Летай, мальчик, летай! - 2 часть

ЧАСТЬ 2 ТРИ СТУПЕНИ НА ГОРУ БЛАЖЕНСТВ

I. Осенний вечер в Гаграх

В аэропорту в очереди за билетами я «случайно» встретил своего родственника Эрика. Он мне приходился троюродным братом. Наши отцы были кузенами, а его мама — немкой. Это она его так назвала. Чтобы имя не препятствовало общению, я его называл братом. По правде сказать, общались-то мы пару-тройку раз. Эрик, то есть брат, был старше меня, работал врачом-психиатром с наркологическим уклоном. Мама его устроила на престижную работу в центральную клинику. Брат всегда казался мне очень серьезным, важным и жутко умным: а как же — психиатр, да еще пьяниц в тюрьмы эл-тэ-пэшные отправляет. Это еще и страшно, потому что на мой взгляд подавляющее большинство мужского населения и не менее трети женского могут быть посажены в эти самые ЛТП с диагнозом «алкоголизм».
И вот этот самый Эрик, далее для краткости брат, распахнул мне объятья и радостно воскликнул: «И ты туда же!» Как врач-психиатр он профессионально опросил меня, и поставил диагноз: «Значит, едешь на юг. Так. Мечтал я об одиночестве, чтобы не видеть ни одной знакомой морды лица, а тут ты со своей. Во всяком случае, ты не худший вариант. Едем вместе, что ли?» Я согласился. Только предупредил, что в Адлере мне нужно навестить друзей. «Навестим, диагностируем и если нужно вылечим», — пообещал брат.
День нашего отлета выдался необычно солнечным и теплым для конца сентября. Стояли погожие дни бабьего лета. За иллюминатором аэробуса под ярко-синим небом полыхали золотом листвы перелески, окружавшие аэропорт.
Мы направлялись в поселок Гребешок, что под абхазским городом Гагра. Мы так решили, и я смирился. Брат ездил туда лет восемь каждый год. В тех местах водилась рыба, а Эрик бредил подводной охотой. Уже за пару месяцев до отлета он стал названивать в Адлер своему знакомому Сергею, сыну стариков, у которых раньше останавливался. В прошлые годы Сергей ехать туда не советовал из-за грузино-абхазской войны. А в этом году вроде все успокоилось, и появились первые отдыхающие. Сергей обещал встретить и с помощью отца перевезти через границу в Абхазию.
Брат бросил прощальный взор на милые сердцу березки и углубился в чтение газет, кипу которых закупил в киоске. По проходу возили тележку с напитками стюарды в красных бабочках. Народ с ворчанием разбирал дорогие напитки. Покатав тележки, выманив из карманов пассажиров все возможное, они приступили к раздаче бесплатного обеда. Я получил свой поднос, быстро опустошил его и улегся спать.
Растолкали меня уже в Адлере. В зале прилета брат подошел к крепкому улыбчивому армянину и обнял его. Это и был Сергей. Он посадил нас в джип времен ленд-лиза и с грохотом довез до дому. Здесь во дворе под раскидистым орехом за длинным столом восседал в окружении внуков крепкий старик, которого брат называл Андреем, это оказался отец Сергея.

Мы оставили наши сумки в комнате и пошли на улицу Гвардейскую, где согласно бумажке с адресом проживали Павлик с Валей. Брат напросился идти со мной, и я не мог ему отказать, в чем впоследствии не раскаялся. Признаться, не без волнения открывал я железную дверь. Сначала, как водится в частных домах, нам под ноги с рычаньем бросился боксер тигрового окраса. Брат сделал первую полезную вещь: бросил ему кусок докторской колбасы. Когда собака занялась добычей, из глубины двора вышел загорелый дочерна мужчина в колониальных шортах.
Лишь пристально вглядевшись, я опознал в богатыре моего болезненного Павлика. Вот что делает солнце, фрукты и молодое вино! Мы обнялись, и я еще раз удостоверился, что он здоров, как бык: плечи на ощупь оказались мускулистыми, а объятия крепкими, как у борца вольного стиля. Павлик показал свой дом из семи комнат и повел нас на задний двор. Там на летней кухне у огромного котла на костре возилась полная женщина. Еще одна новость: это оказалась Валя. После родов она раздобрела и от сытной жизни превратилась в типично южную дамочку-хозяйку. Валя почему-то очень смутилась.
Нас посадили за стол под навесом, принесли вина. Из котла в глубокие тарелки положили тушеные овощи с мясом. Пока вокруг нас творилась кутерьма, я все искал глазами малыша. Оказалось, он спал в детской комнате. Павел — теперь только так можно было его называть — рассказал, как Валин брат одолжил им денег, они наняли рабочих и за три месяца вместо бывшей мазанки построили просторный дом. В двух комнатах живут сами, а другие пять сдают отдыхающим. Бабушка сейчас живет на даче в горах. У них есть легковая машина, грузовичок и даже катер на побережье. Словом, живут, — как сыр в масле катаются.
Все бы хорошо, только Валя неотрывно смотрела на меня, а Павел нервничал и суетился. У меня кусок в горле застревал, брат вежливо пробовал вкусные овощи, вино и с профессиональным вниманием слушал разговор. Почему-то именно он в те минуты был моей опорой и центром покоя. Поведение хозяев меня обескуражило.
Из дома раздался истошный крик. «Сынуля проснулся!» — ойкнула Валя, вскочила и побежала в дом. Мы неловко замолчали. Через пять минут Валя вынесла на руках толстого младенца с заплаканным личиком. Она ворковала над ним, как голубица, а мальчик ныл, капризно отталкивал материнские руки и даже бил ее по голове. «А к нам дядя Андрей в гости приехал, — засюсюкал тоненьким голоском Павел. — А мы сейчас пойдем к морю гулять. А, сынуля?» Павел-младший презрительно посмотрел на меня, на моего спутника и произнес: «Бяки!»
…Моря я не видел несколько лет. Когда я летел в самолете, ехал из аэропорта, шел по улицам — всюду чувствовал его близость. Каждый миг я знал точно: сейчас море вон в той стороне, за теми домами и деревьями. По широкой улице с кинотеатром, сквозь тенистую кипарисовую аллею мы вышли на набережную. Я слушал Павла с Валей и смотрел под ноги на цветные плитки. Кожей всего тела я чувствовал соленый морской бриз, слышал шорох волн и крики чаек. Наконец, решился и поднял глаза — вот оно! Голубые пенистые волны у берега, дальше — раздольная сверкающая поверхность до горизонта, выше — синее небо в перистых облаках и яркое, ослепительное солнце, огромное, живое, горячее.
Очнулся я от удара в ногу. Павел-маленький освободился из материнских объятий, ужом сполз вниз и ножкой в сандалии пнул меня в голень. Я улыбнулся малышу и погладил его по теплой головке: «Сильный мальчик!» За похвалу получил кулачком в пах и замер от боли. «Ой, Андрюш, прости нас, пожалуйста, — пролепетала Валя, затем сыну: — Павлик, не надо дядю бить, это нехорошо, сынуля». Мальчик разревелся на всю набережную, привлекая всеобщее внимание. Мама бросилась к ближайшему киоску, купила мороженое и только так остановила истерику.
Наконец, мы дошли до полудикого пляжа, где плотность загорающих стала наименьшей. Отыскали место пошире и присели на подстилку. Из сумки на развернутую газету перенеслись банки, свертки, бутылки. Мальчик схватил кусок копченой курицы, помидор и пошел к воде.
— Ну вот, — вздохнула Валя, — теперь и поговорить можно. Ты как живешь Андрей?
— Да вот, ушел из института, — пробубнил я. — Надоело.
— И правильно, — похвалил Павел, — кому нужно это образование? Сейчас время деньги делать. Богатство само в руки идет. Ты давай бизнесом займись.
— Наверное, придется, — вздохнул я. На самом деле я не знал, куда меня вынесет.
— А может, к нам приедешь? — предложила Валя, сверкнув глазами. — Знаешь, как мы заживем вместе! Ты будешь отдыхающих на рыбалку на катере возить, в горы экскурсии организуешь. Осенью будем урожай собирать, зимой на север продавать повезем. Да здесь за год столько денег можно заработать — только крутись.
— Да ты что, Валюш, — опустив глаза, сказал Павел, — разве Андрею интересно в обслуге работать. Ему нужно свой бизнес открыть и возглавить его.
Хорошо, когда все знаешь, подумал я. И про себя и про всех, оптом и в розницу. А я ничего не знал. Когда я сказал, что нам с братом пора идти, Павел с Валей, будто даже обрадовались. Под обжигающим мужниным взором поцеловал в щеку Валю, с опаской погладил головку мальчика, обнял Павла, еще раз удивившись, как он заматерел. И мы с братом пошли на свою улицу в свой дом. По дороге брат как психиатр комментировал встречу сторон: «Валентина тебя любит. Это очевидно. Павел сел на деньги и ревнует ее к тебе. Ребенок — ярко выраженный истерик…» Я вежливо оборвал его и попросил перенести этот разговор на более позднее и спокойное время. Он не настаивал.
— А еще, брат, большое тебе спасибо, — сказал я, — что был рядом.
— Всегда рад услужить, — улыбнулся он саркастически.

Решили выезжать немедленно. Что время терять! Сергей довез нас с отцом до реки Псоу и попрощался. Здесь пролегала граница. Российские пограничники проверили паспорта, обратные билеты и спросили, с какой целью мы туда направляемся. Мы ответили, что едем к друзьям отдыхать. Они заржали и предположили, что вряд ли мы вернемся живыми. Ничего себе, веселое начало отпуска!
Сразу за постом, на территории сопредельного государства, стоял старенький автобус, к которому нас и повел Андрей. Старик облегченно вздохнул и признался, что везет в рюкзаке две канистры контрабандного бензина. Мы забросили вещи в автобус и вышли на воздух. С дороги свернул и стал у автобуса белый «жигуленок», набитый небритыми горцами. По всей длине борта тянулась цепочка дырок: след автоматной очереди.
Когда автобус наполнился, мы тронулись по дороге вдоль моря. Проезжали Леселидзе и Гантиади, и эти раньше многолюдные поселки озадачили пустотой. В автобусе сидели в основном женщины, нагруженные сумками, печальные дети и старики — все молча рассматривали нас. Проехали мы километров двадцать и вышли из духоты автобуса на горячий асфальт пустынного шоссе. Внизу метрах в десяти мирно плескалось море. Вдоль зарослей колючего кустарника, по асфальтовой дороге мы стали подниматься в гору. Спросили старика, не тяжело ему тащить рюкзак да еще две сумки в руках. Тот сказал, что это ему привычно. Но вот раньше, когда был моложе, он сумки по сорок кило таскал. Руки у Андрея — сильные и жилистые с широкими крепкими ладонями. Говорит он тихо, смущенно опустив глаза.
Во дворе двухэтажного дома под большим навесом нас встретила улыбчивая Валентина, жена Андрея. Вообще-то их армянские имена звучали по-другому, но так они назывались для русских гостей. Нам отвели комнату на втором этаже с двумя кроватями и шифоньером и позвали обедать. Мы переоделись, умылись и сели за стол, прихватив продукты и коньяк. Валентина запротестовала, но брат настоял, чтобы все это «украсило стол». Я сразу предупредил, что не пью спиртного и налил себе сока. Остальные пили домашнее вино.
Старики рассказали о войне. Армянам досталось от обеих воющих сторон: все их грабили по очереди. Что смогли, увезли к Сергею в Адлер, остальное отняли вояки. Как они остались живыми, самим непонятно. В поселке несколько человек убили, некоторые пошли воевать на стороне абхазов и не вернулись. Если бы не дом, который они строили всю жизнь, ни за что бы ни остались. Да и участок в полгектара жалко: эта земля кормила их. Здесь у них виноград и алыча, хурма и мандарины, персики и айва, кукуруза и зелень, пять ульев. Еще они держали пару десятков кур, пять поросят и корову. Тем и жили.
В этом году спокойно, стали приезжать русские. У них жили старичок из Питера с внуком, приезжали также и к Ашоту, и к Рафику. При упоминании о Рафике брат оживился: как они живут? В первый приезд, он жил у Рафика, но там оказалось многолюдно и шумно, поэтому они с Борисом переселились к тихим старичкам, да здесь и прижились. Пока Валентина рассказывала о Рафике, я жевал пряное мясо и любовался серебристым спокойным морем, которое проглядывало сквозь виноградные листья. Меня тянуло туда, но с гор на поселок опускался ранний осенний закат.
Скрипнула калитка, и вошел небритый коренастый мужчина с канистрой.
— А вот и Роберт! — весело представила Валентина соседа.
— О! Русские приехали! — шумно приветствовал он, протягивая шершавую ладонь. Ярко блеснули зубы и белки умных насмешливых глаз на смуглом лице. — А вы не боитесь, что вас тут немножечко убьют?
— Ха-ха-ха! — почти весело произнес брат. — Да вот Валентина с Андреем говорят, что здесь тихо.
— Тихо, говоришь? Ну-ну... Только стреляют почему-то часто.
— У нас тоже стреляют, — отмахнулся брат, — и тоже каждый день, нам не привыкать.
Действительно, и у нас по телевизору сообщали о перестрелках, о разделе собственности. Мне тоже доводилось об этом слышать. Но тот мир, где все это происходило, казался далеким и не имеющим ко мне отношения.
Пока Андрей отливал соседу бензин, Роберт по-свойски сел к столу. Пользуясь куском хлеба вместо вилки, смачно жуя мясо, он рассказал собственную военную историю, как с ружьем оборонял дом от мародеров. Его правильная речь, пересыпанная, шутками и литературными штампами, выдавали интеллигентское прошлое. Наверное, бывший начальник, подумал я. Но он сказал, что до войны служил водителем у начальства и в туристических фирмах.
На краю стола я обнаружил стопку глянцевых книг с изображением Спасителя. Роберт сказал, что это иностранные миссионеры пытаются завлечь в сектантские сети доверчивых селян. Он протянул мне Евангелие и предложил подчеркнуть места, где говорится о войне, женщинах и крестьянах. Я согласился.
Мы увлеклись беседой, забыли и о бензине и о том, что пора спать. Только частые зевки хозяев прервали нас. Прощались мы друзьями и обещали обязательно зайти к Роберту в гости.
Ночью мне не спалось. Лежал с открытыми глазами, сидел на кровати, выходил на веранду. Под богатырский храп соседей прислушивался, как внутри сама собой пульсирует Иисусова молитва. Появилось дивное ощущение, что все происходит так, как надо: не моей смятенной воле, но по совершенной воле Свыше. Густая ночная тьма окружала нас, а мне казалось, что кругом разлит мягкий свет. Иногда в этом свете я видел те места, где было хорошо, и тех людей, которые оставили во мне любовь. Я не знал ничего и не хотел знать. Я просто любил их. Последней в людской череде увидел Свету. Она сидела у окна в белом платье или ночной рубашке и тоже смотрела на небо, на те же звезды, что и я. Моя Света был со мной. Моя?..

Утром проснулись под крик «А-а-андрэй». Это Валентина звала супруга на работу. Андрей кряхтел, ворчал и с трудом отходил от сна на веранде нашего второго этажа. Видимо, пожилой богатырь давно устал от тысяч и тысяч ежедневных просыпаний, когда один день похож на другой. И нет, как раньше, радости новому дню, ожидания чуда, но только одни заботы и тяжкие труды. Но он нашел в себе силы кротко и печально улыбнуться нам.
— Сейчас идем на водопад! — бодро скомандовал брат.
Надев шорты, с полотенцами на шеях мы рысцой побежали по каменистой дорожке мимо заборов в сторону ущелья. По узкой тропе, петляющей между колючих деревьев и кустарника, сбежали к ручью. Среди кустов ежевики из колодца, выложенного скальными камнями, торчала Г-образная ржавая труба. Из нее с высоты трех метров мощной струей хлестала вода в ореоле радужных брызг. Даже издалека вода пахла боржомом. Мы сделали зарядку, используя в качестве гантелей плоские камни и, разгоряченные, по очереди становились под водопад.
Студеная упругая струя мощно била по голове и плечам, пригвождая к земле и обжигая холодом. Дольше трех секунд не выдержать — пулей вылетаешь греться. Но, вот помашешь руками, разгонишь кровь по периферии, и тянет обратно под водный фейерверк! Я зажмурился, и белые огоньки поплыли перед глазами. Восторг и веселье овладели мной! Эта бодрость держалась несколько часов. О, я понял, почему брат любил этот водопад. Сюда потом стремишься всю жизнь!
Когда мы вернулись с водных процедур, Валентина угостила нас яичницей по-армянски, с помидорами, луком и чесноком. Андрей ложкой черпал из тарелки странную бело-желтую кашу: свежую сметану с медом. Следующий раз он будет кушать только вечером. Как техасский фермер.
Позавтракав, обвешанные рюкзаками, мы направились к морю. По ручью спустились к пустынному берегу и под шорох гальки пошли на место будущего лагеря. Море тихо шуршало пенистой волной, слева нависали скальные глыбы, солнце с каждой минутой пекло сильней, рюкзаки тяжелели. Наконец, брат остановился и сбросил вещи: мы дошли до нашего пристанища. В скале темнела пещера глубиной метра два с человеческий рост высотой. Натянули веревку и развесили одежду. Пока брат облачался в подводные доспехи, я собрал мусор и принес десяток больших камней и досок. Соорудил стол и скамейку. Выложил очаг. Изучил окрестности. Обнаружил прямо над пещерой террасу с гранатовыми деревцами и роскошным инжиром. Набрал диковинных плодов. Брат уже оделся, взял длинное ружье и входил в воду.
Вот это да! У нас пещера, как у настоящих древних пустынников. Но, дела, брат, дела! Вооружился мешком и под горячими лучами солнца поплелся по берегу за дровами. Среди мусора и водорослей я выбирал плавник: отбеленные солнцем деревяшки и ветки деревьев. Тут же валялись драные шлепанцы, солнечные очки, рваные кепки, майки, ржавые гильзы и ... одноразовые шприцы в великом разнообразии.
Через несколько часов, когда пламя молитвы сожгло остатки прежнего уныния, а языки огня превратили плавник в бело-розовые уголья, брат выполз на берег и устало швырнул на камни две большие кефали. Я взял охотничий клинок, подточил на камне и почистил рыбу. Отыскал в сумке фольгу, положил на нее филе и облил соком гранатов. Посолил и завернул рыбу в фольгу. Положил на угли. Порезал помидоры, огурцы, сыр, хлеб и разложил по тарелкам. Заварил прямо в чашках чай. Брат уже развесил гидрокостюм на веревке, спрятал ласты и свинец в скальных камнях и подсел за стол.
Рассказал, как виртуозно он охотился. Сначала опускался на дно, цеплялся за водоросли и выжидал. Когда стая рыб или одиночка привыкали к нему и принимали за большую добрую рыбу, он подпускал их ближе и стрелял из ружья. Конечно, для такой охоты необходимы терпение, знание психологии рыб и умение задерживать дыхание на глубине минут на пять. А вообще-то, это каторжный труд! В холоде постоянно хочется писать, ты буквально плаваешь в собственном соку, подобно крабу в консервной банке.
Через десять минут мы извлекли кефаль из углей, развернули фольгу, и наши ноздри втянули аромат печеной рыбы. Вкус у кефали нежный, изысканно-тонкий, а гранатовый сок прибавил легкую кислинку. Гурманы уважительно называют ее морской форелью. Мы сидели лицом к морю, с трудом отрываясь от еды, созерцали вечный покой, исходящий от морских далей.
Потом нам пришлось прорубать в густых зарослях проход к шоссе. Ножом и топориком рубили колючие ветви, длинные корни, змеившиеся по скале. На камнях кайлом делали насечки для упора ног. Обливаясь потом, я отдирал липнущие к одежде колючки, но чувствовал себя замечательно. Может потому, что работал по послушанию. Когда работы были закончены, мы надели рюкзаки и выбрались из кустов на шоссе. Там стоял Андрей и озабоченно высматривал нас в густеющих сумерках.
— Андрей, ну что мы сами дороги не найдем, что ли? — возмущенно возопил брат.
— Ребята, я вас умоляю, чтобы вы всегда до наступления темноты возвращались домой. Народ здесь разный, а мы за вас волнуемся и несем ответственность, — тихо взмолился добрый наш старик.
— Ладно. Хорошо. Конечно.
— Ну, что была рыба? ? облегченно перевел он разговор в мирное русло.
— Да, пару кефалей подстрелил.
— А то ведь здесь ее, ребята, минами глушили. И после этого никто ее здесь не ловит, думали больше не появится.
— Да нет, я видел хорошие косяки. Были там и кефаль, и пеленгас, и зубан, а ставриды сколько хочешь.
Дома нам досталось и от Валентины. Пообещали и ей возвращаться засветло. За нашу сговорчивость старушка накрыла на веранде стол. Снова началось вечернее застолье с возлияниями. Я слушал беседу и любовался серебристой лунной дорожкой на море. На черном южном небе сверкали яркие россыпи звезд. От растений в саду и винограда исходил сладковатый медовый аромат... Вдруг в нашу сторону пахнуло резким навозным духом. Потом шаркнули неверные шаги, и вот из темноты вышел мужчина лет сорока с открытым ртом. Валентина назвала его Колей и со вздохом пошла в столовую включать чудом уцелевший телевизор. Коля смотрел мыльную оперу и громко издавал звуки, вроде «ге-е-е, ге-е-е, ве-е-е, зе-е-е». «Он что, маргинал, что ли?» — спросил психиатр. «Да какой там моряк! Пастух он», — с улыбкой ответила старушка.
Пожелав народу спокойной ночи, я поднялся в комнату. Прилег на кровать и открыл Евангелие от Матфея. Первое, что я прочел, гласило: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (гл5,ст.3). Вспомнил Колю и решил попробовать научиться любить его.

