Утро началось для меня мучительно долгое, холодное и серое. Я даже знал почему. Бесконечными строчками длилась и никак не кончалась корявая повесть Булгакова, я читал её всю дорогу в маршрутном такси. Люди возле входа в метро Тушинская глупили и пытались залезть все вместе в одну дверь, хотя остальные двери были отперты, их просто пришлось бы толкнуть или потянуть на себя.
Люди передавали друг другу как эстафетную палочку единственную открытую стеклянную дверь входа в метро, постоянно держа её в таком состоянии. И почему-то упорно строили в неё очередь, только бы не открывать самим соседние. Люди, которые спускаются в метро Тушинская никогда не спят, они не едят, не занимаются сексом, не общаются со знакомыми, не читают газет и не смотрят ТВ, они вечно спешат и уже опаздывают на работу, нескончаемым потоком маршруток и автобусов едут из каких-нибудь своих Красногорсков или Зеленоградов, и вечно, патологически чувствуют себя усталыми от поездок.
Я стоял и курил возле входа в метро, отстранённо отмечая детали вокруг. Деталей не было, зато рисовался общий грандиозный план. Возможно, Москвы как Вавилона. Или метро Тушинская, как центра Вселенной. Я докурил, аккуратно уронил окурок в металлическое мусорное ведро и прилежно встал в короткую очередь в стеклянную дверь метрополитена. Дорога зимой от Зеленограда до метро Тушинская изматывала всем, чем может измотать долгая холодная дорога, я уже опаздывал на утреннюю пресс-конференцию в «Известиях» и неимоверно устал от дня ещё в тесной маршрутке.
На Тверской количество неубранного снега соревновалось с количеством паркованных на тротуарах автомобилей. Я вышел из метро не где нужно, и пришлось тратить драгоценное время, чтобы ждать на светофорах. Это окончательно разочаровало в мире и бесповоротно испортило и без того ***вое настроение. Власти и учёные не чешутся изобретать благословенный телепорт, им, похоже, интересно и радостно наблюдать эти пробки, людские марева, столпотворения. По-моему, они все получают удовольствие, извращенцы. Будь я президентом, сделал бы телепорт национальной идеей.
Возле входа в «Известия» я встретил знакомых журналистов, двух несвежего вида модных девушек и уставшего молодого человека, они живо обсуждали, как вчера ночью ходили смотреть церемонию вручения наград за клубную культуру Москвы.
Я подошёл к ним, поздоровался и за минуту молодые надежды российской журналистики выдали весь эксклюзив насчёт вчерашнего, о котором не пишут и не говорят, потому что в редакции после такой ночи зайти некогда, да и теперь-то, после такой ночи – и, вроде бы, незачем. Мне даже пытались продать диск с каким-то интервью, который я отверг напрочь, сказав, что лучше куплю в долг у журналистов кокаина поплоше да подешевле или, на край, морфия.
- Есть чего? – быстро перешёл я к теме наболевшего мрачного утра.
Ребята посмотрели на меня уважительно. Я посмотрел на каждого по очереди, каждый по очереди отчитался.
- Ешка из Питера, – сказала одна девушка.
- Полграмма мягкого, - пожала плечами вторая.
Парень заулыбался, стало понятно, что у него есть, как минимум, инсайдерская фактура.
- Наконец-то! – Воскликнул я, глядя на ухмылку коллеги.
- А у меня ничего нет! – Продолжал улыбаться он, испортив прелесть момента.
Всё. Утро остро наточенным топором своей убогости раскроило мой череп надвое. Из головы неуклюже с невнятным хрипом выпала и осталась коченеть на грязном снегу Афина-Паллада, одними губами неслышно произнося:
- я гречка… я гречка…
Афина-Паллада из моей головы была больше похожа на чеченку. Да, да, на шахидку. Неважно на самом деле кто она – гречка, гречанка или чеченка – с её носом в Москве трудно легальным путём получить регистрацию, практически невозможно. Без регистрации Афина корчилась на снегу, через неё перешагивали полубоги с головами людей, которые работают в центре столицы и бросали несчастной монеты.
- Суки вы, - сказал я незлобно присутствующим, - Пойдёмте на прессуху…
- Да ну, - Поморщились сразу все трое. Парень ещё цинично добавил:
- Мы лучше пойдём моё ничего донюхаем.
И все трое, сделав загадочные лица, развернулись и ушли, попрощавшись. А я пошёл на прессуху.
Моей силе воли может завидовать каждый. Меня ломало и крутило, я уже пятый день не принимал вообще никаких наркотиков и собирался держаться дальше, пока не появятся деньги или кто-нибудь что-нибудь не предложит бесплатно. В долг, например, или в честь дружбы или, для разнообразия, в знак любви. Искать это что-нибудь «за просто так» я начал четыре дня назад и не нашёл до сих пор.
