено мне. А вообще-то курсанты проголодались в дороге, и пока мы обсуждаем разные проблемы, следовало бы их разместить на судне и накормить.
Мы еще немного поконфликтовали, но вскоре задор моего собеседника пошел на спад, элоквенции стали менее витиеватыми, а через непродолжительное время мы попросту подружились.
Оказалось, что Иван Григорьевич по состоянию здоровья оставил капитанскую должность и пошел на «Курсограф» «помпоучем», чтобы решить какие-то оставшиеся денежные проблемы. В рейсе он показал себя как человек незлобивый, скорее даже доверчивый, острый на язык и неизменно склонный к этим самым элоквенциям, которые теперь почему-то принято называть ненормативной лексикой. «Иван Григорьевич, – упрекал я его, – ведь вы же филолог (он, закончив среднюю ростовскую мореходку, высшее образование получил, заочно обучаясь в институте военных переводчиков), нельзя ли как-нибудь поаккуратнее обращаться с языковыми богатствами». Как ни странно, такое обращение оказывало положительное воздействие. Если бы я знал, что Иван Григорьевич уже сдал в издательство рукопись, в которой содержалось такое высказывание:
«…Некоторые матросы, да и старшины довольно часто употребляют выражения, которые принято называть непечатными. Наверное, кое-кто считает, что выразиться “покрепче” – значит показать свою моряцкую натуру. А ведь он показывает лишь свою некультурность… Потому и тянет вас на неприличные выражения, что хороших-то слов вы не знаете».
Так в чем же я убеждал Ивана Григорьевича?
XIV
В свободное время мы с моим коллегой, также руководителем практики, нередко сидели в каюте Ивана Григорьевича и слушали истории из его богатой событиями морской жизни. Однажды он упомянул о том, что он был свидетелем и непосредственным участником того самого боя на Диксоне с немецким тяжелым крейсером «Адмирал Шеер». Конечно же, меня очень заинтересовал его рассказ, и далее я в значительной степени следую тому, что сообщил капитан Шнейдер.
Свидетельства Ивана Григорьевича особенно важны не только потому, что по боевому расписанию он находился на главном командном пункте – в рулевой рубке, откуда открывался наилучший обзор и куда поступала вся оперативная информация. Они важны еще и потому, что Иван Шнейдер был рядовым участником событий, и у него не возникало необходимости преувеличивать или преуменьшать чью-либо роль в этих событиях. Наконец, Иван Шнейдер был настоящим моряком, верно следовавшим от века завещанному штурманскому правилу: «Пишем, что наблюдаем, а чего не наблюдаем, того не пишем».
Диксон, важнейший промежуточный пункт на пути судов, следующих по Северному морскому пути, в котором находился штаб ледовых операций в западном секторе Арктики, фактически не был защищен. Правда, там были размещены батареи, состоявшие из 152- и 130-миллиметровых орудий, но тут как раз поступило распоряжение командующего Беломорской флотилией перебазировать их на Новую Землю, в губу Белушью, где создавалась военно-морская база и пушки были нужнее. Орудия должен был перевезти ледокольный пароход «Дежнев».
«Дежнев» – это «гражданское» название парохода, а с началом войны это транспортное судно с прекрасными ледокольными качествами было мобилизовано в военно-морской флот в качестве сторожевого корабля и получило новое название - СКР-19. Впрочем, члены его экипажа по-прежнему называли себя дежневцами. На носу и на корме парохода было установлено по два 76-миллиметровых орудия, кроме того, корабль был вооружен четырьмя 45-миллиметровыми орудиями, крупнокалиберными пулеметами, установкой для сбрасывания глубинных бомб и аппаратурой для постановки дымовой завесы. Иван Шнейдер, закончивший перед войной морской техникум в Ростове, служил на «Дежневе» в отделении рулевых.
22 августа 1942 года «Дежнев» вышел из губы Белушьей на Диксон. Получены радиограммы: уничтожена артогнем радиостанция на мысе Желания; не вернулся на базу вылетевший на разведку в Карском море самолет, пилотируемый летчиком Петром Черепановым.