Утром после зарядки, обливаний и завтрака мы отправились в Гагру. На шоссе подняли руку и стали ждать попутки. Несколько машин проехало мимо, причем шоферы жестами извинялись за переполненный салон. Но вот остановился «Мерседес», и мы сели в салон. За рулем сидел мужчина средних лет в твидовом пиджаке. Мы сознались, что приехали отдыхать. Он похвалил. Сказал, что на пляже Гагры видел отдыхающих и очень им обрадовался. «Вы всем рассказывайте в России, что у нас война кончилась, пускай приезжают. Мы без России не проживем».
На въезде в Гагру на цоколе бывшего торгового центра белели метровые буквы: «Смерть грузинским фашистам!» Вот так. Я вспомнил соседа грузина. Это что же, он фашист, оказывается? Да нет, отличный добрый малый. Последнюю рубашку другу отдаст. У моего отца грузины хаживали в друзьях. Он после командировки в Тбилиси все вспоминал их гостеприимство и доброту; ел сыр и кинзу, пил красное вино, как грузины. «Мимино» — любимый фильм советских людей. Э, нет, что-то здесь не так. Видимо, враг человеческий собрал здесь обильную жатву.
  Наш водитель остановил машину у поворота на рынок, показал куда идти дальше. Брат полез в сумку на ремне и достал деньги. Водитель замахал рукой: «Фу ты! Напугал! Я уж думал, ты за пистолетом полез... Что вы, какие деньги с гостей! Ничего не надо, только приезжайте». Мы удивленно поблагодарили и пожелали ему счастливого пути.
На пятачке у дороги стояли женщины. Перед ними на ящиках лежал товар: спиртное, сигареты, колбаса, печенье. Брат купил батон колбасы.
? Ну, что, красавица, поедешь со мной в Россию? — обратился он к молодой женщине лет тридцати.
? Поеду, если возьмешь, — грустно улыбаясь, ответила кареглазая красавица.
? Ты так лучше не шути, брат. Им здесь не сладко. Ты для них как принц из сказки, — укорил я его, когда мы отошли.
Бетонное здание рынка переполнял торговый люд. Вот только покупателей почти не видно. К нам с мольбой обратились сотни взоров. «Брат, давай строго по списку», — предложил я. Нам хозяйка дала список, и мы, зажав его в руке, пошли по рядам. Соль, аджика, уксус, перец, спички — это все мы купили сразу. Но пляжных шлепанцев для меня не было. Веревки для нашего альпинизма и хорошего кофе тоже не нашли. Мяса для шашлыка не было. Русская старушка, узнавшая, что мы из России, сказала, что в одном санатории летом отдыхали человек сто русских, и их там местные периодически избивали. Я спросил брата, а готов ли он быть битым или застреленным? «На войне, как на войне, ? философски изрек он, ? никто не знает, где его ждет пуля: в Гагре или у двери собственной квартиры». Но мы пока были живы и здоровы. Поэтому брат предложил вкусить от радостей земных, и мы отправились на поиски шашлычной.
Прогулялись по центральной улице Гагры сквозь шеренгу высоких эвкалиптов. Брат сказал, что они с сыном ездили сюда за листьями для бани. По дороге изредка проносились частные машины, иногда пролетали белые джипы с черными буквами на бортах «UN» с трепещущими флажками ООН. Ни одного милиционера или гаишника за время поездки мы так и не увидели.
Большинство магазинов закрыты, в разбитые окна наблюдалась разруха. Но аптека и хлебный торговали. Пока брат покупал хлеб, я дышал у входа в магазин. Ко мне подошел старичок в потрепанном, но аккуратно отглаженном костюме и пожаловался, что ему не хватило денег на буханку хлеба, он просил продать в кредит, но ему отказали. Я достал из кармана купюру и протянул старику. Он взял и заплакал: «До чего нас довели, сынок! Всю жизнь работал, себя не жалел, а теперь на хлеб не хватает...» Вышел брат и тоже протянул старику деньги. Тот не верил глазам, только тихо плакал и шепотом благодарил.
В парикмахерской одиноко читала газету единственная мастерица. Мы остановили двух женщин и спросили, где тут ресторан грузинской кухни. Одна что-то возмущенно сказала на непонятном языке, но другая по-русски возразила, что они, мол, приезжие и еще не вполне разобрались в политической ситуации. А нам сказала, что больше ничего грузинского здесь нет и не будет. Спросили, где бы нам перекусить. Женщина махнула рукой в сторону набережной. Дошли до здания ресторана. Раньше он никогда не пустовал. Единственный мужчина в белом работал и официантом, и поваром. Он усадил нас за один из трех столов на веранде и через пять минут расторопно принес заказ. Брат похвалил вино, мы с аппетитом съели по порции люля-кебаб и запросили еще по одной. Хозяин радостно засуетился: видно, клиентами он не избалован.
На веранде появился подтянутый мужчина лет шестидесяти в костюме при галстуке и подошел к нам:
— Вы, я вижу, не здешние. Можно к вам присоединиться? — вежливо спросил он.
— Конечно! — гостеприимно развел руками брат. — А я думал, с кем бы мне выпить.
— Меня зовут Сергей Борисович.
Мы тоже представились. Официант принес наш люля и шашлык с вином соседу. По всему видно, он тут завсегдатай.
— Я сюда прихожу всякий раз, как приезжаю из Бзыби. У меня там свой дом.
— Давно здесь живете?
— С тех пор, как вышел на пенсию в девяностом. Раньше жил в Москве, лечил людей. Сюда меня звали на отдых, ну и кого из местного начальства подлечить. Я иридиодиагност. Ставлю диагноз по рисунку сетчатки глаза. А лечил я травами, которые сам собирал. Лечил практически все заболевания. Предлагаю тост за здоровье людей, и за наше тоже.
Они выпили, я отхлебнул кофе. Недалеко от нас в бухте на волнах качалась лодка, с борта которой свисали сети с пробковыми поплавками. Двое рыбаков устало вытаскивали сети, выбирая из них рыбу.
После паузы, занятой жеванием мяса, сосед заговорил о войне. Он работал в госпитале врачом, лечил раненых. Рассказал, как недалеко от берега в море затопили баржу с грузинскими беженцами. Смачно с улыбочкой описывал детали. Напоследок сказал, что своими руками передавил бы всех грузин. Мы смотрели на него с грустью. Как-то мы привыкли, что врачи в первую очередь гуманисты. А тут пожелание смерти людям!.. Да, кто бы они ни были и за что бы ни воевали, в этих войнах выигрывает горстка подлецов. Простым людям всегда нужен мир.
Брат наконец-то допил свое вино, доел мясо, и подозвал официанта. Тот принес счет с какой-то смешной цифрой. Сергей Борисович раздал нам свои визитные карточки и позвал в гости. Мы вежливо попрощались. Ехать к нему не хотелось.
— Давай прогуляемся по берегу бухты.
Некогда роскошный пляж, заваленный бронзовыми телами отдыхающих, был пуст и неухожен. Но! по-прежнему благоухали цветы и шелестели густой листвой тропические деревья. Море переливалось лазурной волной. И солнце заливало нас золотыми лучами. Жизнь продолжалась, и в своих божественных проявлениях была прекрасна!
На нас опускались тихие южные сумерки. Море серебрилось вдали, небо начинало темнеть. Я вспомнил наказ стариков и потащил брата с сумками домой. Когда мы поднимались от шоссе к дому, брат поднял палец.
— О! Здесь мы с Борисом жили у Рафика. Сейчас мы ему ка-а-ак нанесем визит. Он открыл калитку, и под звонкий лай собаки мы вошли во двор. Айвовые деревья и виноградные лозы обступали дорожку к двухэтажному каменному дому. Навстречу вышла полная смуглая женщина и громко приветствовала нас:
— Ой, кого мы видим! Наш дорогой гость, да еще с другом!
— Знакомься, это Ася, жена Рафика. А это мой брат. Мы к вам на минутку. Проведать.
— Так чего ж на минутку! Мы вас второй день ожидаем!
Нас посадили за традиционно длинный стол и окружили родней. Молчаливый Рафик сел напротив, рядом с ним юная дочь Аня, Асина сестра Мануш с дочкой, шустрый сын Рафика Гико и его скромница-жена Оля.
Брат солидно всех приветствовал и, купаясь в лучах всеобщего внимания и любви, погрузился в воспоминания из юных лет. Невестка тихо накрывала на стол: макароны, зелень, домашний сыр, фрукты. Гико разливал розовое вино. Я поймал на себе любопытный взгляд девушки и улыбнулся ей:
— Привет, Анечка. Ну как живешь, чем занимаешься?
— Учусь, — тихо, как положено горянке, ответила девушка, опустив глазки. — Вот в техникум поступила. А вы кем работаете?
— Пока грузчиком у брата. А что будет дальше, не знаю.
Тут брат вспомнил, что у нас грязные руки, а он как врач обязан показывать образец стерильности, и пригласил меня умыться. Вышли на кухню, умылись под краном. Когда вернулись обратно, все женщины дружно встали и стояли, пока мы не сели.
Мне это так понравилось!
Тут раздался далекий женский крик. Ася зычно ответила в темноту, а для нас перевела: это Валентина спрашивает нет ли здесь её гостей. «Главное, её! Да они наши гости!» — засмеялась Ася. Да, брат, видно, здесь нарасхват.
Снова разговор зашел о войне. Жаловались на мародерство, после грабежей они остались нищими. Сейчас живут тем, что родит земля. Каждый день Ася с Мануш ездят увешанные сумками через границу на рынок в Адлер и продают все что можно: фрукты, зелень, вино, чачу... Сейчас думают переехать в Голландию, их приглашает армянская община, но боязно ехать к чужим, а здесь все же земля, свой дом.
А тем временем!.. С веранды, где происходило застолье, открывался потрясающий вид. Широкая лунная дорожка плавилась в ультрафиолетовом бульоне моря жидким серебром. На антрацитовых небесах пульсировали неправдоподобно крупные звезды. Лунная дорожка будто отражалась в небе, осыпанном звездной пылью Млечного пути. Показалось вдруг, что среди этой беспредельности мое «я» умалилось до точки. Меня вполне устраивало подчиненное состояние, и все вокруг, и… покой сошел в сердце.

Утром Валентина разбудила нас и позвала на завтрак. За столом сидели Роберт и его племянник, мальчик лет десяти, приехавший из Еревана. Роберт шумно ликовал по поводу моего появления и сразу поинтересовался жив ли брат. Я обещал проверить и снова нырнул в комнату. Там понуро сидел больной, обхватив голову руками и стонал. Я бодро объявил о прибытии гостей, но он застонал еще громче: «Не хочу больше!» — «А кто тебя заставляет пить? Перетерпи. А я тебе сострадать стану».
Мы пили кофе, а я расспрашивал племянника о жизни в Ереване. Он сказал, что там работы нет, света нет, бензина нет. Я спросил, почему же он в конце сентября еще не учится.
— А зачем учиться?
— Чтобы потом работать, деньги зарабатывать.
— Я возьму у отца автомат и отниму деньги у любого.
Бедный мальчик, подумал я.
— Нас ереванские родичи не любят. Мы здесь трудимся в поте лица, а они привыкли только брать, да отнимать, — сказал Роберт, прочитав мои мысли.
Тут после второй чашки кофе стал проявлять признаки жизни брат. Он объявил, что больше не пьет, что кается, а на своем примере самоотверженно показал, как губителен алкоголь для здоровья. «Смотрите на меня, друзья, и так не делайте!»
С трудом двигаясь, брат все же собрался, и мы потихоньку двинулись на пляж. Я предложил сделать зарядку на берегу моря и потом встать под водопад. И благотворная струя вольет в его безжизненное тело энергию.
На берегу моря я снял кроссовки и прямо по гальке бодро запрыгал, размахивая руками. Брат вяло шевелился рядом. Я поднял камень потяжелее и отжимал от груди, которая шумно наполнялась целебным морским воздухом. Затем приседал и отжимался, бросал камни и бегал. Когда почувствовал в теле приятную усталость, трусцой двинул в сторону водопада. Брат с кряхтением плелся за мной.
По звонкому ручью мы добрались до трубы с хлещущей водой. Я сбросил с тела оковы цивилизации и нырнул под ревущую струю. Сначала я ощутил удар по голове и по плечам, потом вибрацию всего тела, а только затем обжигающий холод. С воплем щенячьего восторга выпрыгнул из-под струи и замахал руками, разгоняя кровь по жилам. «А-а-атли-ична-а!»
Брат тоже разделся, иронично оглядел свое усохшее тело и вдруг с криком «За Родину! За трезвость!» бросился под канонаду хрустальных струй. ...Из радужного облака выскочил уже другой человек! Он сиял и гоготал от радости. Прыгал и швырял камни. Оглядел зеленые кудрявые склоны ущелья, голубое небо в легких перистых облаках — и снова увидел красоту.
И в тот день инжир кормил нас мясистыми сладкими плодами, гранаты обещали приправить рубиновым соком рыбу, родник напоил свежей водой, скала одарила прохладной тенью.
Брат облачился в подводные доспехи, вошел спиной в воду — и пучина поглотила его. Я собрал дровишки, приготовился к принятию даров моря и устроился в тени с Евангелием в руках. Мысленно перенесся на гору Блаженств близ Галилейского моря и вместе с тысячами израильтян слушал Нагорную проповедь. И удивлялся. Слова вроде бы простые, а смысл такой, что логика его не принимает. Разум вопит: все не так! А сердце говорит тихо, как мать младенцу: все хорошо, все правильно. Нет, такие слова мог сказать только Бог! Человек не способен любить врагов и все отдавать. Только Бог может. Или человек с помощью Божией.
Через пару часов водолаз выволок на берег трех больших рыбин и пару ставридок. Я обласкал его похвалой и принялся чистить рыбу. Брат предложил съесть ставридок и одну кефаль, а остальных подарить старикам. Мы так и сделали.
До заката мы успели домой. Брат вручил Валентине две прекрасные рыбины. Она многословно похвалила великого охотника и понесла их на кухню. За столом сидел уставший после командировки Андрей и разбирал добычу: груши и яблоки. Он принес два мешка. Неплохо для семидесятилетнего старика! Там в горах он упал в колючки и сильно расцарапал ноги. Наш доктор осмотрел загноившиеся ссадины и посоветовал обработать их йодом, а также принять антибиотики. Но тут вышла хозяйка и принесла с печи ведро с горячей водой. Туда она сунула пучок травы и накрыла крышкой, чтобы настоялось. Потом Андрей опустил в ведро ноги и с час держал их в отваре.
На следующее утро Андрей показал брату свои ноги. Ранки уже затянулись, опухоль спала. Доктор сказал, что если бы сам не увидел, ни за что не поверил бы. Мы спросили, что это за трава. Андрей пояснил, что зовется она яраути, растет здесь по обочинам дороги, а известна давно. Еще воины Александра Македонского использовали ее для заживления ран. Потом он отвел нас на дорогу и показал невысокие кусты по краю дороги у самого обрыва. Но вот собирать ее не очень-то приятно: кусты густо опутаны вездесущей колючей ежевикой. Но мы все же в брезентовых рукавицах Андрея набрали и повесили ее в тень для просушки. Трава эта залечила многим нашим друзьям и грибок на ногах и трещины на пятках и сыпь на коже.
Помогла она и мне. Еще в стройотряде, работая в сапогах, я подхватил грибок. Пользовал ступни мазями, он пропадал на время, но потом выступал снова. А с год назад на ступнях появились какие-то бородавки. Валентина два раза заварила мне траву, и я по сорок минут держал ноги в отваре. Через неделю на пляже, одевая носки перед уходом, осмотрел ступни и не обнаружил ни единой бородавки. Мои ступни стали гладкими и здоровыми, как у младенца!
Однажды утром Валентина предупредила, чтобы мы пораньше вернулись с пляжа, потому что из Адлера приедет ее старшая дочь Аня и привезет мясо для шашлыка.
Мой брат вот уже несколько дней вел трезвый образ жизни. Он вернул себе великолепную для своих преклонных лет форму и часами охотился в морских пучинах, ни одного дня не оставляя нас без рыбы. От солнечных ванн тела наши приобретали бронзовый оттенок.
На пляже я не терял время втуне, при любом удобном случае открывал Евангелие и с карандашом в руке читал и делал множество пометок, как для Роберта, так и для себя. И еще заметил я вот что. Если даже какой-нибудь текст я уже проходил до этого несколько раз, возвращаясь к нему позже, все равно читал с интересом, снова и снова открывая новые глубины, новую потаенную мудрость. Я понял, что Библию можно читать всю жизнь, каждый раз все с большей пользой. Ни одна другая книга, прочитанная мной до сих пор не имела такого свойства. Так я постепенно стал понимать, почему многие века эта святая книга привлекает внимание сотен миллионов совершенно разных людей, почему ее называют Вечной книгой. С каждым прочтением все больше менялся и я.
По пути с пляжа, где брат за час охоты все же подстрелил одного зубанчика, он сделал мне замечание. В разговоре с хозяевами я постоянно использую слова, которые даже для него, человека без сомнения интеллигентного, сложны своей витиеватостью. Да, к тому же из-за редкого общения с русскими, они теряют навык русской речи. Он попросил, чтобы я подбирал слова попроще. Тогда я спросил, почему же, когда мы сидим вместе с ним за общим столом и он говорит попроще, а я вычурно, в основном армяне обращаются ко мне. Даже Роберт, с которым они при этом выпивают. Он что-то проворчал тогда невразумительное, но я, кажется, понял!
Мы общаемся не словами, а душами. Основное действие при общении, основной обмен происходит на уровне подсознания. Существует даже такое выражение «нам есть о чем помолчать» — выражение духовной близости. И еще я понял, что это проявление еще одного свойства Евангелия: человек, читающий Его, становится глубже, притягательней для других людей, которые в общении ищут доброту и сочувствие.
Мы пришли вовремя. На пепелище розовели угли, а мясо в маринаде томилось в кастрюле. За столом Аня, разговаривая с отдыхающей матушкой, резала салаты. Я залюбовался этим: она, почти не глядя, резала овощи длинным ножом с такой быстротой, что глаз не поспевал за пулеметными движениями. Оказывается, Аня чуть ли не с детства работала поваром в лучших ресторанах Гагры. За ней даже присылали правительственные «Чайки», если готовился фуршет для большого начальства. Когда же она жарила шашлык, то руками трогала шипящие куски мяса прямо с жару. Видно, болевая чувствительность у нее сильно снижена.
Старики на этот пир пригласили Роберта. Всегда шумный и веселый, шутливый и мудрый, он занял почетное место и управлял застольем чинно и благородно. Валентина положила рядом с ним горку острого перца. Я однажды опрометчиво откусил небольшой кусочек его, и потом с час тушил пожар во рту. Роберт жевал его, как огурец, и только сообщал мне: сейчас горячая волна ударила ему в правую руку, а сейчас — в левую ногу. Кстати, здесь в этой «всесоюзной здравнице», я позволял себе постоянно вкушать острые блюда. И хоть бы что: в желудке наблюдались полнейшая гармония и спокойствие. А ведь на нашем столе постоянное место занимали аджика и ткемали, черный и красный перец; и я ими густо подправлял еду. Уже дома по рецепту Валентины я для родителей приготовил ткемали — так они за пару дней съели большую банку, которую готовил с расчетом как минимум на год.