От такой жизни у меня чесались вены, и сводило правую половину лица.
На третьем этаже редакции «Известий», по дороге в зал для конференций, в коридорах было безлюдно и гулко. Безразлично глядя перед собой, плавно скользя ладонью по стене, дошёл до конца коридора и оказался возле большого окна.
Я вспомнил, что мне напоминает здешняя обстановка – коридоры районной поликлиники. Не хватало только банкеток, четырёхногих прямоугольных лавочек, обитых дерматином, возле дверей кабинетов.
Возле окна я недолго посмотрел на Тверскую улицу внизу и вздохнул глубоко, приводя сбившееся отчего-то дыхание в порядок. От такой жизни вены могли лопнуть или смертельно стянуться, а правая половина лица навсегда потерять способность мимики. Кроме прочего, кажется, поднялась температура, а в носу начало подозрительно хлюпать.
Я собрался, вытер редкий пот, который выступил на лбу, немного прошёл по коридору и свернул в большой зал, там свернул ещё раз, в гардероб. Повесил на вешалку пальто, воткнув в разные рукава шарф, шапку, и вошел в зал для конференций.
В зале стояло несколько рядов стульев, пять или шесть телекамер на штативах, звукооператоры неспешно расправляли провода и тянули их к столам, куда сажают респондентов и докладчиков. Журналистов пришло пока не слишком много и, в основном все кто был – молодые. Сел на третий ряд, по пути кивнув знакомой из «Комсомольской Правды», отвалился на спинку, бросил сумку с вещами на соседнее пустующее кресло и попытался расслабиться.
Точно за мной сидели совсем молодые парень и девушка, они говорили о факультете журналистики в РГГУ, где учились, и вспоминали недавний вечер.
- Блять, – Сразу рубила правду-матку девушка, - Шишек вчера было чересчур…
А парень отстранённо спрашивал себя:
- зачем я наелся ещё и грибов?
И не мог понять зачем.
Эти были совершенно зелёные журналисты, у них и нечего думать спросить про серьёзные вещи. Девчонка гнула своё:
- Ну и трава…
А парень задавался своим вопросом и никак не понимал. Так они и поговорили до начала пресс-конференции.
Хотя свободных кресел хватало, рядом со мной плюхнулась рассеянная женщина с блокнотом, мне даже пришлось перекинуть сумку с кресла, где села она, на другое соседнее. По ходу конференции женщина постоянно спрашивала у меня разное.
- …в этом снизились до сорока пяти, а в прошлом году составляла… - Говорила чиновник у микрофонов, и я быстро записывал статистику. Женщина рядом отвлекала ужасно.
- извините, - Наклонялась к моему уху, - До скольки снизилась?
- До сорока пяти. – Дёргал раздражённо плечом.
- Спасибо.
- …поэтому мы всё-таки рассчитываем результат увеличивать и дальше. – Рассказывала чиновник.
- извините, - опять наклонялась, - а в прошлом году сколько составляла?
- а это я из-за вас прослушал.
Женщина не обижалась. И продолжала время от времени жарко шептать мне в ухо: «извините…»
Однажды разозлился. Я уже отдал ей свою копию пресс-релиза, рассказал коротко, в чём суть обсуждаемой проблемы, сделал за неё всё, едва только не написал репортаж, а она продолжала отвлекать. Я сказал, чтобы она взяла свою ручку, и образцово писала цифры и даты, а все вопросы после пресс-конференции. Мои вены лопались от небывалого давления голодной крови.
- Чаще работайте ручкой, - посоветовал я.
- Да, да, - захрюкала женщина, даже журналисткой её не назвать, - Ведь ручка – главное оружие журналиста!
Я долго посмотрел на неё, размышляя, может, имею дело с убогой или отсталой? Потом отвернулся, всё решив для себя.
Через двадцать минут работы у меня перед глазами расцвели долгожданные разноцветные круги, через полчаса начало знакомо темнеть и давить в висках. Я сделал последнюю пометку в блокнот и вышел из зала, где продолжалась конференция.
Это было невыносимо. Главное, что пугало – невозможность прекратить страдания. Я надел пальто, кое-как обмотался шарфом и пошёл, качаясь от слабости, по безлюдным и гулким коридорам. Возле одной двери я споткнулся заплетающимися ногами и чуть не упал, а потом заметил золотого цвета табличку на двери.
«Пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат, часы приёма: 11.00 – 20.00»
Так вот где он принимает. Я посмотрел на наручные часы, было без тринадцати минут час, и вяло брякнул в деревянный косяк костяшками кулака, толкнул дверь и вошёл.
Понтий Пилат сидел за письменным столом, вертя в руках трубку телефона, закинув ноги в белых валенках с чёрными галошами на стол. Перед ним смиренно сидел, мял шапку, Михаил Булгаков и клянчил дозу морфия.