25 августа днем на «Дежневе» получены радиограммы, переданные открытым текстом с «Сибирякова»: «В районе острова Белуха обнаружен корабль неизвестной национальности»; «Гонится за нами… Принимаем бой…»; «Продолжаем бой, судно…»
Поздно вечером 25 августа «Дежнев» встал на якорь в бухте острова Диксон, у островка Конус. В бухте находились также пароходы «Кара» и «Революционер» – последний с единственной 45-миллиметровой пушкой.
26 августа с утра «Дежнев» встал к причалу порта Диксон под разгрузку.
Информация о том, когда на Диксоне получили сведения о проникновении немецкого рейдера в Карское море и сделали выводы о возможном его нападении, весьма противоречива.
В большинстве источников указывается, что в штабе морских арктических операций Западного сектора Арктики об этом узнали от Папанина, который, получив предупреждение из военной миссии Великобритании, 24 августа направил на Диксон радиограмму о возможном появлении «Шеера».
Но есть и другие данные. «Адмирал Шеер» был обнаружен экипажем летчика Стрельцова, выполнявшего разведывательный полет в Карском море, еще за несколько суток (выделено мною. – В.В.) до нападения на «Сибиряков». Стрельцов доложил в штаб арктических операций.
Штаб и военное командование на Диксоне сразу же осознали всю серьезность нависшей угрозы, но возможному обстрелу орудиями крейсера они, по существу, ничего не могли противопоставить. Вот на случай высадки десанта было сформировано из гражданского населения два отряда народного ополчения, да и то – как они были вооружены! Винтовки, ручные гранаты, один ручной пулемет… Эвакуировали из поселка в тундру женщин и детей. Ненамного усилил обороноспособность порта и приход «Дежнева» с его четырьмя 76-миллиметровыми орудиями. Вот если бы использовать для защиты порта те две батареи, которые предназначались к отправке в Белушью губу! Но пушки, предназначенные для доставки на «Дежнев», уже были разобраны и погружены на баржи, и лишь одно 152-миллиметровое орудие еще находилось на причале в ожидании погрузки. Только оно могло быть срочно подготовлено к открытию огня. Относительно же восстановления на позициях других орудий решение было принято лишь после прихода «Дежнева». Как назло, поднявшееся волнение препятствовало выгрузке пушек на берег. В ночь на 27 августа командир СКР-19 Гидулянов возглавил операцию по восстановлению батареи 130-миллиметровых орудий и отправился на катере выбирать место для выгрузки. Следом за катером портовый буксир тянул за собой баржу с пушками.
Но до выгрузки пушек на берег дело не дошло. Около часа ночи постом службы наблюдения и связи был обнаружен за пеленой дождливого тумана в трех милях от берега тяжелый крейсер. «Шеер» огибал остров Диксон, чтобы с юга подойти ко входу в гавань.
В 01 час 25 минут старший лейтенант Кротов, помощник командира «Дежнева», который остался во главе экипажа, объявил боевую тревогу.
«Дежнев» отдает швартовы, отходит от причала и берет курс на юг, навстречу немецкому кораблю. Решение старшего лейтенанта понятно рулевому Шнейдеру: «Бой на дальней дистанции дает полное преимущество крейсеру, а вблизи наши пушки хоть что-нибудь да сделают. Важно задержать врага, не пустить его в базу. А если уж ничего не выйдет – затопим «Дежнева» в узком проходе и перекроем фарватер».
На причале краснофлотцы и рабочие порта разворачивают пушку в сторону противника. На пароходе «Революционер», стоящем на якоре в гавани, также готовятся к открытию огня.
С «Дежнева» сигнальщики запрашивают опознавательные у движущегося навстречу крейсера, который находится менее чем в четырех милях. В ответ «Шеер» открывает огонь. В 01 час 38 минут отрывают огонь пушки СКР-19.
Шнейдер вспоминает: «Понимая, что 76-миллиметровыми снарядами не пробить толстую крейсерскую броню, наводчики целились по надстройкам рейдера, его высокой мачте, дальномерным постам».
Сколько снарядов попали в «Шеер»? Шнейдер: «Всплески от снарядов, невысокие, тонкие, подбираются все ближе к темно-серому корпусу крейсера. Наконец я вижу короткие вспышки на палубе и надстройках «Шеера» и догадываюсь, что наши снаряды достигают цели. Одна вспышка, более яркая, чем остальные, сверкает на юте вражеского крейсера. И там поднимается дым, кажется, что-то горит. Вспоминаю о береговом орудии – не его ли снаряд?»