На следующее утро заскочил Гико и предложил поехать в Гагру, куда он вез жену в больницу. За свою «новенькую» «Волгу» Гико отдал два «Жигуленка». Мы быстро собрались и сели в просторный салон с широкими диванами. Несмотря на свои мощные габариты, ГАЗ-21 довольно резво бегал по горному серпантину. Мы быстро доехали до больницы и вышли из машины. Здание совсем не пострадало от войны, корпуса утопали в зелени флоксов и платанов. На стоянке сверкали белые джипы с надписью на бортах «Врачи без границ». Мимо проходили чисто одетые люди, говорящие по-английски, с карточками на лацканах белых халатов. Лица у них выражали озабоченность. Да, серьезные ребята работают здесь. Под пулями.
Мы с Гико заехали на рынок, накупили продуктов и загрузили их в машину. А сами, свободные, с пустыми руками пошли гулять по городу.
С центральной улицы мы свернули на набережную и пошли вдоль пляжа. Набережную подметали русские дворники, муж и жена. Мы спросили сколько же им платят. Они ответили: нисколько, а метут по привычке, потому что любят порядок. На песке пляжа несколько человек с детьми загорали и купались, как раньше в мирное время. Мы подошли к ним и поинтересовались откуда они такие розовые. Из Питера, говорят, к прежним хозяевам приехали. Живут здесь только два дня, хозяева с них пылинки сдувают, до того рады возвращению отдыхающих.
Свернули на центральную улицу и рядом с горсоветом обнаружили маленький островок прежней жизни: здесь работали кафе, магазинчик и даже газетный киоск. Брат купил забытые уже газеты, с удовольствием вдохнул запах типографской краски. И прочел вслух: сегодня годовщина абхазской победы над грузинскими оккупантами. Ну, грохоту будет!
Вечером дома нас ожидал праздник. Хозяева накрыли богатый стол. С полчаса мы ждали гостей, и вот оно: в калитку входил вальяжный господин в светлом костюме с дамой. Спина его аристократически прямая, щеки чисто выбриты, волосы расчесаны на пробор и напомажены. Где же мы его видели? Может, по телевизору?.. «Роберт! Оля!» — первой опомнилась Валентина. Да! это был Роберт, только приведенный женской рукой в приличный вид. Ну, министр — не меньше.
— Вы извините, мы тут по-простому, без фраков-с, так сказать и прочее... — начал было брат, но Роберт по-прежнему демократично рассмеялся и хлопнул брата по спине, так, что гул и кашель брата еще долго стояли в наступившей тишине.
Роберт ораторствовал и шутил, заполняя собой все пространство, а Оля скромно перешептывалась с Валентиной. Она привезла сюда на неделю троих детей помочь мужу с виноградом и гранатами. Принесли они мне персональную бутылку виноградного сока нового урожая. Я сказал Роберту, что его заказ по изучению Евангелия и подчеркиванию близится к завершению. И рассказал о своих открытиях и наблюдениях. Роберту это очень понравилось. Давай, говорит, заканчивай, и мы проведем международный семинар.
Потом провожали супругов до дому, опять сели, уже за их стол. Оля быстро нажарила мяса, Роберт налил вина и — вдруг мы услышали выстрелы и грохот артиллерии.
— Что уже началось? — спросил я, чувствуя закипание крови.
— А! Это салют в честь их победы. Давайте и мы постреляем, что ли.
И он повел нас в домашний арсенал. В кладовке лежали ящики с патронами, охотничье ружье, автомат Калашникова и пистолет ТТ. Мы разобрали оружие и вышли на огневую позицию. Щелкнули затворами и пальнули в воздух. Во всех дворах поселка мужчины занимались тем же. Со стороны Гагры в небо взлетали сигнальные ракеты и доносились приглушенные хлопки гаубиц.
Да, многовато здесь оружия. Попробуй, разоружи их теперь.

Однако, на море поднялся шторм. Брат на всякий случай погрузился в мутные воды, но вынырнул охотник с пустыми руками. В первый раз без добычи. Он переоделся, мы перекусили, и решили совершить экскурсию в санаторий «Гребешок».
Вскарабкались по нашему проходу на шоссе и прошли с километр в сторону Гагры. На шоссе в мозаике и стекле стояла проходная санатория. Прошли в распахнутые двери и стали искать кого-нибудь из служащих. Шоссе от санатория отгораживала бетонная стена и ряд деревьев. Мы попали словно в другой мир: тишина, цветы, деревья, три корпуса, пляж, парк с фонтанами. Только вот людей нет, а на прогулочных дорожках — коровьи лепешки. Фруктовые деревья облеплены созревающими плодами. Иногда хурма или мандарин падали, и в тишине раздавался гулкий чужой звук. Это было пострашней орудийного залпа. Райские плоды пропадают ввиду изгнания из рая человека. Мы попробовали апельсины и мандарины — они уже были сладкими.
Корпуса явно строились в разные времена. Один — самый старый — похож на замок с башней из розового известняка. Второй построен при «отце народов». Здесь тяжеловесность, солидность, колонны и высокие потолки. Третий строился после культа личности. Это бетонная коробка.
Мы открыли дверь и наткнулись на мужчину. Объяснили, что пришли посмотреть и поговорить о возможности поселения. Сторож, он же завхоз и механик, обрадовался и повел на экскурсию в замок. Он рассказал, что этот дом построил принц Ольденбургский еще в начале века для царственной сестры. Ее величество как-то принимали морские ванны и потеряли золотой гребешок. Вот поэтому это место так и называется ? Гребешок. Мы поднялись на смотровую площадку. Сейчас там все растерзано, расхищено и загажено голубями.
Затем прошли в сталинский корпус. Здесь навели порядок, потому что с весны готовились к приезду гостей. Нам предложили занять за два доллара номер-люкс, в котором в тяжкие времена развитого социализма жили... И снова пошел список из-под некрологов самой «правдивой» газеты в мире.
Да, уважали себя слуги народа! Вот номер на двоих: спальня — 40м2 с двумя громадными кроватями, дубовым шифоньером, столом и креслами; гостиная — 60м2 с бильярдом, резным столом на двадцать персон, стульями и креслами, цветным телевизором; из комнат выход на веранду, увитую виноградом — 100м2 со столами, буфетом, шезлонгами и креслами; ванная комната — 30м2 с мраморной ванной, унитазом, биде, массажным столом, все в плитке-шелкографии. Причем, веранда выходит не на прогулочные дорожки, а в заросший сад, чтобы народ не мешал слугам народа от него отдыхать.
Потом он показал дореволюционную грязелечебницу с электростанцией и ушел по делам. Мы еще долго бродили по чудному парку, наслаждаясь густым целебным воздухом, настоянном на хвое и цитрусах. Потом подобрали старый путеводитель по Гагре, исписанный картежными очками, и прихватили с собой.
Вечером брат рассказал старикам о том, что рыба ушла на глубину, поэтому утром поедем в Пицунду. Скорее всего там останемся ночевать. Валентина посоветовала договориться с Гико, чтобы он отвез на своем «броневике». Коля уже сидел в столовой и смотрел телевизор. Показывали сериал, который он сопровождал своими «ге-е-е, бе-е-е, зе-е-е». Брат заскочил туда и сразу же выбежал, зажав нос рукой. «Да он сейчас досмотрит и уйдет», — успокоила его Валентина. Когда Коля вышел из столовой, брат открыл дверь и, размахивая тряпкой, проветрил помещение, потом сбегал наверх и взял дезодорант, попрыскал им, и только после этого сел к телевизору. Показывали рекламу. Брат отпускал комментарии: «Ага, вот щас все брошу и куплю! Ну, вот, теперь «Хопер» попёр!»
Но вот он замолк и толкнул меня в бок локтем. В телевизоре резвились отдыхающие на катере с прозрачным дном. Под катером плавали тучные стада больших разноцветных рыбин в абсолютно прозрачной воде. Это показывали рекламу отдыха в Египте на Красном море. «Во! Мы теперь туда поедем! Вот уж там я поохо-о-очусь!» — «Поедем, что ж не съездить», — согласился я.