- Чего тебе? – Отвлёкся на секунду Понтий Пилат от несвязного монолога просителя.
- Хоть что-то.
- Выйди пока.
Я вышел. Из-за двери не доносилось ни звука. Через какое-то время мимо, в сторону выхода, прошли трое из съёмочной группы Первого канала со штативом, телекамерой... Наверное, пресс-конференция уже закончилась.
Потом со стороны лестницы подошёл молодой парень в джинсах и свитере. С мучительным ожиданием в глазах, радужными разводами под глазами и тоской в лице.
- Принимает? – спросил меня.
Я кивнул. Парень остался стоять рядом и принялся время от времени грызть ногти на правой руке. Заметно, что делал он это неосознанно, находясь в своих мыслях, и если замечал ноготь во рту, сразу прекращал некрасивое действо. А потом опять рука сама тянулась к губам, раздвигала их пальцами, пальцы пробирались к зубам и...
Наконец, вышел Булгаков и быстро, опустив взгляд, прошагал к выходу, лицо его казалось сосредоточенным, он на ходу сунул в рот сигарету и щупал себя в поисках спичек, руки писателя дрожали.
В дверь зашёл я.
Понтий Пилат сидел в той же позе, крутил трубку телефона и выставлял на показ свои белоснежные валенки, закинув ноги на стол.
- Да, - сказал Понтий Пилат утвердительно, не глядя на меня, листая какие-то бумаги.
Я перемялся с ноги на ногу и нахмурился.
- Мне бы чего-нибудь…
- Чего-нибудь, чего-нибудь… - Добродушно забормотал всадник, ковыряясь в своих бумагах. Потом посмотрел на меня, прищурился и сказал.
- А, хрен!
Помолчали.
- Но я уже пятый день… и посмотрите на руки и на вены… тоже посмотрите. И если вы мне не дадите там… ну, сами понимаете, что будет…
Пока говорил это, Понтий Пилат внимательно наблюдал за мной, и когда я закончил, с интересом спросил.
- И чё будет?
Я с сомнением покосился на прокуратора.
- Не знаю, чё будет. А чего бывает?
- Не знаю.
- И я не знаю.
Помолчали теперь недолго. Прокуратор спросил с интонацией школьного учителя.
- А кто тогда знает?
- А никто!
Специально привёл разговор в тупик. Я в таком состоянии, что средства уже не имеют никакого значения, теперь играет определяющую роль только время. Понтий Пилат захохотал и положил перед собой мизерный свёрточек в фольге.
- Забирай. Только чтоб нормально про президента писал. Проверю.
Молодецки махнул рукой.
- Следующий!
Я схватил свёрточек и выбежал из кабинета, задев плечом протиснувшегося в дверь парня, услышал, уходя, как тот начал:
- Я из отдела политики. Я знаю, что уже брал недельную норму, но прошу принять во внимание…
В коридорах по-прежнему никого не было. Я скорым шагом, переходящим в бег, добрался до мужского туалета, зашёл в кабинку, щёлкнул хлипкой щеколдой, запираясь и сел на пол.
Аккуратно развернул кулёчек, который состоял из нескольких слоёв фольги, и внутри обнаружил совсем немного белого рассыпчатого порошка.
«Кокс» - Подумал я, - «Свезло».
Я высыпал кокаин на грязный ободок унитаза, даже не думая прямить порошок в нормальную дорожку и начал впопыхах искать в карманах немятую купюру или подходящий кусочек бумаги, чтобы сделать трубочку.
«Ручка!» – осенило меня в какой-то момент, - «Главное оружие журналиста!»
Я достал свою гелевую ручку, открутил наконечник и вынул стержень, с другого конца зубами снял резиновую заклёпку и разломал получившуюся пластмассовую трубочку надвое. Неострым концом сунул в ноздрю, а другим…
А другим-то концом.
А другим-то концом я её.
Я его другим-то концом.
Да. Я концом его другим-то. Даа-а… а вы говорите, журналистика. Да эту журналистику можно как угодно! И всех сделать алкоголиками или наркоманами, или стабильно давать зарплату, а потом посадить в кабинет Понтия Пилата и да-а… другим-то концом…
В дверь судорожно забарабанили. Кому-то очень не терпелось.
- Уже иду, - откликнулся я с пола, - Спокойно! Я в ванной!
Вышел из кабинки и в неё сразу шмыгнул и заперся парень из отдела политики. Я поднял с пола резиновый жгут, который обронил нескладный журналист и понимающе вложил в его, через секунду, протянувшуюся из-за двери, руку.
Всё снова было нормально. Оставалось сдать материал до трёхчасового эфира. Я полетел в свою редакцию.