Артиллеристы береговой батареи, которой командовал лейтенант Николай Корняков, развернув орудие, открыли огонь. Орудие при отдаче плохо удерживалось на деревянном причале, и после отката его с большим трудом возвращали на место. Но потом догадались использовать для этого находившийся на причале трактор, после чего темп стрельбы возрос. Отмечено еще одно попадание в крейсер – в районе фок-мачты.
Снаряды крейсера наносят тяжелые повреждения «Дежневу». Много разрушений на палубе, в машинном отделении, снаряд разорвался в штурманской рубке. На корабле много раненых, есть убитые. В корпусе «Дежнева» семь больших пробоин, в одну из которых может свободно пройти человек, много мелких пробоин. Отсеки быстро наполняются водой, корпус отяжелел.
На пароходе «Революционер» от попадания снарядов фашистского рейдера в средние деревянные надстройки возник пожар, сильно повредивший каюту капитана и рулевую рубку.
Вот «Дежнев» достиг самого узкого места фарватера, сейчас тяжело раненый, но продолжающий управлять кораблем старший лейтенант Кротов отдаст команду «Стоп машина…» Но в это время крейсер начинает поворот и отходит, продолжая обстрел. Старший лейтенант принимает решение: посадить корабль на отмель вблизи берега, откуда, заделав пробоины в корпусе, его можно будет снять для ремонта. Поставив дымовую завесу и укрываясь за нею, «Дежнев» на малом ходу направляется к берегу. В это время к борту подходит катер, на котором возвратился командир – капитан-лейтенант Гидулянов.
01 час 46 минут – прекратили огонь. Всего восемь минут длился бой слабо вооруженного ледокольного парохода, в сущности, гражданского судна, и единственного орудия береговой батарей с тяжелым крейсером, обладающим огромной огневой мощью, – и вот хищник под фашистским флагом отступил, отказавшись от прорыва в гавань Диксона!
01 час 56 минут – «Дежнев» всем корпусом сел на илистый грунт. Моряки подсчитывают потери: семь человек убито, много раненых…
Через час с небольшим «Адмирал Шеер», обойдя остров Диксон, подошел к северному входу к проливу, отделяющему остров от порта. Он обстрелял радиостанцию, электростанцию, жилые помещения и полярную станцию, расположенные на острове, причалы порта, островок Конус, на котором находился угольный склад. По полярной станции огонь велся не прицельно: снаряды рвались либо на голых скалах, либо падали в воду.
Когда рейдер занял позицию у северного входа в порт, орудие на причале порта было развернуто на 180 градусов и вновь открыло огонь по крейсеру. Дистанция стрельбы теперь была больше, чем при первом подходе фашистского корабля. Артиллерийский наблюдатель опять отметил попадание снаряда в крейсер. После этого рейдер прекратил обстрел Диксона, сделал крутой поворот и скрылся в северном направлении.
Экипажу того же летчика А. Стрельцова было поручено проследить за отходом «Шеера».
77 снарядов главного калибра – более 23 тонн металла и взрывчатого вещества – и еще 379 снарядов 150- и 105-миллиметровых орудий истратил «Шеер» в операции «Вундерланд», не достигнув никаких ощутимых результатов. Немецкий историк войны на море Ф. Руге писал, что целей операции не удалось достичь из-за тумана и невозможности использовать корабельный самолет. Пытаясь хоть как-то отметить действия рейдера, он добавляет: «“Шеер” потопил мужественно и искусно сопротивлявшийся большой ледокол и повредил еще один ледокол, а также ряд других судов при обстреле им 28 (?) августа крупной базы Диксон в устье Енисея».
XV
12 января 1957 года теплоход «Кооперация» пришел на рейд Мирного, доставив бльшую часть смены зимовщиков и сезонного состава второй советской антарктической экспедиции. Немного времени спустя на мостик «Кооперации» поднялись пришедшие из Мирного по льду припая разных рангов начальники из первой, сменяемой экспедиции. Повстречались старые знакомые, шутки, веселый обмен новостями. Вдруг голоса стали как-то тише, и люди в рулевой рубке стали как будто бы чуть меньше ростом. А ведь ничего особенного не произошло, просто на мостик поднялся еще один человек, плотный, широкий в плечах, в ладно сидящем на нем не новом кожаном пальто. Было что-то казацкое в грубоватых чертах его загорелого, обветренного лица. Он ничего не сделал такого, что могло бы привлечь к нему внимание, и, тем не менее, чувствовалось, что внимание всех привлечено к нему. «Черевичный…» – не то чтобы шепот, а скорее какой-то общий выдох пронесся по рубке.