Утром у ворот гудел клаксоном Гико. Брат, допивая кофе, лениво махнул рукой: не отвлекай от серьезного дела. Гико с детства относился к брату как к большому авторитету, поэтому затих и терпеливо ждал завершения завтрака.
Но вот мы сели на диваны «Волги» и тронулись в сторону мыса Пицунда. Брат договорился с Гико с условием, что мы заправим машину. На АЗС брат распорядился залить полный бак и расплатился. Наш водитель засиял от счастья: они в поселке привыкли считать каждый литр бензина, а тут полный бак — это ж целое состояние!
За окнами проплывали безлюдные селения, руины домов, пепелища. Гико показывал рукой и обыденно говорил: «В этом доме сожгли всю семью», «Сюда загнали детей со стариками и взорвали», «В этом дворе дочь привязали к спине отца и насиловали ее всей бандой три дня, оба умерли от горя». Когда ужас и тоска наполнили грудь, я молча взмолился в Небеса: «Почему, Господи?» На память пришли строки из Предания о том, что Иверия ? это жребий Пресвятой Богородицы, который расцветет в последние времена. Здесь особая благодать и особая ответственность людей. Здесь, как в последнем уделе Пресвятой ? России ? кровь мучеников смывает грехи народа. Ведь по этой земле проходили апостолы Андрей и Симон Кананит, святитель Иоанн Златоуст, равноапостольная Нина… Это не Америка и не Африка, где можно объедаться мясом, упиваться вином и блудом безнаказанно. Здесь сама земля вопиет к Небесам кровью христианских мучеников. «Да будет Твоя воля, Господи», ? прошептал я и успокоился.
Ближе к Пицунде горы отступали все дальше от моря, долина расширялась, появлялись кукурузные поля, перелески. Вот среди густой тени самшитовых деревьев блеснул зеркальным фасадом санаторий «Самшитовая Роща». Построили его югославы перед самой войной для работников КГБ. Гико довез нас до Пицунды и высадил у автовокзала. Дальше мы пошли пешком в сторону моря.
Проходя мимо гостиницы, убедились, что она работает и решили запомнить ее расположение. Нам не встретились видимые следы разрушений, но улицы были пустыми и лишь редкие прохожие подсказывали нам дорогу. А вот и проходная пансионата «Пицунда». На берегу моря стояли семь высотных корпусов. Раньше здесь любили отдыхать немцы и поляки. Вокруг шумели кронами на ветру высоченные сосны. Мы встретили абхаза лет сорока, узнали, что сейчас здесь пусто, живут только две пары из Питера. Его зовут Руслан, он здесь начальник лодочной станции, живет рядом, в своем доме. Пригласил в гости.
У бассейна встретили русского мужчину. Это оказался один из приезжих. Мы спросили не страшно ли ему тут. Он сказал, что здесь спокойно и никто ни разу даже не нагрубил. Напротив, их тут уважают, дали лучший номер-люкс, договорились в ресторане о питании. Все эти удовольствия им обходятся в пять долларов в сутки. А по ночам они купаются под шепот звезд, благо до моря пара шагов. Он советовал присоединиться, сказал, что лучшего отдыха и не придумать. Раньше он через ЦК за полгода пробивал сюда путевки, используя свои знакомства.
Потом он рассказал, что до войны здесь — вон за той бетонной стеной в правительственной зоне пансионата изволила отдыхать Раиса Максимовна. Сюда пригоняли баржи с песком, который рассыпали по пляжу. А жила она в том дальнем доме, похожем на замок. Также здесь отдыхал какой-то важный кубинец, так он целыми днями нырял за мидиями и съедал их килограммами, почитая весьма вкусными.
Мы по пирсу прошли метров двадцать от берега. Под нами на глубине был виден каждый камешек. Здесь, в глубокой бухте, прикрытой с берега густой сосновой рощей, царило безветрие, а на горизонте в открытом море дыбились серые волны с белыми барашками. На деревянном настиле пирса сидел с удочками седой рыбак и молчаливо дергал ставридок из прозрачной воды. Брат вздохнул и, кажется, пожалел, что не захватил подводного снаряжения.
Мимо здания концертного зала по тропинке вошли в сосновый бор. Аромат от нагретой солнцем хвои пьянил голову. Здесь бродили старушки с детьми и собирали грибы. Невдалеке на газоне растянулась гладкая черная корова, она сыто жмурилась на солнце и жевала.
Через дыру в сетчатом заборе мимо сосен с табличками на толстых стволах мы дошли до дощатого домика. Во дворе у старенького «жигуленка» крутился Руслан. Он повел нас по лабиринтам своего бунгало. У меня появилось впечатление, что изнутри дом раза в три больше, чем снаружи: здесь уместились десять комнат с кроватями для отдыхающих, столовая, кухня, холодильник и жена Руслана — Людмила, светловолосая круглолицая женщина с добродушной улыбкой.
— Жэньщина, накрой на стол! — приказал хозяин. И повернулся к нам. — Я раньше по тридцать человек сразу пускал.
Я представил себе потно-обгорелую толпу в ячейках дома-улия. Это ж как надо любить эту сосновую тропическую красоту, чтобы до такой степени отречься от элементарной санитарии! Руслан размечтался о возвращении прежних времен. Я вспомнил, что отдых в чистеньких курортах Анталии, Египта, Кипра по ценам уже сопоставим с нашим сочинским, но сервис и безопасность там несравненно лучше. Когда сюда заманят отдыхающих, вряд ли они будут столь самоотверженны. Впрочем, мало ли чудаков на Руси, может, и Руслану в этот улей кто залетит...
Но вот Люда позвала нас за стол. Брат снова профессорским жестом пригласил даму присесть. На столе в тарелках аккуратно лежали соленые и свежие огурцы, маринованный перец и фасоль в томате, все это украшала зелень и улыбка хозяйки. Брат поинтересовался кто она и откуда. Люда сказала, что она русская, закончила в Тимирязевскую академию, сюда приехала по распределению в сосновый заповедник. Собрала материал для кандидатской, защитилась, вышла замуж за Руслана, да и осталась здесь жить. Уже давно ничего ей не платят, но работать продолжает и ей здесь очень нравится. Брат, питавший слабость к людям ученым, расспросил о роще. Оказывается, она здесь уникальная, реликтовая, средний возраст деревьев около 300 лет. Люда наблюдает каждое дерево и о любом из них может рассказать целую историю.
Руслан, дождавшись конца беседы, снова взял вожжи в ревнивые руки и все внимание переключил на свою персону. Люда встала и вернулась к своим заботам. Хозяин своим видом показывал, что жена находится под его мудрым руководством, что ее ботаника не больше, чем увлечение, а главное — это его бизнес.
Брат, уже вдоволь поднявший аппетит вином и солениями, водил носом в ожидании мясного блюда, но хозяйка занялась совсем не поварскими делами. Тогда мы встали и под голодные стоны желудков, несмотря на приглашения Руслана остаться, пошли в сторону ресторана, который так хвалил парень из Питера.
— Соловья солеными огурцами не кормят! — изрек брат очередной шедевр.
Деревянный ресторан стоял сразу за проходной пансионата. Над его шатровой кровлей вился из трубы ароматный дымок мангала. Мы вошли в пустой просторный зал и присели у окна. Множество столов вокруг были аккуратно накрыты скатертью и обозначены вазочкой с цветами и набором специй. К нам тут же подошла официантка в фартучке и принесла настоящее меню на трех языках. Мы взяли мясное ассорти, салат, вина и кофе. Почти сразу же она принесла наш заказ. Это было абхазское блюдо из потрохов с чесноком и зеленью. («А я, Шарапов, съел бы сейчас супчика — да с потрошками!»)
После подавления голода мы оторвались от тарелок и подняли глаза на окружающий мир. Напротив сидел упитанный брюнет и с любовью, как бабушка, наблюдал за интенсивной работой наших челюстей. Кроме нас в ресторане сидели двое русских. В зале играла хорошая музыка из хорошей аппаратуры. Мы спросили мужчину, кто он.
— Повар. Я здесь работаю уже двадцать лет.
— Хорошо у вас эти потроха получаются. Глеб Жеглов остался бы доволен.
— Все довольны, дарагой!
— Как же вы тут выживаете при таком безлюдье? Да еще столько народу на кухне и официанток держите? Столы вон все накрыты?
— А у нас тут кушают ООНовцы из «Самшитовой Рощи». Они там свой штаб обосновали. Приходите вечером — увидите.
Несмотря на приглашения мы решили попробовать вернуться домой, потому что делать здесь было вроде бы нечего: все посмотрели. Вышли на дорогу, ведущую в Гагры и подняли руки с отогнутым большим пальцем. Через минуту к нам подошла молодая женщина с грудным ребенком и тоже стала голосовать. Мы спросили, куда она на ночь глядя с ребенком. Она сказала, что ездила сюда к мужу, который сидит в здешней тюрьме, ночевать ей негде и она хочет вернуться домой. Мы опустили свои руки и решили посадить ее первой. Сумерки сгущались, машины пугливо проносились мимо. Но вот одна остановилась, и пожилой шофер посадил женщину.
С полчаса мы еще стояли в наступившей темноте. Никто не остановился. Решили вернуться в город. По пути разговорились с русским мужчиной лет шестидесяти, который нес коробку с телевизором «Юность». Узнав что мы из России пригласил к себе ночевать и смотреть телевизор. Показал где живет, указав рукой в сторону микрорайона с высотками, написал адрес и сказал, что приходить к нему можно в любое время дня и ночи, а денег с нас он не возьмет.
Итак, у нас имелись три приглашения, два из них с ночевкой, но мы упрямо продвигались в сторону гостиницы. Ну, вот и ее бетонные стены c темными окнами. Мы постучались в дверь, но никто не открыл. Обошли корпус с другой стороны и увидели в освещенном окне первого этажа двух женщин у гремящего телевизора. Мы постучались в окно, и в промежутке между репликами плаксивых богатых мексиканцев, нас услышали.
Они пропустили нас внутрь и попросили паспорта. Очень внимательно проверили их и только после этого повели в номер. Какая-то невысказанность томила этих двух русских дамочек... Но, мы народ простой и спросили прямо: как нам платить и сколько. Они сказали, что по десять с каждого с заполнением анкеты и по пяти с носа без оного. Мы спросили, а как лучше для них-то? Они сказали, конечно, лучше без официоза, потому как денег им не платят полгода, да и зарплата — всего полтора доллара в месяц. Как они живут? Да с огорода и с халтуры. Потом они сделали страшные глаза и сказали, что утром нас разбудят в шесть, так как в семь у них пересменка. Мы вздохнули и согласились. Делать в гостинице было нечего, мы решили сходить на спектакль «Голубые каски в джунглях Абхазии».
У входа в ресторан стояли два белых джипа с буквами «UN» по бортам. Мы зашли внутрь и сели за «свой» стол. В углу высокие мужики в количестве до десяти стриженных голов в камуфляжной форме громко орали по-американски. Лица их имели четыре цвета: белый, желтый, красный и черный. Впрочем, к концу застолья цвет будет один — бордовый. Они разминались коньяком и весело переговаривались с официантками. Те с румянцем на возбужденных личиках носились между кухней и их столом. Наконец, заметили и нас. Девушка, которая давеча носила нам потроха, подбежала к нам и извинилась за задержку. Брат заказал холодную курятину и напитки.
Но вот за окном зарычали моторы, визгнули тормоза — и еще четыре джипа встали на прикол. Двери заведения распахнулись, ввалилась толпа дюжих мужиков в камуфляже. Среди них появились и офицеры, которые тут же свернули в кабинет. Следом за ними нырнули туда и три светловолосых девушки в вечерних платьях и без следов морального облика на лицах. Музыка загремела еще громче, шум нарастал, американский сленг заполнил эфир ресторанного пространства. Они заняли еще четыре стола. Один здоровенный негр подозвал официантку и показал на нас черным пальцем. Девушка отчиталась, объяснила кто мы, небрежно махнув ручкой, и он потерял к нам интерес. А зря, ведь под нашей личиной мог бы скрываться враг... Во всяком случае на военной кафедре меня учили расстреливать именно их танки. Довольно, кстати, паршивенькие. Ну вот, теперь понятно, почему здесь так благополучно: эти ребята делают им весь финансово-чаевой план.
В гостинице, куда мы пришли часов в десять вечера, консьержки все еще смотрели телевизор. Мы поднялись в номер, приняли холодный душ и легли на широкие кровати. Брат рассказал, что лучший отдых, о котором можно мечтать, это жить в пещере на берегу моря, стрелять рыбу и по вечерам наслаждаться звездами и полной тишиной. «И чтоб никаких этих человеческих физиономий. Ты — и тишина». Я сказал, что слышал нечто похожее в фильме про Камо, где главный идеолог Батьки Махно говорил: «И по земле будут ходить свободные люди и кони». «А зачем люди? Пусть будут одни кони», — предложил хитрый Камо. «Он провокатор! Убей его!» — посоветовал идеолог, догрызая куриную ножку. «А если я убью тебя?» — спросил Махно. «Меня нельзя. Я ваша мысль, а мысль убивать нельзя, ибо она бессмертна».
— Ну и мусора у тебя в башке! — огрызнулся брат.
— «О, если б знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда!» — изрек я из Ахматовой.
— А я в пещеру свою на мыс Меганом езжу уже тридцать лет. Мне мать даже машину купила в свое время для этого, под названием «Запорожець». Каждый год ездил в Крым, и все удивлялись, как она выдерживает такие нагрузки. Один мой знакомый, который осматривал мой «запор» перед очередной поездкой, тоже отважился ехать на юг на своей «Волге». Набил багажник запчастями и поехал. Ехал, он, ехал. Долго ехал. Километров сто одолел и встал. Кардан полетел. Вернулся домой. Ругал меня, все не мог понять, как я без знания мотора безо всяких поломок езжу. Это мой Ангел-хранитель меня охраняет. Точно! Так что не бойся, пока ты со мной, с тобой ничего не случится.
— А я всегда говорил, что ты самый красивый и талантливый! А еще умный и всесторонне развитый. С высшим образованием, опять же.
— Это несомне-е-енно, — улыбнулся брат и засопел.
Я вышел на лоджию и осмотрелся. Все окна гостиницы кроме нашего были черными. Также темно было и в соседних домах. Так нежно любимая братом тишина окутала городок. Лишь блискучие звезды резвились на черном небосводе, да луна досуже светила на праздные дорожки сквера. В пространстве наблюдалось сонное спокойствие. Мечта созерцателей и интровертов.
Утром нас разбудили суетливые бабульки и вежливо выставили на улицу. А там было прохладно и сыро. Брат у первого же ларька набрал пива. Мы снова вернулись по безлюдным улицам на большую дорогу, и первый же автомобиль принял нас в свое теплое прокуренное чрево.
Старики заждались и встретили нас громкими возгласами. Андрей, оценив состояние брата, принес бутылку чачи. Тут же пришел и Роберт, снова заросший и растрепанный. Они с братом ополовинили бутылочку, зажевали зеленью и брату захотелось продолжения приключений. «Ну-ка, Роберт, расскажи как поскорее пройти на дачу Сталина». Об этой даче Роберт уже несколько раз заговаривал, но мы ее посещение откладывали до лучших времен. Несомненно, после пива и чачи они уже наступили.
По шоссе мы дошли до проходной санатория «Холодная Речка». Напротив с поднятым капотом стоял «Москвич» и четыре молодых абхаза трагически цокали языками рядом. Брат в порыве водительской взаимовыручки подошел и участливо спросил, что случилось, не нужна ли его помощь. «Да вот масло вытекло. Вы не знаете, где его тут можно купить?» — пожаловался самый низкорослый абрек. Брату он доставал лишь до груди. «Да вот — рядом в поселке поинтересуйтесь. А вы не скажете правильно мы идем на дачу Сталина?» «Да, через санаторий и наверх на гору», — ответил абрек.
Мы подошли к проходной. Там в будке при телефонах сидел русоволосый парень лет 18-ти и читал учебник физики. Он еще раз объяснил нам куда идти. Мимо многоэтажного корпуса и крытого плавательного бассейна, волейбольных площадок и кортов, утопающих в высоких кустах и пальмах, мы пошли по ущелью в гору. На повороте узкой асфальтовой дороги, резко запетлявшей вверх, нас догнала четверка автолюбителей: «Мы тоже решили посмотреть на дачу Сталина».
Пошли вместе. Какое-то время молчали. Потом абрек поинтересовался откуда мы, сколько нас приехало, где и у кого живем. Брат все обстоятельно рассказал. Я наблюдал за провожатыми исподтишка, они нравились мне все меньше. Когда мы поднялись достаточно высоко, абрек тихо сказал:
— Ну, ладно, давайте поговорим.
— Что, грабить будете? — весело спросил брат.
— Деньги давай! Все! — грозно крикнул абрек и направил на нас пистолет ТТ.
— Послушайте, давайте поговорим сначала, — с той же улыбкой сказал брат. — Ведь мы же ваши гости! А закон гостеприимства…
Абрек пальнул из пистолета в метре от наших ног в траву. Грохот выстрела несколько раз повторился эхом и заложил уши.
— Вытряхивайте все из сумки и карманов. Быстро! — заорал грабитель.
Брат вынул из поясной сумки наши паспорта и деньги, я из своих карманов — мелочь и носовой платок. Нарушитель закона гор взял все деньги с мелочью и перелистал паспорта. Нашел вложенные обратные билеты. «Так, значит, уезжаете скоро».
— Ты хоть на дорогу домой денег оставь, — сказал брат.
— Ничего, займете у своих армян — они богатые.
Вернули нам паспорта, а все остальное, включая роскошную сумочку брата, оставили себе. Мой платок тоже. Затем повернулись и быстрым шагом пошли по дороге вниз.
Мы постояли и решили все же дойти до дачи. Через пару минут нам навстречу по дороге вышел вооруженный охотничьим ружьем мужчина.
— Опять, что ли грабить будет? — устало пошутил брат.
— Идем, чего уж там. Брать-то больше нечего, — успокоил я.
Мужчина подошел и строго спросил, кто мы, откуда и куда. Мы рассказали об ограблении и спросили не слышал ли он выстрела. «Нет!» — ответил тот и отвел глаза.
— А вы кто?
— Я охраняю дачу Сталина.
— Вы не пустите нас посмотреть? Мы ведь туда и направлялись. Только вот за экскурсию платить нечем: выгребли все до копейки.
— Пущу...
Дорога уперлась в тяжелые металлические ворота проходной. Сторож открыл замок своим ключом и впустил нас внутрь. К нам молча подошли два мясистых добермана и оскалили клыки. «Свои!» — успокоил их старик, и псы отошли в сторону, всюду сопровождая нас вслед за хозяином.
— Вот в этом корпусе и останавливался товарищ Сталин, — показал старик на одноэтажный дом с большими окнами. — На этом кожаном диване спал, из того шкафа брал книги, работал за вон тем столом.
Мы стояли у большой стеклянной двери и рассматривали кабинет сквозь стекло. Внутрь он нас не пустил. Окна дачи выходили на край крутого обрыва, склон которого густо зарос кустарником и деревьями. Далеко внизу серебрилось море. На пляж вела отдельная дорога, пересекавшая железную дорогу подземным туннелем. К даче пристроен флигель, по размеру раза в два превосходивший дачу. Здесь располагалась охрана. Еще имелись столовая и бильярдная. Кругом росли розы и олеандры, газоны ровно подстрижены. Все здания имели убранный вид, как во времена отца всех народов, когда он мог заехать сюда в любой день.
Мы спросили, видел ли он Сталина. Нет, говорит, не довелось, он приступил к работе здесь за год до его смерти. Но его предшественник встречал «самого», когда хозяин заехал сюда на пару дней. Во время абхазской войны сюда никто не сунулся, все осталось нетронутым. А в прошлом году приезжали из Москвы начальники. Они отдыхали две недели и каждому из обслуги выдали по сто долларов. На прощание он посоветовал нам возвращаться другой дорогой, чтобы не встретиться с грабителями. Мало ли, может, решат нас пристрелить, чтобы не заложили...
По тропке вдоль ограды санатория мы пошли домой. Брат стал развивать тему о том, что грабители могли бы сделать с нами, если бы оказались, скажем, обколотыми извращенцами. Например, изнасиловать затем медленно расчленить. Или, к примеру, взять в заложники и потребовать выкуп у наших родичей. Я напомнил ему о его ангеле-хранителе и его неусыпном покровительстве. Брат согласился и философически подытожил, что случилось только то, что должно было произойти. Тогда я вспомнил, что к обложке паспорта я приклеил пластырем стодолларовую бумажку. Проверил — она оказалась на месте. Вот здорово! Что-то небрежные грабители нам достались... «Абыдна, да?»
Вернувшись поселок, мы зашли к Роберту. Рассказали о нашем приключении. Мудрец сказал, что мы сами их спровоцировали, нечего, мол, по нищей стране форсить шикарной поясной сумкой с позолоченными молниями. Да и деньги надо было дома выложить. Брат вздохнул и согласился: «Это я во всем виноват!» А вообще-то, продолжал Роберт, нужно было сразу бежать на шоссе и остановить любую машину с абхазами. Если бы вы, говорит, рассказали, что вас, россиян, ограбили, грабителей из-под земли бы нашли и расстреляли на месте. Так абхазов учит их президент Арзинба. А они все его боготворят и его наставления записывают и учат наизусть. Как хунвейбины цитаты Мао-Дзэдуна. Джуси. Ван суй! Роберт сверкнул персидским оком и совсем по-русски предложил:
— По стакану?
— А как же! — поддержал его ограбленный, униженный, оскорбленный, но не гнущийся под ударами судьбы брат.
Потом мы торжественно сидели за столом и принимали делегации селян. Свои соболезнования по поводу нашей утраты выразили Рафик и Ася, Гико и Аня, Оля и Давид, Коля, Ашот и Нина, Армен и Маруш. Скорбная процессия тянулась до поздней ночи, старики уже отчаянно зевали, рука брата устала поднимать стакан с вином, а я — объяснять почему не пью. Мимические мышцы наших лиц, сообщающие выражение скорби, онемели; но делегации соболезнующих шли и шли...

Наш отпуск подошел к концу, и мы решили съездить в Гагру, попрощаться. Когда еще сюда вернемся! Особенно после ограбления.
На шоссе мы сели в машину с водителем греком. Он спросил, что мы здесь делаем. Когда услышал, что отдыхаем, громко смеялся. Потом рассказал о себе. Раньше он работал экскурсоводом и переводчиком. Сейчас он халтурит в строительной бригаде в Сочи и готовится к эмиграции в Грецию. Мы заехали к нему домой, посадили в машину его старенькую мамашу и отвезли ее к брату. Она сказала: «Летом видела одну... вашу, российскую отдыхающую. Представляете, какой срам! Она ходила по Гагре… в короткой юбке выше колен!!! Совсем вы их распустили». Мы извинились за нее, пообещали по возвращении заняться воспитанием российских девушек и попрощались. Грек высадил нас у парка.
Мы зашли в тропические заросли, присели на скамейке, и я достал из сумки путеводитель по Гагре из санатория «Гребешок».
«Великолепный парк Черноморья, занимающий 22 гектара, заложен художником Регелем в 1910 году. Мастер умело создал ландшафты, в которых малое выглядит масштабным, а просторное обозримым. Здесь приютилось много редкостных, подчас фантастических видов цветов и кустарников, лиственных и хвойных деревьев, есть и уникальные, например, магнолия делавея — единственный экземпляр этого растения в нашей стране. Вот стоит, плавно подняв округлые ветви, итальянская сосна. Ее хвоя бывает туманно-синей, как грозовая туча, и золотой, когда крона наполнена солнцем. А на ветру сосна гудит, словно виолончель... Можно долго любоваться сосной длиннохвойной родом из Гималаев. Длина ее игл свыше четверти метра, шишки тоже необычные — крупные, размером с ананас, и твердые как камень. Из глубины веков дошло до нас дерево гинкго двухлопастное. Листья этого «живого ископаемого» похожи на маленький полураскрытый веер с длинной тонкой ручкой. Нет ни одного растения похожего на этот реликт флоры.
Разбегающиеся во все стороны аллеи парка открывают туристам изумительную фантазию природы. Вот склонилась под тяжестью шишек араукария бразильская. Змеевидные ее ветви и даже стволы ощетинились колючей хвоей, прикрывающей шишки до 20 см в диаметре. Плодоносит дерево после 50 и до 2000 лет. А вот поднимается над розеткой гигантских колючих листьев 5-ти метровый стебель агавы. Он несет гирлянды из 4 тысяч цветков, похожих на лилии. Через месяц-полтора растения, отдав все свои силы будущему потомству, погибает, агавы цветут лишь один раз в жизни.
По весне вскипают нежно-сиреневой пеной японские вишни-сакуры. Здесь собрана самая большая коллекция этих растений в СССР. На куртинах и клумбах парка рядом с «иноземцами» красуются и «местные жители» — колхидский самшит, тис ягодный, лекарственная лавровишня...»
— Вот! Представляешь, в каком месте мы находимся!
— Автор этого гимна, случайно, не Роберт?
Парк одичал, газоны заросли высокой травой, опустели пруды и живые уголки, раньше заполненные диковинными птицами. Но его фантастические растения продолжали буйствовать и сверкать своей яркой экзотикой. Цветы по-прежнему благоухали и кружили голову пряными ароматами. Яркое солнце упрямо сияло на бирюзовых небесах. Даже лавочки, сделанные из металла и бетона, оставались нетронутыми. Жизнь продолжалась и оставалась прекрасной в своих божественных проявлениях.
Аллея парка привела нас к дворцу культуры. Двери распахнуты, мы вошли внутрь. Наши шаги гулко раздавались в тишине. Под ногами перекатывались автоматные гильзы. Сотни ржавых гильз от «Калашникова»... Сломанные зрительские кресла разбросаны по полу. Паркет разобран, дубовые панели стен содраны. Все ценное вынесено.
Затем мы вышли на набережную и забрели на причал. Отсюда когда-то отправлялись теплоходы и катера по всему побережью. Мутно-голубая морская вода лизала волной заросшие ракушками бетонные и ржаво-металлические поверхности береговых строений. Рядом зияли пустыми окнами руины шашлычной, поликлиники, здания морвокзала. Мы не встретили ни единого человека. И вдруг! Надо же! На площади стоял бетонный фонтанчик для питьевой воды. И он работал: струя чистой воды пульсировала из никелированного соска. Мы попробовали воду. Ничего — холодная и вкусная!
По набережной дошли до здания милиции. У входа стоял БТР с открытыми люками. Проветривался. Вокруг его нагретой солнцем брони лениво прохаживались светловолосые загорелые военные с автоматами через плечо. Штукатурка стен здания милиции в нескольких местах прострелена очередями.
Невдалеке, среди множества неповрежденных частных домов с садами и виноградниками чернел сожженный кирпичный особняк бывшего начальника милиции. Рядом в бетонном лотке каскадами струился зеленоватый поток ручья.
Мы сидели на набережной и молча запоминали окружающее пространство. Море шелестело ленивой голубой волной. Небо разметало по своему фиолетовому ложу белые меха облаков. Дерева и кусты источали вечерние томные ароматические аккорды. «И густым первозданным покоем растекалась вокруг тишина».

Утром мы отъезжали. Гико подогнал к воротам бунгало броневик и терпеливо драил бока тряпкой. Наша хозяюшка набивала в наши сумки хурму, мандарины, сушеный инжир, мед в банках, веники травы яраути. Брат сидел за столом с печальным Андреем и бритым Робертом, одетым в белую рубашку, и под посошковую чачу производил на клочке бумаги сложные математические расчеты. Закончив, подозвал меня, согласовал итог, вынул из нашей кассы деньги и протянул Валентине. Наша старушка посмотрела на деньги и наотрез отказалась их брать: «Да вы что! Абхазы вас ограбили, теперь и армяне вас грабят?» Мы вдвоем объясняли, что так положено, ведь она столько на нас работала, что для нас это ерундовая сумма, что им еще жить тут зимой и прочее и прочее. Наконец, уговорили, обняли, поцеловали и вытерли платками старческие слезы. Андрей громко вздохнул: его мужское кавказское достоинство не позволяло плакать и обниматься. Он лишь протянул свою крепкую ручищу и, опустив глаза, тихо произнес: «Простите, если что. Не забывайте нас». Я все же обнял его и шепнул ему на ухо: «Я люблю тебя, старик».
Мы забрались в машину, Роберт сел на штурманское место, и мы тронулись. Старики махали руками и глотали слезы.
На таможне пограничники — сначала абхазские, а потом и российские — бдительно перетряхнули наш багаж, тщательно изучили паспорта и билеты на самолет. Почему-то больше всего недоверия вызвала трава яраути. Пришлось рассказывать про Александра Македонского. Но все же нас пропустили.
И мы сели в первый же адлерский автобус. Из окна я поглядывал на адлерскую толпу. Здесь девушки бесстыдно обнажали свои загорелые телеса, и я подумал, что вряд ли нам удастся выполнить свое обещание, данное старой гречанке в Гаграх.
До самолета оставалось достаточно времени, и мы решили заглянуть в шашлычную. Там Роберт пытался шутить и улыбаться, но получалось как-то неубедительно. Они выпили несколько графинов вина, но остались трезвыми.
Роберт проводил нас до самого зала ожидания аэропорта, поставил в очередь на регистрацию и, пожав руки, поплелся навестить жену и детей, живущих рядом с аэропортом.
Через пару часов морозный российский воздух обжигал наши загорелые физиономии. В автобусе на нас оглядывались.
— Ты чувствуешь, как на меня смотрят! — заметил наблюдательный брат с чувством глубокого удовлетворения.
— А я всегда говорил, что ты самый красивый, умный и талантливый. И что характерно, с высшим образованием!
— Это несомненно! По поводу поездки в Египет сообщу дополнительно.
Через несколько месяцев из Адлера пришло письмо от Валентины. Она сообщала, что в Роберта стреляли и тяжело ранили. Он несколько месяцев пролежал в госпитале. Чуть позже Сергей по телефону сообщил, что его отец Андрей умер от прободной язвы желудка. Тихо и спокойно умер, никого не побеспокоив — как заснул. Я подумал тогда, что не от язвы, а от усталости. Просто он устал жить. В ближайшее воскресенье после получения письма я пошел в церковь и заказал панихиду. После этого на душе стало спокойно. Я понял, что наш печальный добрый старик тихо и мирно отошел в место тихое и мирное. «Я люблю тебя, старик, я тебя не забуду», — прошептал я, выходя из церкви.