Иван Иванович Черевичный, начальник летного отряда первой антарктической экспедиции, начинал свои полеты в полярных широтах еще в середине 30-х. С первых месяцев своей летной работы он прославился своей дерзостью, сплавленной с тонким расчетом, знаменитый той удачей, о которой когда-то писал Амундсен: «Успех ждет того, кто сумел всё предвидеть. Люди называют это счастьем…» Да, Иван был счастливым человеком. Он выходил из самых жестоких переделок, вроде посадки гидросамолета в штормовом море с неработающими двигателями, приземления на коротенькую дорожку, заканчивающуюся в пяти метрах от остановившегося самолета. Перед самой войной, в апреле 1941-го, он совершил беспримерный полет на полюс недоступности, закрыв самое крупное и загадочное из остававшихся белое пятно на карте Арктики. Иван Черевичный по праву носил на груди золотую звезду Героя Советского Союза.
Тогда я еще не знал еще об одном подвиге Ивана Черевичного, имеющем прямое отношение к нашему повествованию. Но чтобы рассказать о нем, придется вернуться назад.
Не все члены экипажа и пассажиры «Сибирякова» погибли или были взяты в плен. Уцелел один человек – кочегар Павел Вавилов. Когда пароход уходил на дно, он остался на воде, держась за плававшее бревно. Ему удалось не погибнуть от переохлаждения и остаться незамеченным с немецкого катера, который забрал людей с единственной уцелевшей шлюпки «Сибирякова». После того как катер отошел, Павел забрался в шлюпку и переоделся в сухую одежду находившегося в ней погибшего моряка. Действуя доской, как веслом, Вавилов добрался на шлюпке до острова Белуха, по пути подобрав из воды плававшие предметы, которые могли оказаться необходимыми. Ему удалось подобрать анкерок с пресной водой, ящик неприкосновенного шлюпочного запаса с продуктами и спичками и даже собаку – любимицу экипажа. Собака сильно обгорела и прожила совсем недолго.
На верхний точке небольшого необитаемого острова возвышался навигационный знак, около которого Вавилов соорудил из подобранных обломков подобие конуры, в которой можно было кое-как укрываться от непогоды. Собрав прибитый к береговой черте плавник, он приготовился разжечь костер, чтобы дать знать о себе судну или самолету, которые могут оказаться в пределах видимости. На ровном месте Павел положил доски и на них написал собачьей кровью: «Команда Сибирякова спасите». Найдя ящик с тетрадями для записи результатов метеонаблюдений, Вавилов начал вести дневник.
Помощь пришла нескоро. Почти месяц Павел замечал то пролетавший самолет, то судно на горизонте, но никаких признаков того, что сигналы Павла заметили, не было. На остров приходила белая медведица с медвежатами, но то ли она была сыта, то ли на соседних островах пищи было побольше, но Павла, забравшегося на вершину навигационного знака, она не тронула и ушла.
На тридцатый день Вавилов увидел проходящий в нескольких милях пароход. Бывалый моряк опознал его по характерному контуру: это «Сакко», знакомый пароход Мурманского пароходства. Павел разжег костер, но на пароходе, судя по всему, не заметили поднимавшуюся к небу струйку дыма. Тем не менее, это придало надежду полярному робинзону. Через несколько дней над островом пролетел самолет ледовой разведки. Лучшие летчики – Стрельцов, Черевичный, Каминский были привлечены к поискам экипажа «Сибирякова». Самолет пролетел низко над островом и приветливо покачал крыльями. «Значит, заметили, помощь придет», – понял Павел. Вскоре еще один самолет сделал несколько кругов над островом на малой высоте. С самолета сбросили спальный мешок и пакет с продовольствием. Было понятно, что летчик ищет место для посадки, но плохая погода не позволяла посадить машину. И только на тридцать четвертый день пребывания сибиряковца на острове на неспокойную воду сел гидросамолет. Летчик – как потом оказалось, командир экипажа – вылез на крыло самолета и рукой указывал второму пилоту, который был за штурвалом, направление движения. Самолет подрулил совсем близко к коварной береговой черте. Павел бросился навстречу, он был уже по пояс в воде, когда сильные руки подхватили его под мышки и втащили в люк. Моторы тут же взревели, гидросамолет лихо развернулся и после короткого разбега взлетел, взяв курс на Диксон. Это Иван Черевичный, бесшабашный летчик, рискуя машиной и своей жизнью, совершил еще одну лихую посадку, чтобы спасти уцелевшего от плена и гибели кочегара.