С ума сойти
Первые месяцы вольной жизни провел я в… психдоме. А что такого! Брат предложил поработать в его учреждении отделочником. Дело в следующем. В годы перестройки количество психбольных из числа начальства со родичи сильно возросло. Поэтому руководство психоневрологического отделения клиники решило переоборудовать для них целый этаж. Палаты для очень важных психически-больных персон нужно было отделать красиво и качественно. Это чтобы пациенты не только остались довольны, но и впредь не жалели на лечение денег, как личных, так и государственных.
Идейным вдохновителем мероприятия выступала мама брата Эрика Ивановича — Марта Алексеевна. Она давно вышла на пенсию, но ее связи и пробивная способность использовались психиатрией до сих пор. Прежде чем взять меня на высокую должность, брат устроил смотрины. Его мама вызвала меня в кабинет. В дверях брат посторонился, я вошел и увидел на фоне окна стройный девичий силуэт. Но вот девушка обернулась, — над тонкой фигуркой улыбалось ухоженное лицо пожилой женщины. Видимо, ей понравился произведенный эффект: она с удовольствием наблюдала за моей мимикой. С тем же удовольствием троюродная тетка поделилась рецептом своей молодости: ни хлеба, ни мучного, но через день трехчасовая тренировка. Она занималась плаваньем, теннисом и бегом. Да, вот это поколение! Не мы…
Суть разговора состояла в том, что мне придется иметь дело с большими наличными деньгами, поэтому самое главное — это не воровать много. Мне же определили персональную долю — десять процентов от стоимости выполненных работ. В своем кабинете я пролистал толстый том сметы, нашел итоговую сумму и убрал один ноль. Мамочки! …Сумма, которая мне причиталась, вдохновляла на самый ударный труд.
Мне предстояло исполнять роль заказчика. Подрядчиком у меня работал начальник отделочного участка строительного управления Федор Светланович. «Может, Степанович?» — «Нет, Светланович!» Ну, и имена у них тут, свихнуться можно. Впрочем, мне ли беспокоиться насчет психики? Помощь окажут профессионально и прямо на рабочем месте. Первый раз я общался с Федором Светлановичем по телефону. Он говорил старческим хрипловатым голосом, несколько раз вставил «мне, на старости лет», «я старый, больной человек». Когда же мы встретились лично, оказалось, что это парень лет двадцати пяти. На мое недоумение он пожал плечами: «Это я сегодня с виду моложав. Просто успел зарядку сделать, новые зубные протезы вставил и йогурт выпил. А обычно стар и немощен, да…»
Федя объяснил, что качество работ пусть меня не волнует. За такую цену и качество будет что надо. Проблема одна: планировка. После утверждения проекта оказалось, что забыли разделить психов по категориям: буйные, тихие, наркоманы и алкаши. Мы с Федей посидели вечерок и сами в проекте нарисовали перегородки. Проход из одного отделения в другое сделали через служебные помещения — это чтобы психи разных категорий не встретились, и какой-нибудь партийный буйный не откусил ухо обычному творческому алкашу.
Показали проект Марте Алексеевне. Она одобрила и поставила визу. А меня даже похвалила и чаем напоила. За столом я выяснил, что все эти блага на меня свалились исключительно за мое «ангельское» поведение в Абхазии. Брат расписал маме наши приключения в таком ракурсе, будто я грудью закрывал его от вражеских пуль и ножей. Тетушка решила отблагодарить меня таким вот капиталистическим образом.
Мне выписали сквозной пропуск. С этой бумажкой я ходил по психдому где вздумается. Когда делать было нечего, я спускался в работающие отделения и общался с врачами и пациентами. Причем психика и тех и других казалась поврежденной примерно одинаково. Больше всего мне нравились алкаши. В подавляющем большинстве эти люди страдали от своей доброты и мягкости. Здешние алкоголики были писателями, актерами, художниками, архитекторами, работниками телевидения и радио.
Самое удручающее впечатление производили буйные. Эти происходили из начальства, были капризны и требовательны. Контингент тихих психически больных пополнялся родственниками буйных начальников. Эти, истерзанные агрессивностью мужей и отцов, были придавлены и проявляли склонность к самоубийству. Вроде бы, живи и радуйся: роскошное жилье, денег куры не клюют, развлечения на любой вкус — а им все не на пользу. Дай веревку с мылом, бритву поострей или уколоться, чтоб забыться. О, гримасы мира сего! Бьются, воюют, гнут друг друга — и все для того, чтобы детей отправить в психушку или… куда поглубже.
Посмотрел я на все это, понаблюдал и для себя решил вот что. А не стать ли мне дураком. А! Во-первых, с дураков и спрос невелик. Во-вторых, им проще общаться с людьми: каждый чувствует себя рядом с дураком умным, сильным, крутым. Это людей успокаивает, а тебя, то есть дурака, делает привлекательным. Опять же, в житиях Святых встречается много юродивых — это те же самые, только по-научному. А сколько юродивым Господь даровал: тут и прозорливость, и непрестанная молитва, и дивные откровения, как, например, Андрею Константинопольскому Христа ради юродивому.
Нет, на самом деле! Что-то я стал слишком умным. Это так утомляет. Смотришь, бывало, на человека, он еще и рта не открыл, а тебе заранее известно, что он скажет и почему. Или вот еще: берешься за дело, изучаешь, выполняешь и все, — порядок, успех. Ску-у-ушно это! То ли дело дурак! В его поведении бездна вариантов. Он прост и недоступен, он дите и старик, глуп и мудр. На него всегда можно махнуть рукой: дурак, что с него взять.
На эту тему я решил поговорить с тетушкой. Кто, как ни психиатр со стажем, наверняка оценит величие моей идеи. Я напросился к ней на прием, доложил о ходе отделочных работ, протянул в пухлом конверте ее долю. Она закрыла конверт в сейф и налила мне чаю.
— Вот, Марта Алексеевна, — сказал я задумчиво, — решил я дураком стать. Как вы к этому относитесь?
— Очень даже положительно, Андрюша, — одобрила тетушка. — С таким умом, как у тебя, только дураком и можно выжить.
— Вы тоже так думаете?
— Ах, милый мальчик, я столько всего насмотрелась, — вздохнула она. — «Горе от ума» — это трагедия не Чацкого, а всей России. Здесь только дуракам жить хорошо и спокойно. Так тебе справка нужна?
— Какая справка? — поднял я брови.
— О психической невменяемости, — спокойно объяснила она. — Сейчас многие такими справками обзаводятся.
— А что? — задумался я по-дурацки. — Это мысль. А мысль убивать нельзя.
— Сделаю, Андрюша. Такую справку сделаю, что пальчики оближешь. Никакая прокуратура не подкопается. Зря, что ли, у нас закрытое номенклатурное учреждение. Хочешь знать, высшее руководство — оно все поголовно со справками. Только в отличие от тебя, Андрюша, они диагноз имеют самый настоящий. Только между нами!..

Так началась моя новая жизнь. Мое «я» умалилось, сжалось до точки. Можно сказать, началось мое второе детство. Только в детстве бывает так хорошо и просто. А все потому, что тебя почти нет. Есть взрослые с их большими делами, есть большой двор с огромным домом, просто громадный парк и бесконечная своей красотой природа.
У меня снова появились дворовые друзья. Это были дети другого поколения, не похожего на нас, прежних. Но и в их технотронном, компьютерном детском мире оставались островки обычного ребячества. Мы с ними играли в песочнице, катались на велосипедах, самокатах, ходили в кино и кушали мороженое. А однажды я увидел, как один мой друг, десятилетний Борька, выбежал в одних трусах под проливной дождь. Я тоже разделся до трусов, потом, правда, подумал и на всякий случай надел шорты и выскочил во двор. Мы с ним бегали по лужам и смеялись. По нашим плечам и спинам бил и струился теплый дождь. Мы руками сбивали капли с ветвей деревьев, и нас окатывал каскад брызг, пахнущих листвой. Вернувшись домой, я стоял на мохнатом коврике у входной двери, ожидая, пока стечет с меня вода. Мама, едва сдерживая смех, как прежде отругала меня.
После работы, сбросив солидный костюм, я бежал с пацанами на реку. Мы ловили рыбу и раков. Вокруг снова поскрипывали цепями лодки. Пахло водорослями и тиной, рыбой и бензином. А над нами в черном небе горели огромные звезды. Только Иришка больше не приходила с кастрюлей щей и не кормила нас, молча глядя на звезды. Зато удочки у нас были складные, легкие и длинные, а крючки с блеснами такие, что в детстве я и во сне не видел.
Однажды зашел ко мне Дима. От сутулой юношеской худобы ничего не осталось: он растолстел и опух. Руки тряслись. Недавно он одного за другим похоронил родителей. Теперь слонялся по пустой квартире, зазывал гостей и сильно тосковал. В тот день он позвал меня прогуляться в парк. Оказывается, и он часто вспоминал детство.
— Говорят, ты в детство впал? — ехидно спросил он.
— Да, Дим, — кивнул я утвердительно, — Теперь я дурак.
— Это правильно, — кивнул он. — Как там у классика? В кои веки появится на Руси умный человек, так или пьяница горький, или такую рожу состроит — хоть святых выноси. Так что ли? А ты, значит, решил и трезвым остаться и лицо сохранить. Мудро!
— Да нет, Дим, я просто дурак. Без всяких там мудростей.
Он замолчал. Посопел. Потом сел на скамейку и достал из кармана бутылку вина.
— Может, зайдем в кафе или ресторан? — спросил я.
— Да нет, так интересней, — улыбнулся он. — А ты из образа-то не выходи.
— Какого образа? Нет его. И меня нет: вышел я. Как говорят мои нынешние дружки, обнулился.
— Ну и как впечатления?
— Хорошо!
— А может и мне?.. — Почесал он затылок.
— Попробуй.
— А то ведь спиваюсь, Андрюх. По ночам такая муть снится. Ужас! Утром колотун, трясучка и прочее.
— Так ведь знал, на что шел. Ты с отрочества это запланировал. «Умереть, забыться, и знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель?»
— Чистый омлет на букву «гэ». Так-то оно так. Но чтоб так! Слышь, Андрюх, а мне к тебе в психдом подлечиться нельзя?
— Наша фирма всегда к услугам граждан. Я узнаю. А как у тебя с учебой?
— Ой, скука! — простонал он. — Я в школе всю их программу проштудировал. Теперь только отсиживаю. А знаешь, кем я стану, когда институт закончу? Думаешь, буду в космос корабли запущать или частицы элементарные бомбить? Не-а. Инже-негром на заводе холодильников. Как тут не спиться? Не хочешь, а получится.
— Да брось ты. Просто не верь своему рассудку и все. И жизнь начнется такая! Какая, Василь Иванович? А такая, Петька, что просто помирать на захочется.
— Да? Хочу к тебе, в психдом. Где ваши плечистые санитары? Где моя рубашка с длинными рукавами. Я вот он, здесь.
Только я расстался с Димой, — ко мне новый гость. На этот раз Оля. Признаться, я немного дрогнул. Эта девушка всегда производила во мне подобие компактного урагана местного значения. Впрочем, теперь-то что! Я ведь дурачок. А что с такого взять. Оля сидела на лавочке у нашего подъезда и крутила рыжей головой. Увидев меня, она улыбнулась.
— А ты выглядишь хорошо, — сказал я.
— Конечно, после двух месяцев на курортах и жизни в деревне.
— Честно говоря, я думал, ты меня забыла.
— Пробовала. Не получается. А ты как?
— А я стал дураком. Вот.
— Что-то не похоже.
— Мне что, слюнку пустить? Или расхохотаться на весь двор?
— Нет, не надо. Я верю. А я… замуж… выхожу. Скоро.
— Желаю счастья. А кто избранник?
— Художник. — Она назвала имя известного художника. — У него своя мастерская и дом в деревне. Там я сейчас и живу. Корову дою, кур выращиваю. И жениху позирую. Он хочет весь дом моими портретами обвесить.
— Его можно понять. Ты красивая.
— Ты тоже.
— Спасибо, конечно. Только нам, дуракам, все равно.
— Слушай, хватит паясничать!
— А я серьезно, — крикнул ей вдогонку. Прощай, Оля. Будь счастлива. Мне стало горько. Оля все же очень хороший человек. Только…
Ко мне подошла моя маленькая подружка Рита, девочка пяти лет. Мы с ней обычно разговаривали на семейные темы. Она оперлась ручками о мои колени и приблизила ко мне смешливую мордашку.
— Ага, Андрюшенька, а меня сейчас Витька поцеловал, — зашептала она, округлив глазки. — У меня что теперь, ребеночек будет? Да?
— А ты его любишь?
— Не знаю, — вытянула она губки, — вроде люблю, а вроде и нет. Мне Тимошка больше нравится. У его папы машина немецкая. Мерседецкая.
— Нет, Ритуля. Если ты Витьку не любишь, то ребеночка у вас не будет. А если ты выйдешь за Тимошку, у которого папин «Мерседес», то от него у тебя может быть только маленькая немецкая машина. Например, «Фольксфаген-гольф».
— Тю-ю-ю, — протянула она разочарованно. — Из-за «Гольфа» я за Тимошку не выйду. Тогда Витька лучше. Он слова красивые говорит и цветы мне дарит.
— Я тебя понимаю, Ритусик. Добрые слова и цветы все-таки лучше, чем железка.
 