XVI
Набег немецкого рейдера и гибель парохода «А. Сибиряков» имели еще одно трагическое последствие. Смена персонала на полярной станции острова Домашний не была произведена, а там уже закончились все припасы – продовольствие, уголь, керосин. Только охота на морского зверя еще позволяла как-то продлить существование. Тяжело заболел и умер механик станции Шенцов. Оставшиеся два зимовщика также были больны и истощены.
Их спас в сентябре 1943 года экипаж все того же летчика Стрельцова. Первая попытка была неудачна: среди льдов не нашлось пространства чистой воды, достаточного для того, чтобы посадить гидросамолет. Только на следующий день, во втором подлете к острову, Стрельцов рискнул посадить гидросамолет в узенькую полоску воды у берега. Обессилевшие метеоролог Кремер, начальник станции, и радист Скворцов были доставлены на Диксон.
XVII
Неудачный (по признанию самого немецкого морского командования) поход «Шеера» имел еще одно немаловажное последствие. Гитлеровские стратеги лелеяли заманчивый замысел открытия Сибирского фронта. Они хорошо понимали, что переброске военных грузов из США и Великобритании в порты советского Севера может быть противопоставлен значительно более эффективный вариант их доставки из портов западного побережья США в российские дальневосточные порты. Контролировать тихоокеанские маршруты плавания транспортных судов немцам было бы несоизмеримо труднее. Однако от Владивостока и других пунктов выгрузки к центральным районам вела единственная железная дорога – Транссибирская магистраль. Если бы немцам удалось ее перерезать, Советский Союз реально был бы лишен большей части военной помощи, поступающей от союзников в годы войны. А перерезать Транссиб можно было бы, доставив в район Диксона десант, который поднялся бы вверх по Енисею – совершенно незащищенной водной артерии – до Красноярска. Ах, как заманчивы были перспективы такого удара в самую сердцевину истекающего кровью гиганта!..
Отпор, встреченный «Адмиралом Шеером» на Диксоне, означал не только, а, может быть, и не столько провал операции «Вундерланд» (ведь, в конечном счете, срыв налета на восточный караван был обусловлен ледовыми условиями, вызвавшими его задержку в пути). Он вынудил немецкое командование отказаться от авантюрных намерений открытия Сибирского фронта.
XVIII
Вскоре после описываемых событий Меендсен-Болькен получил звание контр-адмирала и был назначен командовать соединением германского военно-морского флота в Тунисе. К концу войны он уже был вице-адмиралом. До 23 мая 1945 года (прошло две недели после капитуляции гитлеровской Германии!) занимал один из высших постов в немецком военно-морском флоте. Умер в 1985 году.
Тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» 9 апреля 1945 года подвергся массированной бомбардировке английской авиации, опрокинулся и затонул. После войны с него сняли башни, орудия, гребные винты, другое оборудование, а потом заносившийся песком остов погибшего корабля засыпали мусором из обломков разрушенных зданий, и сверху заасфальтировали. Теперь на этом месте располагается автостоянка.
Труженики арктических трасс «Дежнев» и «Леваневский» честно отслужили положенный им срок и пошли на металлолом. Им на смену пришли ледокольные суда нового поколения, спроектированные с учетом опыта эксплуатации ветеранов.
Капитан Качарава после «Леваневского» командовал пароходом «Тбилиси», ледокольным дизель-электроходом «Байкал», а потом был назначен начальником нового Грузинского морского пароходства. Он умер в 1982 году.
Боевые корабли и гражданские суда, проходя возле точки с координатами 76° 12' северной широты, 91° 30' восточной долготы, где «Сибиряков» принял неравный бой с фашистским чудовищем, по традиции приспускают флаг и протяжным гудком отдают честь храбрым морякам теперь уже такой далекой войны.