II. Свет египетский
«Почему Египет? Столько стран интересных и разных, но именно в Египет — почему?» — задавал я себе вопрос снова и снова. Ответов напрашивалось много, но какой из них верный не знаю до сих пор. Случайность, скажете. Ох, что-то не верю я в последнее время в случайности. Брат сурово сказал: «Всё, едем туда весной!» Мы так решили, и я смирился.
Нам посоветовали ехать в Египет в начале марта, когда еще не жарко, но уже и не холодно. В турагентстве брату обещали устроить подводную охоту на коралловых островах, где рыбы больше, чем воды. Путевка на две недели стоила недорого. Отель обещали приличный, множество экскурсий и прочее. Отнесли деньги в среду, а в воскресенье уже вылетали. Группа у нас получилась приличная, человек около ста. Гидом был египтянин с хорошим русским языком. Как все гиды нашей турфирмы, он учился в советском ВУЗе.
Брат позвал на подмогу третьего члена «экипажа», они по пятницам вместе парились в бане. Звали его Валера, на вид лет сорока пяти, по внешнему виду «из новых». Он уже побывал в Испании, Германии, еще где-то там. На Канарах имел виллу, куда приглашал брата. Слушая этого парня с жестким лицом, я загрустил. Увесистые кулаки его, похоже, сокрушили немало челюстей. Но вот он взглянул и на мою персону, заговорил, и я уже стал замечать в нем что-то общечеловеческое. Во всяком случае, он не врезал мне в ухо, не обещал «сделать» меня — и на том спасибо... Когда мы проходили таможню, он предъявил кредитную карточку «Виза», и пограничник его трепетно зауважал.
Когда самолет оторвал грузное брюхо от земли, я бросил прощальный взгляд в окно и затянул: «Зачем нам, поручик, чужая земля!» Население выпивало и готовилось к обеду. Так за напитками, обедом, очередями в туалет мы долетели до Африки. Где-то уже на подлете к черному континенту облачность рассеялась, и мы увидели блестящее море, серо-коричневую пустыню и такого же оттенка город. Стюардесса объявила о подлете к Каиру и раздала листочки для регистрации. Рядом со мной всю дорогу проспала молодая японка. Она взяла листок и коряво нацарапала: Арихита Танака из Окинавы. Ну, думаю, понятно: там ей американские ВВС спать не дают, так она в Африку выспаться летит. Я пытался выразить ей добрую волю, мол, дружба на все времена, но она пролепетала что-то вроде, я маленькая девочка, а мама знакомиться с большими русскими дядями не велит. Не получилось у нас дружбы, а жаль: у меня появилась идея предложить ей «ченьдж»: мой шикарный бесценный «Зенит-ЕМ» на ее простенький «Никон», который в «Березке» стоил всего-то 1700 долларов. Я вздохнул и пошел на выход, она сонно плелась за мной. Ростом она была с прикроватную тумбочку. До чего же американская военщина людей доводит!
Каирская жара навалилась на нас, оглохших и осиротевших без родины. Трусцой двинулись к зданию аэропорта, в тень, в прохладу. Там подозрительно быстро пропустили через границу и вернули багаж. Затем нашу группу посадили в три автобуса «Мерседес» и повезли в отель. На газоне разделительной полосы на ковриках сидели мусульмане и под рычание проезжающих автобусов творили намаз. Привезли нас в район, где рядом с Нилом выстроились в ряд отели с известными именами. Наш белоснежный красавец назывался так же, как и район — «Маади». Бросив вещи, мы поспешили окунуться в таинственные лабиринты восточного города.
Шагали втроем по вечернему Каиру, вокруг блистали витрины, одуряли густыми ароматами лавки с пряностями. От Нила попахивало болотной тиной. Когда мы проходили мимо торговых точек, темнокожие мужчины в платьях до полу пытались затащить нас внутрь, чтобы громко навязать товар. Не всегда удавалось увернуться от цепких, черных и сухих на ощупь рук. Порой один из нас оказывался в плену, и остальным приходилось его вызволять. Когда их гостеприимство заходило слишком далеко, Валера включал свою агрессию, сообщал лицу мимику киллера и бросал знакомую из видеофильмов фразу на английском — и прилипалы отставали. Цитировать ее не решусь ввиду ненормативности.
Так в борьбе за независимость дошли мы до скромного заведения с запахом кофе. Сели на диван и в ожидании официанта оглянулись. Нас окружали в основном мужчины, но среди них имелась и парочка женщин. Одеты они были по-разному: кто в европейские костюмы, кто в длинные ночные рубашки («галлабеи»), кто в рубашке и джинсах, кто в драповом пальто: зима, понимаешь. Пили кофе, соки, жевали орешки и фрукты, но все поголовно курили кальян — эдакий булькающий пузырь с длинной гибкой трубкой. Валера сказал, что глаза курильщиков подозрительно блестят, а видок у них мутный. Значит, опиум, заключил он. Потом гид сказал, что наркотиков в шеешу не добавляют: за такие шалости — смертная казнь.
Сидели мы в кафе, пили крепкий кофе, а я рассказывал спутникам о своем учителе английского. В семидесятых годах работал он переводчиком при атташе в Каире. Нам он рассказал, что в Египте каждый лавочник говорит на пяти языках. В этом мы неоднократно убедились. «Так давайте хоть один иностранный выучим прилично», — говорил он. И это звучало убедительно. Мы с ним читали яркие книжки на английском, разучивали песни «Биттлз», хором декламировали «текст-топики». В результате, почти все его ученики экзамен по английскому сдали на 4-5 баллов. А «текст-топик», который я отвечал на экзамене, помню и сейчас наизусть и скажу без запинки.
Вышли из кофейни, подышали воздухом и вдруг выяснили, что мы искусаны москитами и желаем посетить берег великой египетской реки. Немного поплутали, но до набережной Нила дошли. Запах болотной тины вблизи воды был очень сильным. И мы вспомнили, что гид просил не спрашивать у египтян о наличии в Ниле крокодилов. Они все повывелись, когда советские друзья построили Асуанскую ГЭС. Поэтому потомков строителей за отсутствие рептилий аборигены могут и побить.
По середине реки плыл белый теплоход в огнях. Там гремела ритмично-тягучая музыка. На широких палубах люди в белых штанах ели перченое мясо, пили терпкое вино, курили кальяны и наблюдали за сложной траекторией живота упитанной танцовщицы. Вдоволь насытившись великой поэзией, гнилостными испарениями и укусами москитов, мы вернулись в наш белый отель.
Ночью, когда весь отель спал, в наш с Валерой номер, громко стуча в дверь, ввалился рассерженный брат. Мы подумали, может, пожар или кто-то из наших запросил политическое убежище. Оказалось, сосед страдал богатырским храпом, и брат захотел покоя. А мы с Валерой ему нужны были в качестве переводчиков. Валера — что значит человек опытный и практичный — заметил, что рядом с моей койкой имеется раскладушка для ребенка, и предложил брату ее занять. На том и успокоились.
Утром, приняв душ, я намешал себе кофе и вышел на балкон. Внизу дымил и покрикивал восточный мегаполис. Пахло угольным дымом, тропическими цветами и ослиной мочой. Над крышами висел грязно-розовый смог. «Господи, зачем я здесь? Что занесло меня сюда за тысячи километров от дома? Должна же быть какая-то причина… Ну, в конце концов не развлекаться же только мне здесь. Должна быть какая-то цель. Помоги мне это понять». Я срочно захотел к морю в Хургаду. Но нам предстоял напряженный день отдыха во чреве африканского города-спрута.
Мы позавтракали и сели в автобус. Наш групповой народ заметно преобразился. Надели безразмерные шорты, закрыли глаза очками и обвесились фото- и видеокамерами. Включили кондиционеры и закурили. Веселый гид взял микрофон, поприветствовал нас, и мы тронулись в сторону музея фараонов. Вокруг автобуса резвились местные автомобилисты. Они совершенно презирали правила движения, ехали куда хотели и как хотели, постоянно бибикая на все голоса. Гид сказал, что в Египте правила на дорогах очень простые: если на переходе красный свет, то... можно ехать, а если зеленый — тем более. Но как ни странно, ни одной аварии за время пребывания в Египте мы не видели. Среди машин преобладали старенькие «Пежо», иногда мелькали «Жигули» и «Нивы».
В музее фараонов в каждом зале одновременно толкались по нескольку групп. Гиды, перекрикивая друг друга, вещали на разных языках. Слышалась речь немецкая, английская, французская, итальянская. Все туристы были похожи. Сначала они внимательно слушали о достижениях египетской цивилизации, дремали в залах с мумиями, а потом, оживившись в зале с золотом Тутанхамона, совсем уже соловели от духоты и информации перед какими-то лежанками слуг фараонов. Самое интересное, что я увидел — это мумия рыбы. По-нашему, — вобла. Но если у нас ее об угол стола бьют и пивом запивают, то у них ее выставляют на стенде с бронированным стеклом. Еще в одном зале брату понравилась каменная девушка. Он философски заметил:
— А личико белое, совсем как у европейки...
— Это у европейцев лица белые, как у египтян! — возразил наш черноликий гид.
Насмотревшись на засушенные трупы, воблы и тонны драгметаллов, мы выбрались на воздух. Здесь в тени кустарника я увидел живую, вовсе не засушенную, но такую свеженькую физиономию моей соседки по самолету Арихиты Танака из Окинавы. Я обрадовался, подошел к ней, распростер объятья. Арихиточка, говорю, девочка, это же я, на чьем плече ты скоротала три часа летного времени. Помнишь ли ты меня, как помню тебя я! Мир и дружба навек! Но она, скользнув по мне узким взором самурайских глаз, ничего не ответила, и деловито защелкала «Никоном» из «Березки» за 1700 долларов. То ли все материковые особи для нее на одно лицо, то ли ее мамин запрет все еще пугал, — мои объятия так и остались вакантными. А вы говорите, русские туристы комплексуют... Валера с прищуром наблюдал за моими международными переговорами, и легкий сарказм витал вокруг него едким облаком каирского смога.
Далее мы посещали музей папируса Мену. Нам показали технологию производства этой древней бумаги, укладывая под пресс тростниковые стебли в шахматном порядке. И отправили к стендам с образцами продукции. Сотни картинок молча просили их купить, но цены сразу отрезвляли. Но вот я поймал умоляющий взгляд Нефертити и решил вызволить ее из плена. Ее лебединая шея, нежная персиковая кожа искусно передавали живость, сквозящую через века. Не остановила даже цена. Заплатив за нее как за корову в каком-нибудь Нижнем Мурашкине, я ее приобрел. Она легла в уютный конверт и отправилась ко мне домой.
Пока группа собиралась у автобуса, мы увидели нечто знакомое с детства. На горизонте сквозь мутное марево проступали контуры пирамид. Они высились совсем недалеко. Мы сели в автобус и через какие-нибудь десять минут вышли рядом с ними. Десять минут — и мы рядом с чудом света. Несколько шагов, и твоя рука касается камня, которому тысячи лет, а если точнее, сорок пять веков. Громады вершинами подпирали синие небеса: пирамида Хеопса высотой 150 метров, пирамида Хафра на 8 метров пониже, но почему-то смотрится выше, третья — Менкуара — еще ниже, «всего» 66 метров. Рядом охрана: сфинкс с телом льва и лицом фараона. Лицо подпорчено артиллерией мамлюков. Вокруг — ряды кресел для вечерних шоу: цветомузыка, где вместо экранов — великие сооружения. Цена тоже великая — 25 долларов.
...И что нас втянуло в эту авантюру? Полезли мы в узкий проход внутрь пирамиды. Лезть туда можно только согнувшись. Мне показалось, что ползли мы не меньше часа в темноте, тесноте и пыли. И вот, наконец, мы в комнате, где стоял пустой каменный саркофаг, а на стене — надпись, означавшая, что здесь были тот-то и тогда-то. И все! Но нет, не все… Предстоял обратный путь на волю в том же туннеле метр на метр. Мы вздохнули и тронулись к воздуху. Ругательства на всех языках сотрясали каменные своды длинной норы. Пыльные, потные чресла впередиползущего упирались в наши перекошенные от любознательности физиономии. Когда мы выползли наружу, ноги тряслись от напряжения. Платок, которым я вытер горящее лицо, сразу почернел. Какие-то буржуины спросили Валеру, стоит ли туда ползти? Он горячо рявкнул: «Йес, оф косс! Зыс ис колоссаль!», что в вольном переводе значит, не нам же одним участвовать в этом международном идиотизме... Впрочем, мы-то наказали себя бесплатно, а с этих английских простаков содрали по пяти долларов.
После прикосновения к пыльной и потной «вечности» мы потянулись к автобусу с кондиционером. И тут на нас набросились бедуины с безделушками и фальшивыми папирусами. Мы отбивались, как могли. Но один из самых черных и настырных повис на мне, нахлобучил «арафатку», и абсолютно игнорируя возражения, заставил-таки нас с ним сфотографировать. С меня содрал 2 доллара, требовал еще, но Валера сжал увесистый кулак и поднес ему под нахальный ноздреватый нос. Это подействовало, и он переключился на следующую жертву. В автобусе, наслаждаясь прохладой, мы увидели часть нашей группы, проплывающей мимо на тощих верблюдах. Мы вспомнили, что сесть корабля пустыни стоит раза в три дешевле, чем сойти с него. Но оказалось, эта их поездка проходила под неусыпным вниманием гида, и он сумел снять ребят бесплатно. Повезло.
Автобус довез нас до ресторанчика, мы умылись и вошли в зал. Там на нас пахнуло жареным мясом, и мы вдруг обнаружили, что с утра ничего не ели, а солнце уже садилось в розово-серые холмы плато Гизы.
Потом нас повезли в магазин, уставленный тысячей пузырьков с душистыми маслами. Египет — основной поставщик сырья для парфюмерных фабрик. Они мазали наши обнаженные предплечья маслами, приговаривая: это — для изготовления «Диариссимо», это — для «Клема», «Шанель», а это — для тех духов (дезодоранта, одеколона), которыми мы утром прыскались. После такой дегустации от нас несло жуткой смесью знаменитых парфюмов Европы, впившихся в кожу.
Так, благоухая и постанывая от боли в горящих подошвах, мы забрались в автобус и устало откинулись на сиденья. Нас повезли в отель на другой конец мегаполиса. Неустанный гид весело рассказывал о египетской жизни. Когда он затронул многоженство, мужчины потребовали подробностей. Гид сказал: пожалуйста, имей хоть десяток красавиц в гареме! Нет проблем! Только по закону ты обязан их обеспечить пожизненно — каждую! — собственным жильем и средним доходом. Тут сторонники полигамии резко потеряли интерес к теме и мирно задремали на плечах моно-подруг.
Только нашей триаде никак не дремалось: ни в автобусе, ни в ресторане отеля, ни после ужина. Нас опять влекло в мерцающие недра Востока. Мы выбрали прогулку в сторону, противоположную вчерашней. И пошли, сомкнув плечи, навстречу неизвестности. Опять нападали торговцы, снова дурманили пряные ароматы, ослепляли каменья и восточных скромниц. Ах, Восток!.. Ты будоражишь кровь северян и кружишь головы яркой мишурой. Но как осторожно нужно относиться к твоим обещаниям. А лучше вообще не верить… Снова мы гуляли по берегу великой египетской реки Нил, жадно раздувая ноздри навстречу болотным испарениям. Зашли в супермаркет рядом с отелем «Пульман», поглазели на их товар, отметили совсем не низкие цены, и далеко не блестящее качество; понравился, правда, обильный выбор салатов и солений — точно больше сотни. Правда, от дегустации мы отказались. Но какое разнообразие! Купили открыток с пирамидами и сфинксами. Снова гуляли по вечерним улицам, удивлялись цветам персиков на голых ветвях...
В отеле я подписал десяток открыток с одинаковым зачином «Ну, вот я и в Каире!..» И вдруг почувствовав приступ ностальгии, заказал телефонный разговор с Родиной. Через минуту меня соединили, и я услышал испуганный голос мамы, которая почему-то кричала «Йес-йес-йес». «Ты чего это, мам, со мной — говорю, — на английское наречие перешла?» — «Так это уже ты, сынок?» и так далее, но уже русскоязычно. Ностальгия по милой Отчизне на время отступила.
Моему примеру последовал и Валера. И странно, его «крутая» речь вдруг помягчела и он с нежностью заговорил с дочкой, называя ее «Котиком». Я, пораженный преображением соседа по «рум намба эйт-тен», тактично удалился на балкон. И возрадовался за него. «Нет, что-то общечеловеческое в нем определенно есть!» — подумал я, потягиваясь уставшим телом.
Ночью я несколько раз просыпался от мощного храпа брата, вольготно раскидавшего длинные конечности, как по своей детской, так и по моей взрослой кровати. Проснувшись, я выходил на балкон и слушал рокот ночного Каира. Он шелестел, постанывал и бибикал. Иногда раздавались крики людей и четвероногих. Звезд на блеклом сероватом небе видно не было.
Утром следующего дня нас повезли в район Старого Каира. Вышли из автобуса рядом с наземной станцией метро. С чувством глубокого удовлетворения мы отметили, что вагоны метро наши, мытищинские.
Гид собрал нас и повел в христианскую церковь «одну из самых древних в мире», как он сказал. Необычна она еще и тем, что она «висячая», то есть, построена над водоемом на сросшихся толстых корнях деревьев. Таким образом, древние строители добились ее неприступности — кругом глубокий ров с зеленой водой. Несмотря на древность, церковь аккуратно отреставрирована, внутри чистый двор с кустарником и деревьями. В храме стояла благоговейная тишина, гид перешел на шепот. Некоторые наши туристы и я, в том числе, купили свечи и поставили их в песок перед древней иконой Пресвятой Богородицы. От иконы исходило какое-то тепло, оно согревало изнутри и обволакивало снаружи облаком. Я постоял в этом чудодейственном облаке, попросил у Божьей Матери здоровья всем моим родным и близким, а дорогим покойникам — Царствия Небесного. На душе потеплело, и это тепло сохранялось весь день.
Потом нас повезли мимо древнего кладбища, на котором прямо на могилах построены жилые домишки. Отсюда, как объяснил гид, пошло выражение «город мертвых». Дальше мы посетили громадную мечеть. У входа мы оставили обувь и дальше ходили босиком по коврам. Внутри сооружения сидели семьи египтян, взрослые молились, дети бегали и выпрашивали деньги у туристов. За воротами мечети на смотровой площадке все защелкали фотокамерами: здесь открылась панорама Каира в серо-коричневых тонах с минаретами, небоскребами, лачугами и густым смогом. «Быстрей на море!» — требовала сущность отдыхающего. Но наш словоохотливый гид объявил о предстоящем посещении восточного базара. В автобусе уютно гонял прохладу кондиционер, «видик» показывал драму, а за окнами плавилась жара, шумела пестрая толпа и висел дым от тысяч автомобилей.
Прошлись минут десять по зазывающим, хватающим за рукава торговым рядам и вдруг увидели вход в ресторанчик — и скрылись туда, как в убежище от обстрела. Там нас обуяла уютная прохлада, сытные ароматы и томная музыка. Принесли большие куски рыбы на тарелках-блюдах. Уставили стол десятком плошек с гарнирами: овощи, рис, соусы, маслины. Мне досталось блюдо под названием «йогуртсалат» — тертые огурцы в простокваше. (Я вспомнил деда Щукаря. Увидев занемогшую старуху, он почувствовал себя хозяином в доме и вместо предложенных ему огурцов и кислого молока потребовал мяса и побольше. Тут бабка встала во весь рост, повела могучим плечом и мигом восстановила порочный матриархат.) В завершение трапезы нам предложили омыть персты в теплой воде с лимоном.
Вернулись в толчею базара уже в благодушном настроении. Валера шел чуть впереди, взяв на себя натиск липучей толпы. Остановились мы рядом с бронзовыми изделиями, блиставшими на солнце. Я запечатлел друзей на этом выигрышном фоне, а торговец спросил Валеру, не из Турции ли он. Валера обиделся и потащил нас дальше. Еще остановились мы у лавки с кожаными сумками и снова — фотография, и снова — вопрос к Валере, не англичанин ли он? Валера на этот раз на аборигена не обиделся, а великодушно отвесил ему комплимент, из которого следовало, что торговец бесконечно близок к истине. Потом он еще не раз вспомнит этого симпатичного торговца, каждый раз подчеркивая, как тонко он чувствует людей. Правда же, я все больше любил этого парня, «приновевшего», но в глубине души все еще русского!
Утром следующего дня мы очень серьезно позавтракали у обильного скандинавского стола с тремя десятками тазиков с едой. Затолкали багаж в автобус, разлеглись в креслах и тронулись в шестичасовой путь-дорожку в сторону вожделенного Красного моря.
С остановкой где-то посередине дороги для легкого ленча и туалета мы под заунывно-тягучую музыку и шутки неунывающего гида успешно добрались до Хургады — курортного городка у самого синего Красного моря. Раньше это был поселок вокруг советской базы с шахтами для ракет подземного базирования. Ракеты изъяли и построили среди пустыни курорт, протянувшийся вдоль берега моря. Мы ехали по гладкому шоссе, проложенному французами, мимо шикарных и не очень отелей, окруженных пальмами и олеандрами, а справа блистало и переливалось яркими красками самое богатое живностью море планеты Земля.
В рецепшине (приемном покое) нашего отеля «Марлин Эл» брат категорически отказался жить в номере с храпуном и выбрал Валеру. С храпуном поселили меня. Наши номера оказались не в многоэтажном главном корпусе, а в двухэтажных бунгало, которые тремя линиями тянулись к самому пляжу. Нас с храпуном и Валеру с братом поселили на первом этаже. Одна из стен номера представляла собой стеклянную дверь, которая открывалась на веранду с пластиковым столом и креслами. В комнате находились две кровати, телевизор, холодильник, кондиционер.
Мой сосед вошел, поздоровался и назвался Валерием. Это оказался круглый, бородатый и смешливый парень из Ярославля. Я сразу выразил протест против храпа. Он сказал, что не храпит никогда, ну разве слегка при насморке. И громко высморкался. Я вздохнул и решил доводить себя до полного физического изнеможения, чтобы спать, как убитый. Когда мы разложили вещи по полкам, зашли брат с Валерой.
Теперь у нас оказались два Валеры. Для их различия Ярославскому резиденту оставили прежнее имя, а опытного туриста назвали Президентом — в память о его должности, которую он занимал в собственной фирме. Разобравшись с именами, пошли в ресторан отеля ужинать. О! шведский стол в этом заведении был еще больше и богаче, чем в Каире. Особенно шикарными казались десертные блюда: штук семь тортов, десяток пирожных, сладкие блюда из фруктов и творога, все это благоухало, переливалось, желейно тряслось и просилось в рот.
В общем, мы объелись... Когда я давился четвертым пирожным (не пропадать же добру!), по залу полилась чудесная музыка. Это играл не оркестр, не магнитола, а один-единственный пианист на синтезаторе. Но как он играл! Казалось, что за ним стоит целый оркестр Поля Мориа или Джеймса Ласта. Но он играл один. Причем выбирал именно те мелодии, которые с детства знают все и никого не оставляют равнодушными. Он, конечно, импровизировал, но как тонко и изысканно. Этого волшебника звали Омар. Как положено музыкальным талантам, он был высок, тщедушен и волосат. Глаза полузакрыты, кадык гулял по горлу в такт басам. Когда ему аплодировали, он благосклонно кивал, не прерывая музыкального транса. Нам здесь нравилось все больше.
В рецепшен, развалившись в креслах и диванах, сидели наши туристы в вечерних нарядах и вели изысканно-светскую салонную беседу, то есть сплетничали. Мы с Президентом обошли для ознакомления все рестораны отеля, пиццерию, бар и бильярдную, заглянули в меню и обнаружили возмутительную дороговизну напитков. Вернулись в рецепшен. Брат полулежал в мягком кресле, потягивал пиво из бутылки и курил шеешу. Президент присмотрелся к расплывшемуся лицу брата и спросил:
? Вследствие чего это, вы так пьяны, сэ-э-э-эр?
? Я могу себе это позволить, ? произнес тот нечто антисоветское.
? И как же это вам, сэ-э-эр, удается курить безопиумный дым и пить безалкогольное пиво, и при этом быть таким пьяным, сэ-э-э-эр?
? Да с чего же это вы взяли, уважаемый, что пиво безалкогольное?
? А вот туточки прямо на наклейке так и написано: «алкохол фри-и-и», что и обозначает, что алкоголя в нем ни градуса. Страна-то мусульманская, трезвая.
Брат изучил этикетку, вздохнул, посопел, промычал, а затем примирительно ответил:
? В конце концов, в любом деле важен результат, не так ли, сэ-э-э-эр?
? Оу, ийесс! ? согласился Валера, пораженный стальной логикой.
Перед сном, стараясь не делать резких движений, мы прошлись по берегу моря. Легкий бриз шевелил наши прически, мне в моей футболке стало прохладно, но уходить не хотелось. Запахи здесь отличались от наших черноморских. Может быть потому, что водоросли не валялись и не тухли на берегу, пляж был бесследно выметен, и только за нами тянулись цепочки следов. Ни тебе окурка, ни бумажки... Так вот запахи были солоноватыми, но без йода, свежими и нетленными. Пожалуй, сильнее моря благоухали цветочные кусты. Зашли мы на причал, у которого покачивались шлюпки и пара небольших теплоходов. Они сверкали полированной медью и белыми бортами.
У самой поверхности воды зависли большие кальмары, рыбы размером с леща, стайками носилась разноцветная рыбная мелочь. Мы решили попробовать порыбачить, на что брат сказал, что настоящую рыбалку, то есть подводную охоту обеспечит нам он. Я сказал, что охота превратится в расстрел: рыба тут как в аквариуме рыбного ресторана. На что охотник возразил: это только у берега ее прикармливают, а в открытом море нас будут подстерегать всевозможные трудности и опасности, вплоть до акул, мурен и прочей нечисти. И тогда мы решили завтра же выяснить, какая рыба тут съедобна и какая опасна.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я открыл дверь номера. Валера смотрел телевизор. Мы разговорились. Собеседником он оказался отменным: поддерживал любую тему, сдабривал речь тонким юмором, слушал с неподдельным интересом. Так мы проговорили до трех часов ночи. Наконец, моя буйная головушка коснулась подушки.
…Агрессивный американский империализм, узнав о том, что Арихита Танака скрылась от него в египетской пустыне, совершил превентивный и вероломный ракетно-бомбовый удар по египетской территории, отчего Каир и вся Хургада, а с ними и номер нашего отеля трясет и гудит. Проснулся я в ужасе и сразу все понял: это не янки, а мой сосед. Он издавал носоглоткой такие рулады, что ресторанному Омару и в полном трансе такое не прислышится. Причем, богатство звуков, как у органа; мощность звучания — примерно такая же... И я уже понял брата, который сбежал от него на детскую кровать нашего каирского номера. Понял также, что без снотворного спать не смогу.
Утром я выпил две чашки кофе, принял холодный душ, минут десять скакал по номеру, но сонливость не проходила. Брат взглянул на мои томатного цвета белки глаз и потащил то, что от меня осталось, в качестве примера бесчеловечного отношения к российским туристам оголтелым личным составом турфирмы. Он отыскал гида и стал убеждать в невозможности проживания с храпунами. Гид внимательно выслушал и пообещал сегодня же решить эту проблему. Но не решил до сих пор. Прямо как у Гоголя: «а что, не нашел ли ты пуговицу от моего мундира? Ищи, ищи — уже полтора года ищешь». Я же смирился с неизбежностью и попросил у брата снотворного, которое он протянул мне, потупив очи. Еще Президент нашел у себя канарскую удочку, и предложил ее для дистанционного будения храпуна. Посоветовал навесить на леску грузило потяжелее, но я отказался, решив обойтись наименьшими потерями неприятельской стороны.
После легкого завтрака из десятка блюд мы тяжело оторвались от кресел и поймали такси. Сошли в центре Хургады и заглянули в первый же магазин с рыболовными снастями. Там купили атлас рыб Красного моря, изданный американцами. Пошли искать морской музей. С час плутали по жарким улицам, нас посылали в разные стороны, но музея так и не обнаружили. И вот нам на глаза попался симпатичный ресторанчик европейского вида и названия: «Орли» — прямо как парижский аэропорт.
Зашли и сели. На стенах — флаги европейских стран, меню на шести языках, музыка играла тоже не кальянно-протяжная, а рубленая, как бифштекс. Подошел официант в белых отутюженных брюках с белозубой улыбкой и чистым английским. Сначала обратился к нам по-французски, потом по-итальянски, затем по-немецки (снова я вспомнил школьного учителя). Лицом он напоминал двадцатилетнего Ален Делона. Мы заказали кофе и соки, а так же спросили, как лучше дойти до музея. Он толково объяснил и нарисовал схему. Брат через Президента и меня спросил его, где здесь лучше охотиться на рыбу. Он пояснил, что это запрещено, но если нужно, он через знакомых устроит поездку на коралловые острова. Мы вспомнили, что у нас будет туда экскурсия, и решили повременить. Официант нам понравился, мы познакомились. Его звали Халид. Он оказался не французом, а египетским студентом из Александрии. Здесь он подрабатывал. Нам понравилось заведение, и мы решили сюда вернуться.
Со схемой Халида мы быстро нашли музей. У входа на посетителей разинули громадные пасти акулы. Внутри в аквариумах плавали морские чудовища. Брат многих знал по Черному морю. Смотритель сказал, что самые опасные здесь — это ежи, мурены и скаты, акул здесь мало: их гоняют дельфины. На вопрос, какие самые вкусные, он ответил — все, просто надо уметь готовить. Да, немного, но уже кое-что.
Вечером в рецепшине мы обнаружили много женщин в платьях с декольте и в бусах и вдруг вспомнили, что сегодня 8-е Марта. Пока мы с Президентом рассуждали о том, что это за праздник и стоит ли он внимания, брат откуда-то из недр отеля извлек и доставил пред наши очи трех девушек. Пристально вглядевшись в лица в боевом раскрасе американских индейцев, с трудом узнали в них членов нашей тургруппы. Мы решили переместить беседу в номер брата, где раскупорили шампанское и коробку конфет. Девушки назвали имена: высокая блондинка оказалась Олей, маленькая брюнетка — Дашей, а рыжая скромница — Ритой. Брат рассказал, как он лечит психов и алкашей, Валера вспомнил свою загородную дачу на Канарах, а я прочел стихи о Прекрасной Даме. Девушки пили шампанское, грызли шоколад и щебетали о поездке в Испанию и Америку: «А ты помнишь в Мадриде?.. А помнишь в Калифорнии?..» Из мужчин вино пил только нарколог, мы же с Президентом потягивали сок и трезво наблюдали за неуклонным падением нравов нашего коллектива. Я загрустил о несовершенстве человечества, но тут Даша решительно встала и объявила, что уже десять и им пора спать. «Дык, а это-самое?..» — выдохнул брат. «Нннуу-ннууу...» — мудро протянул опытный Валера. «Какая дисциплина!» — восхищенно и облегченно похвалил я. Мы проводили девушек и решили поднять настроение брату поездкой в ночные дебри востока.
Такси там появлялось сразу, как ты о нем подумал. Уже через десять минут мы шли по ночной Хургаде. Люди заполнили улицы. Гуляли целыми семьями с вереницами чисто одетых детей и укутанных по самые глаза женами. Двигался народ по тротуарам и по проезжей части, пропуская автомобили, когда те нетерпеливо гудели, уткнувшись в прохожих бамперами. Кофейни, ресторанчики, лавочки и ящики, бордюры и парапеты — все было занято праздными людьми в светлых ночных сорочках с белыми зубами на смуглых лицах. Встречались и туристы, но они не портили картины вечернего праздника.
Удивительно, но все египетские люди улыбались и радовались. Нет, не дамскому дню, вряд ли они об этом слышали. А просто прохладному вечеру, друзьям, кофе и соку, жареному мясу и тягучей музыке.
И что особенно необычно — все поголовно трезвые!
Гид рассказывал нам, что с преступностью здесь полностью и безоговорочно покончено. Год-другой местные власти всенародно отрубали руки ворам, расстреливали наркоторговцев, проституток, бандитов ? и вот результат: живи спокойно!

Следующее утро мы провели на пляже отеля. Президент занял три топчана под большим тростниковым зонтом. Я вышел вторым и обнаружил его с телевизором в одной ладони и стаканом сока в другой. Оглядевшись, обнаружил метрах в десяти от нас Дашу с Олей. Мы подошли к ним и поинтересовались, не боятся ли они обгореть, сидя прямо на солнце. Даша фыркнула, вытащила из пакета крем от солнечных ожогов и сунула нам для изучения. «Мажешься этим утром и весь день защищен от ожогов, можно даже купаться пять раз, крем не смывается». Мы измазались кремом с ног до головы и вернулись под зонт. Пришел брат, ему наперерез бросился негритенок с двумя желтыми полотенцами, и мы сразу заказали ему охлажденных соков. Мальчик весело понесся в сторону бара из тростника и черного дерева, стоящего прямо на пляже. Из колонок над стойкой лилась заунывная арабская музыка. Когда веселый бичбой принес запотелые стаканы, брат собрал в кучу все познания английского и приказал мальчику сменить музыку на русскую, сунув ему за это паунд. Через секунду пляж оглушил бандитский хрип Кая Метова.
Рядом с нашим зонтом прямо на песке разлеглись две молочно-белые блондинки. Мы им посоветовали скрыться в тень, на что они рассмеялись. Два часа мы наблюдали за их постепенным покраснением и взывали к их невеликому разуму. Дело в том, что жары на пляже не чувствуешь из-за постоянного бриза, но солнце-то все же африканское! Прожарив свои телеса до цвета помидоров, несчастные, поплелись в номер. Увидели мы их только в день отъезда. Следующие девять дней они пролежали с температурой, заплатив остатки денег за очень дорогие лекарства и посещения доктора.
Брат принес мне персональные маску и трубку. Оказывается, он вез их для меня от самого дома сюда в Африку, чтобы доставить удовольствие. «Благодарю, брат», — смахнул я скупую мужскую слезу, и мы порывисто обнялись. Пока шли наши приготовления к заплыву, на пляже появился Омар. Он скривился от кайметовского хрипа и протянул бармену свою кассету. По пляжу поплыл голос Хампердинка «плииииз, рилииз ми, лет ми гоу, ай донт глэд юуу энимоооууур». (Эта песня вот уже лет двадцать приводит женщин в восторг. И, наверное, перевод им знать не очень-то хочется, потому что означают эти слова примерно вот что: «Слушай, женщина, оставь меня в покое. Дай мне спокойно уйти. Ты мне так надоела…») Ему благодарно зааплодировали, и он вздернув бороду, царственно расположился в плетеном кресле со стаканом безалкогольного пива в длиннопалой руке, и улетел…
Тем временем мы с братом входили в бирюзовую воду Красного моря. Вода прохладно освежала наши разгоряченные тела. Поглубже вдохнув, я вошел в глубинные морские пласты. О! вокруг в ярко-зеленых лучах солнца над белым песчаным дном переливались цветами радуги сотни аквариумных рыбок. На песке неподвижно возлежали морские огурцы — трепанги. Я заплывал все глубже, но держаться на глубине становилось трудно: мощная сила выталкивала на поверхность. С глубиной размер рыбешек возрастал, появлялись кустики водорослей и какие-то бело-розовые веточки. Я нырнул, с трудом вырвал из песка ветку, поднялся на поверхность и присмотрелся к находке. Да это же кораллы! На солнце они переливались перламутром. Я вынес находку на берег и показал нашим девушкам. Они оценили находку и признались, что тоже искали кораллы, но найти не смогли.
Валера смотрел по телевизору футбол, я грелся на солнце. «Обрати внимание на эту парочку», — сказал Валера и показал глазами на красивого загорелого блондина лет тридцати и сухопарую морщинистую бабулю. Парень собирал виндсерфинг, а старушка им откровенно любовалась. «Она хозяйка пляжного сервиса, всех этих судов и его жена. Зовут ее фрау Хэлен. Я все узнал». Парень уже летел на паруснике к горизонту, брызгая белой пеной, а фрау тревожно им восторгалась. Молодец, тетка! Кто собачек на старости лет заводит, кто внуков, а она такого супермена!.. Да еще заставляет работать на себя.
Помогал фрау не только плейбой, но еще десяток немцев и египтян. Они развлекали туристов рыбалкой «а-ля Хемингуэй» на крупную рыбу с катера, дайвингом (подводным плаванием), серфингом, гонками на водном мотоцикле и извозом на большом надувном «банане». Брата интересовал прокат подводного снаряжения. Он у фрау сначала просил, а потом все-таки стащил свинец для гидрокостюма, пока та любовалась ручным плейбоем.
Однако солнце вошло в зенит, и находиться на пляже стало опасно. Хоть мы и сидели в тени, но жара истомила и нас. Мы засобирались в номера. Тут подбежали Оля с Дашей и предложили вместе съездить в город. Мы вздохнули, но отказать не посмели. Сначала мы взяли такси, доехали до «рент кар» (аренда машин). Оля выбрала «Хонду», заплатила 80 долларов и села за руль. Она включила кондиционер, впустила в раскаленную машину прохладу, затем вставила кассету в магнитолу, и мы помчались.
Для начала, она решила обкатать машину за городом. Сначала спидометр держал 60-80 км/час, а потом стрелка подобралась и к 100. Мы пронеслись мимо отелей и строек, жилых домов и магазинов и вырвались на загородное шоссе. Стрелка спидометра поравнялась с цифрой 120. Шуршали шины, свистел горячий ветер, справа и слева шоссе обступали песчаные барханы, иногда — каменистые черные скалы. Через полчаса из-за горизонта появились минареты мечетей, а потом и город. Мелькнула табличка с названием «Сафага». Наша машина остановилась у кафе напротив полицейского участка с белыми джипами. Сели за столик, заказали манговый сок со льдом и шашки. Пока Президент рассказывал об успехах своего бизнеса, Даша по секрету призналась мне, что она потомственная ведьма, в чем я и не сомневался. Когда я сказал, что мы с темными силами по разные стороны баррикад, она заявила, что я сам «темный», на что я отрешенно промолчал. Сразились в шашки, расплатились и поехали назад в Хургаду. Опять гонка по гладкому шоссе, свист ветра, пустыня, отели — и мы въехали в центр Хургады. Здесь уже не погоняешь: через каждые сто метров — поперек дороги асфальтовый холмик, «лежачий полицейский», перед которым хочешь, не хочешь, а надо тормозить.
Оля остановила машину у ювелирной лавки. Лавочник сразу признал в нас русских и сказал, что отец его учился в Москве. Он подарил нам по маленькому синему камешку с изображением жука скарабея. И чего этому таракану столько почести? Девушки купили с десяток цепочек из трехцветного золота, заплатили больше двух тысяч долларов и позвали нас обмывать покупку в ресторан. Мы посоветовали наш вчерашний «Орли». Там снова работал Халид. Мы заказали рыбное ассорти. Он принес блюдо с шестью кусками барракуды (морской щуки), четырьмя рядами креветок (розовых, белых, полосатых и черных), а в центре блюда топорщила усы парочка красных толстых омаров. К этому блюду он подал чашки с овощами, рисом, соусом. Также каждому раздал набор инструментов, похожих на операционные — для разделки омаров. Девицы выбрали самый дорогой сорт французского вина, мы взяли сок манго. Уплетая сочную рыбу, Президент сказал:
— Можно поинтересоваться: откуда у столь юных созданий такие крупные деньги?
— Где вы у нас видели крупные деньги? — улыбнулась Даша. — Это две тысячи вы считаете крупными деньгами?
 — А вы нет?
— Да мы за месяц без премиальных столько зарабатываем.
— Это кем же? — подозрительно сощурил Президент левый глаз. Правым он высматривал креветку пожирнее.
— Мы работаем секретарями у начальников управлений в концерне «Вишь-Карасин». Ну, а с премией бывает и в два раза больше. Тут недавно мы участвовали в презентации одного особняка в центре города. Так нам за это начальники дали по три штуки в конверте и путевки сюда, в Египет, — небрежно протянула Даша, выковыривая мясо из клешни морского рака хромированной вилочкой, похожей на скальпель.
Президент, конечно, не поверил ни единому слову. «Чтобы какие-то девчонки зарабатывали больше меня!» Мне как-то было все равно, сколько они там «имеют».
— А на каких машинах вы ездите дома? — не унимался Валера, попивая принесенный кофе и шаря глазом по подносу с растерзанными панцирями.
— У меня «Опель» — сказала Оля.
— У меня машины нет, а отец ездит на «Победе», — промямлила Даша.
Президент саркастически улыбнулся, рассчитался и мы сели в авто. По причине нетрезвости Оли машину вел Валера. Я попросил отвезти меня в отель. Валера тоже вышел со мной. Девицы фыркнули и обиженно поспешили к себе. «Вруши», — процедил он. Назавтра у нас планировалась поездка на коралловые острова, и мы решили лечь спать пораньше.
Утром нас довезли до морского порта. Там пересели на теплоход и поплыли в открытое море. Странно, казалось, что мы видим противоположный берег, но это был обман: вокруг Хургады разбросаны десятки островов, поэтому появляется ощущение близости берега. Плыли полтора часа. Цвет моря постоянно менялся от салатного до ультрамарина. На нашем пути встречались стаи дельфинов, из воды иногда выпрыгивали летучие рыбы, а однажды мимо проплыли две большие морские черепахи.
Но вот катер притормозил, мы разобрали из ящика на палубе маски, трубки и ласты. Я быстро разделся и нырнул. Под водой все блистало и переливалось яркими красками. На белом песчаном дне величественно высились рифы из сплетенных кораллов. Рядом с ними плавали стаи красно-желто-зеленых и голубых рыб и рыбешек. Между ними в одиночку парили большие пестрые рыбины. Я подплыл к кораллам. Между красно-розовыми веточками, гребешками и наплывами сидели, качая длинными иглами ядовитые морские ежи, плавно перекатывались голубые и синие водоросли. И все это сверкало в золотистых лучах света. Мимо плыла совсем обнаглевшая розово-желтая рыбина размером с корову. Я протянул руку и коснулся ее упитанного скользкого бока. Она лениво покосилась мокрым глазом. Но вот под воду стали спускаться тела человеческие, и мое интимное общение с подводным миром завершилось. Да! такое великолепие не забывается.
Когда все прошли через купание и достаточно продрогли, нас повезли дальше к острову с построенными на них навесами от солнца. Надо сказать, что острова и берег моря удивляли нас пустынностью. Мы с братом еще совсем недавно плутали в тропических джунглях Абхазии. Там растительный мир по своему богатству — как здесь подводный. А здесь морская роскошь контрастировала с аскезой пустыни. «Кругом пески и голые скалы, а туристы со всего мира сюда едут, — вздохнул брат. — А в нашей богатейшей тропической Абхазии, где всюду зелень и цветы — воюют... И только такие сумасшедшие, как мы с тобой, туда осмеливаются ехать. А их грабят, угрожая пистолетом, озверевшие от нищеты молодые горцы». Гид подслушал нас и сказал, что в Египте есть очень зеленые места. Мне пришлось долго и нудно объяснять, что это такое потерять любимое место ежегодного отдыха. Ну, как ему объяснить, что такое зимой вспоминать запах магнолий и олеандров, разговоры на веранде с грузинами и армянами, и знать наперед, что больше туда никогда не вернешься. А дорогие тебе старики, которые произносили в твою честь длинные, добрые тосты, подкладывали в твою тарелку кусочек шашлыка повкуснее, умирают в нищете среди богатейшей природы.
Но я еще не знал тогда, что мое мнение о пустыне изменится и я смогу ее полюбить.
Итак, нас привезли на остров и пригласили под навес. Там официанты обнесли нас напитками. Люди разделись и легли загорать. Мы купались, бродили вдоль берега и собирали ракушки и кораллы. Недалеко от нас группу из Италии развлекали африканскими танцами и песнями. Бар отпускал напитки по двойной цене, а подогретые экзотическими ритмами туристы, щедро платили туземным официантам. Согревшись после ныряний в хладные морские глубины, мы погрузились на теплоход и поплыли назад в порт.
В порту меня поразила чистота воды. У самых причалов виден каждый камешек на дне. Теплоходов в порту было множество: разных по размеру и богатству. Маленькие рыбацкие ботики мирно соседствовали с роскошными яхтами для богатых туристов. Тут же на верфи строили новые яхты размером с пиратскую шхуну времен Америго Веспуччи.
Недалеко от порта находился ресторан «Орли», и мы решили навестить Халида и поговорить о подводной охоте. Он, как всегда радушно, встретил нас белозубой улыбкой, накормил рыбой и овощами. Поинтересовался, откуда мы вернулись. Самое интересное, что его желание угодить тебе казалось абсолютно искренним, он ни разу не переступил черту, за которой следовало холуйство с сопутствующей ненавистью к хозяину. Мы поведали, как прошла экскурсия и сказали, что хотели бы то же самое, только с охотой и приготовлением свежей рыбы на камбузе. Он обещал все выяснить и просил зайти к нему через день.
А мы, сытые и полные великих планов, побрели в сторону торговых рядов. Нам нужно было подумать о приобретении сувениров и выполнении заказов родных и близких. В ювелирной лавке меня заинтересовало ожерелье из кораллов. Мне захотелось купить это маме. Я подобрал цвет понежнее и попросил назвать цену. Продавец аккуратно взвесил товар на электронных весах, подсчитал на калькуляторе и показал на табло цифру 120. Я спросил, в какой валюте. Он ответил — в долларах. Я направился к выходу. Он обогнал и сказал: «110». Я неумолимо двигался к выходу. Он воздел руки к небу, позвал кого-то оттуда для помощи и, дико вращая глазами, назвал цифру «105». Я уже открывал дверь, когда он попросил назвать мою цену. Я сказал, что был уверен, что уложусь в 10 долларов.
Ой! что с ним случилось! Я думал, он меня или зарежет сразу или сейчас же упадет замертво. Он стал объяснять, что я на глазах почтенной публики уже разорил его лично, его полунищих детей оставил на всю жизнь без хлеба и уже принялся разорять его внуков. Я сказал, что никак не хочу участвовать в этом предприятии и поэтому с миром удаляюсь. Решительно открыв дверь, я вышел на улицу. Он с криком «50» догнал меня. Я сказал «ноу» и пошел дальше. Он преследовал меня еще метров сто, выкрикивая «30», «20», а затем уже и «10». Я хотел только одного, чтобы он меня забыл. Но тот, ломая руки, все бежал и кричал: «Окей, сэр, тен, тен долларз!!!» Президент сунул кулак ему под нос, и тот отстал.
Менее драматично шли торги за майки и шорты. Мы называли цену в пять раз меньше, чем у торговца, и он или соглашался, или мы уходили. А когда вещь нам нравилась, мы говорили нечто вроде: «И это по-вашему качество!» И большинство сдавалось. Мы поняли, что для этих людей торг — смысл жизни, единственное развлечение, своего рода творческий акт, оплодотворяющий торговлю и скрашивающий их существование. Особенно преуспел Президент! Он разыгрывал целые спектакли, пробуя все новые импровизации. В каждой лавке он действовал по-новому, все более совершенно. В результате он покупал все самое качественное и по смешным ценам. Например, крокодиловые ботинки — за тридцать долларов, в то время, как в Европе это стоит не менее ста долларов.
На следующий день, когда мы проходили мимо торговых рядов, с нами почтенно здоровались. А некоторые торговцы, не устоявшие перед мощным натиском нашего многоопытного товарища, просто прятались.
На следующий день у нас состоялась самая замечательная экскурсия. Утром после завтрака мы ждали в рецепшене автобус. Подъехал какой-то незнакомый джип, дамы и почтенные мужи заняли сидячие места, а нам предложили сесть на корточки и держаться за их колени. Президент категорически отказался. Сказал, что он платил немалые деньги и вправе требовать нормального сервиса. Джип уехал, а нас попросили не расходиться. Минут через десять к отелю подкатил новенький джип с темнокожим здоровенным водителем, который весело спросил кто тут «Ви Ай Пи?» Президент перевел брату, что это сокращенно «Очень Важная Персона». И подтвердил: это, несомненно, он. Мы сели в джип и поехали в сторону пустыни сначала по шоссе, а потом по накатанной колее по песчаным барханам, петляя между темных базальтовых скал. Темнокожий гигант назвался Мохаммедом, сказал, что среди бедуинов он самый главный. Водитель гнал машину на скорости около 100. За нами тянулся шлейф поднятого песка. Мы пили пепси из холодильника и уверяли друг друга в вечной дружбе. На подъезде к стойбищу бедуинов мы нагнали первый джип.
Гид собрал нас под тростниковый навес и объяснил, что сейчас мы поездим на верблюдах, потом осмотрим селение и взберемся на гору для наблюдения заката, после чего — ужин и танцы до упаду.
Нас рассадили по верблюдам и караваном степенно повезли вокруг горы. Верблюды шли широким шагом, нас сильно качало, жесткое сидение впивалось туда, где обычно у людей «мягкое место», но мы терпели. Первым на своего водителя закричал Президент: «Дай ему команду идти мелким шагом!» Тот неожиданно послушался, и качка прекратилась. Того же самого потребовали остальные, и наше путешествие сделалось приятным. Мы защелкали фотоаппаратами, стали шутить. Тощие животные показались симпатичными, а ободранность объяснилась сезонной линькой. Хоть верблюды и «исправились», я не мог понять, как это можно ехать на этом трясучем транспорте неделями, пересекая пустыню. Объехав вокруг гору, мы остановились, и каждый водитель верблюда помог седоку удачно приземлиться, как ни странно, бесплатно.
Дальше наш веселый гид подвел нас к небольшой хижине из тростника (интересно, откуда в пустыне?). Внутри валялись обрывки газет, тряпье, роились мухи. «Вот в таких домах проживают бедуины». Невдалеке у костра сидела молодая женщина и пекла блины на листе железа, рядом сидел грязный карапуз и ждал своей порции. Мы спросили, на каком топливе готовится пища. Гид сказал, что на высушенном верблюжьем навозе. Под навесом важно восседал седой старец и поглядывал на повариху. Подошел Мохаммед и предложил сфотографироваться с дедулей, сказав, что ему 120 лет, а молодая леди у костра — его жена, а мальчик — младший сын. Тут, конечно, мы защелкали фотоаппаратами, подсаживаясь к деду. Он при этом улыбался, обнажая единственный зуб, и произносил что-то вроде «дя-я-я-я-дя-я-я». Я спросил, что он пытается выразить, на что Мохаммед невозмутимо ответил: «Деньги просит. Дай ему доллар». Я оглянулся на гида и сказал: «Ниссан, оплати расходы клиенту». Но наш гид по имени Исан, подсчитав количество человек и умножив на доллар, объяснил, что это желательно, но не обязательно.
«А теперь идем к колодцу. Для этого надо немного пройтись», — сказал Ниссан. За барханом в загоне стояли пяток газелей, хлопали большими выразительными глазами и просили ласки. «Эти олени, — сказал гид, — основная пища бедуинов». Пошли дальше. За следующим барханом оказалось место, выложенное каменными плитами, ступени вели на площадку ниже метров на шесть. Там и находился колодец, вырытый воинами Александра Македонского, преследовавшего нас от самой Гагры. Ниссан поискал кто здесь покрепче, выбрал Президента и меня и предложил набрать воды. Я глянул в шахту и похолодел: вода плескалась на головокружительно-черной глубине. Стены выложены рядами камней. Глубина сооружения впечатляла — целых 35 метров. Пока мы вращали скрипучий ворот, гид сказал, что колодец построен для добытчиков камня: гранита и базальта, который очень ценился и использовался как для строительства дворцов, так и для их разрушения камнеметательными машинами. Минут через десять, когда мы, обливаясь горячим потом, подняли, наконец оцинкованное ведро с водой, нас мигом оттеснили от животворной влаги, и вода громко забулькала в иссохшиеся внутренности соотечественников. Когда очередь дошла до нас, я блаженно глотнул прохладную воду и удивился: она была соленой — будто разбавленная морская.
Дальше состоялось восхождение на вершину черной горы, высотой примерно метров 50. Солнце клонилось к горизонту, наступал прохладный вечер, тени удлинялись и чернели. Пока мы пыхтели и роптали, Ниссан, нимало не обращая на нас внимания, честно отрабатывал свой заработок. Он рассказывал, что бедуины обычно не принимают туристов. Живут замкнуто, забираясь от благ цивилизации подальше в глубину пустыни. Их жизнь вне суеты и страстей среди песков и скал, под палящим солнцем способствует раскрытию у них необычных духовных качеств. Они, например, без всяких геологов отыскивают воду в пустыне, предсказывают погоду и разные природные катаклизмы. А каирская полиция иногда привлекает их для раскрытия преступлений. Бедуин, попав на место преступления, подробно рассказывает, как все произошло, а заодно указывает, где находится преступник.
Но вот мы и поднялись на вершину горы — и замолкли. Какими же мелкими показались нам все земные мелочи по сравнению с тем величием, которое открылось перед нашими взорами. Гряды темных гор тянулись до самого горизонта. Между базальтовыми громадами струился бело-розовый песок долин. Иногда казалось, будто это не песок, а облака, а мы уже где-то высоко в небе. Громадный золотой диск солнца садился в оранжевое марево. Мы часто застрочили фотоаппаратами — этой красотищи пропустить было никак нельзя.
В душе рождались слова молитвы: «Господи! как прекрасно творение рук Твоих! Как же велик и совершенен Ты, если перед творениями Твоими хочется пасть на землю в восторге и преклонении. Спасибо, что Ты есть, что мы идем к Тебе каждым шагом своим. Велик и славен Ты вовеки веков!»
А ведь именно в этой пустыне скрывались от преследований царя Ирода Богородица Мария с младенцем Иисусом на руках и праведный Иосиф. Здесь Моисей первым из людей встретился со Всевышним и получил от Него скрижали Завета. Сколько людей с тех пор уверовали в Бога, отдалившись от звериного образа жизни, выбрав путь жизни вечной. Блаженны эти места. Блаженные мысли всколыхнули они в моей душе, с детства ищущей Бога.
...Солнце блеснуло последним багряным лучом, и на Великую Пустыню опустились уютные сумерки. Мы, очарованные и притихшие от прикосновения к вечности, спускались в песчаную долину. А там под навесами нас ожидали столы, уставленные снедью. Нет, не на стулья — нас посадили на песок, подложив под наши чресла подушки. Перед каждым едоком поставили толстую свечу. Мы с тарелками сидели, разбросав ноги, и с аппетитом ужинали. Перед нами туземцы лихо отплясывали ритмический танец. Мы чувствовали себя гостями эмира бухарского.
После ужина Мохаммед предложил посоревноваться с бедуинской молодежью в ловкости и отваге. В песок втыкался свернутый в трубочку бумажный доллар, бедуин показывал головокружительный трюк, мы выражали бурный восторг и пытались повторить трюк во всей его чистоте. Кто решался повторить, присоединял свою купюру и в случае удачной попытки забирал деньги себе. Мальчик-бедуин принял стойку на голове и ногами поднял с песка платок. Президент сделал тоже и забрал деньги. Группа ему аплодировала. Мохаммед не ожидал от европейцев такого искусства и погрустнел. Триумфатор сорвал бурные овации и отечески похлопал огорченного мальчика.
На прощанье мы все вместе исполнили танец бедуинско-российской дружбы. Туземцы шеренгой то приближались к нам, то отскакивали и пели что-то короткими фразами. Затем мы повторяли тоже самое. Сначала путались, но вскоре выучили немудреное движение и фразу типа «хэй-я-хэй-оп», и в восторге танцевали и пели.
Горячо попрощавшись с жителями пустыни, мы сели в джипы и с включенными фарами понеслись в сторону суетной цивилизации. Наш водитель включил магнитолу, поставил кассету «Любэ», и по пустыне разнеслось: «Не рубите, мужики, не рубите...» Спереди огни фар вырывали из темноты мазки пустынного пейзажа. Рев мощного мотора смешивался с ревом Расторгуева. От скорости росло возбуждение и мы вместе кричали: «Не губите, мужики, не губите!» Эх! какой бедуин и какой русский не любит шальной гонки по ночной пустыне, когда к восторгу примешивается страх, а сердце летает в груди, как джип по ухабистой дороге!
Мохаммед не пожелал расставаться и предложил заехать к нему в гости. Мы согласились, и машина все на той же скорости с визгом тормозов подкатила к двухэтажному коттеджу на окраине Хургады. «Все дома на этой улице мои», — небрежно бросил Мохаммед. Кто бы сомневался.
Мы поднялись на второй этаж, сняли обувь и босиком по мраморному полу зашли в комнаты. Стены помещений были выкрашены в белый цвет, всюду вентиляторы. Нам показали интерьер, особенно гордо — хорошо оборудованную кухню. Потом сидели в просторной гостиной и ждали, когда его супруга, женщина молчаливая, но энергичная, заставит стол рыбно-овощными закусками. Хозяин под кальян на диванах рассказывал, как он пятнадцать лет работал в американской компании «Эссо» на Ближнем Востоке и в Индии, зарабатывал в среднем 5000 долларов в месяц, скопил капиталец и приехал сюда. Здесь начинающих бизнесменов освобождают от налогов, дают землю бесплатно, жилье здесь дешевое (его восьмикомнатный коттедж стоит всего 20 тысяч долларов), с кредитами нет проблем. Мы все это воспринимали с болью в сердце, вспоминая наши условия для малого бизнеса — наилучшие условия для его уничтожения. Президент, сжав зубы, ругался. Но вот хозяйка пригласила за стол, и мы опять заработали челюстями. Мохаммед поинтересовался, нашим возрастом, ему ответили: Президенту — 40, брату — 47. Главный бедуин широко раскрыл от удивления наполненный рыбой рот, обнажив коричневые стертые до половины зубы. Потом признался, что ему сорок один. Седой и морщинистый, он выглядел на 60, а мои спортивные спутники внешне годились ему в сыновья
Брат снова затронул любимую тему о подводной охоте. Мохаммед сказал, что отвезет нас на свое любимое место. Там можно стрелять кого угодно и сколько угодно. Мы обнялись и рассыпались в витиеватых благодарностях.
Вечером мы позвонили в «Орли». Халид сказал, что договорился насчет охоты и предложил отплыть завтра, потому что он свободен и составит нам компанию. Мы разыскали брата в бильярдной, где он играл с рыжим парнем. И надо отдать должное — играл виртуозно. Он только что вернулся из поездки в Луксор и, часто зевая от недосыпа (их разбудили на экскурсию в 4 утра), рассказал о храме, о жаре и сфинксах. Мы предложили ехать завтра на охоту, он с энтузиазмом согласился, и побрел в номер паковать подводное снаряжение.
Утром взяли такси и поехали в порт. Там ждал Халид в непривычных шортах и майке вместо белой пары с бабочкой. Мы прошли по пирсу и забрались на борт двухпалубного катера. Команда состояла из капитана и матроса. Сразу отплыли и направились в сторону дальних островов. Пока солнце не поднялось, мы загорали на верхней палубе.
По выцветшему небу в сереньких облаках летели неровным клином пернатые. Летели на север. И чего им в Африке не живется! Обязательно нужно в Россию. А ведь дело это не очень-то эстетичное. За время долгого перелета под крыльями вырастают мозоли с кулак, их пожирают паразиты до крови, они теряют в весе, обессиливают. Но ведь летят!
Капитан в мятой морской фуражке стоял за штурвалом и хищно посматривал на девиц. Мы занимались подготовкой своего снаряжения. Когда заплыли довольно далеко, капитан остановил катер посреди моря и сказал, что здесь самые рыбные коралловые скалы. Пока брат с Валерой надевали гидрокостюмы, обвешивались свинцовыми поясами от фрау Хэлен, я в маске нырнул в воду и обнаружил в нескольких метрах от катера на глубине меньше метра вершину подводной скалы, сплошь усеянную кустами кораллов. Подплыл ближе и увидел стаи голубых рыб-попугаев. Здесь же плавало множество других рыб и рыбешек. На глубине около трех метров солидно двигались большие тени серьезных рыбин. Я попробовал нырнуть к ним, но уже на глубине двух метров уши заболели, грудь сдавило, и мощная сила вытолкнула на поверхность. Рыбы меня сопровождали наверх торжественным эскортом, забавляясь человеческой беспомощностью. Кажется, обедом мы обеспечены.
Наши водолазы уже спускались под воду. Я забрался на нижнюю палубу, и вместе с Халидом мы надули маленькую лодочку для обслуживания охотников. Халид спустил ее на воду и поплыл к скале. Тут из воды показался брат, у него в руке на стреле била хвостом первая рыба. Халид снял ее со стрелы и передал мне на катер. Только я бросил ее в корзину, Халид подвез еще одну, такого же синего горбоносого «попугая». Капитан сказал, что это самая вкусная здесь рыба. Так за полчаса брат настрелял с десяток рыб и капитан закричал, чтобы он закруглялся. Брат с неохотой оторвался от любимого дела и влез на палубу.
Президент сказал, что в такой охоте нет никакого азарта и удовольствия. Брат уверял, что охота сия опасна и трудна, хоть порой она не очень-то видна. Там вся скала облеплена ужасными морскими ежами с длинными ядовитыми иглами. В укрытии сидят страшные мурены и бьющие на повал электроскаты.
Капитан дал команду матросу жарить рыбу, а сам встал за штурвал и направил катер в сторону ближнего острова. Он по местному обычаю был пустынен и песчанен, без единого кустика. Мы с братом опять погрузились в ностальгические черноморские воспоминания о тропических зарослях. При этом брат не забывал спускаться в камбуз и следить за качественным приготовлением рыбы и резкой овощей для салата. Девицы забрались на лодку и поплыли на остров. Президент сопровождал их.
Когда матрос выбрасывал за борт обрезки рыбы, из-за острова с ревом вынырнул сине-белый катер морской полиции. У нас появилась легкая настороженность, переходящая в нелегкий мандраж. Сразу забрезжила перспектива крупного штрафа и ускоренной в 24 часа репатриации. Но капитан помахал им рукой, что-то крикнул по-арабски, и они послушно унеслись прочь. «Это мои друзья, не волнуйтесь».
Я тоже спустился в недра катера. Там имелись две крохотные каюты, гальюн и камбуз. Матрос в жаре и дыму заворачивал куски разделанной рыбы в братскую фольгу, поливая соком лимона и посыпая солью. Завернутую рыбу он бросал на сковороду, стоявшую на маленькой газовой плите. Пока рыба жарилась, он резал овощи. Ну, многостаночник!
Халид с матросом принесли на верхнюю палубу подносы с едой. Мы дружно сели за трапезу. На соленом морском воздухе мы нагуляли акулий аппетит. Мясо попугайной рыбы, белое и сочное, таяло во рту. Упругие помидоры и хрустящие огурцы со сладким тугим перцем взрывались на наших острых белых зубах, брызжа сладким соком. Булькал ледяной лимонад, шипела минералка, сухое вино струилось по зардевшимся устам и ланитам. Катер летел в сторону берега и весело брызгал бело-голубой пеной. Море меняло цвета от салатного до ультрамарина и обратно. Кричали чайки, прыгали перед нами лоцманы-дельфины, порхали над водой летучие рыбки. Солнце сыпало с небес ультрафиолетом. Ветер трепал волосы и просоленную легкую одежду. «Уставшими, но веселыми туристы возвращались из похода домой».
В номере меня ждал обгоревший храпун. Он нагишом ходил с банкой пива в руке и жаловался на свою болевую неприкосновенность. Я ему посоветовал лечь, но он сказал, что больно, может только ходить и стоять. Я спросил, где это он купил настоящее пиво в этом безалкогольном государстве. И он поведал, что обнаружил магазин для иностранцев под названием «фришоп», где можно купить по мировым ценам две бутылки спиртного или ящик пива с отметкой в паспорте. Вспомнив, что я непьющий, он попросил, чтобы я ему купил на свой паспорт алкоголя. Я намекнул о вреде пьянства, тогда он сказал, что он меня ужасно любит, поэтому присмотрел для меня нубуковую куртку и даже сбил цену с 250 до 85 долларов. Тут зашел Президент и сочувственно выслушал от Валеры причину вынужденного обнажения и хождения по руму. Тот пожаловался на мою трезвенную жестокость. Президент, услышав о куртке, решительно спросил где эта лавка. Валера объяснил, и Президент потащил меня в машину. Я сказал, что не собирался покупать куртку себе, что хотел привезти ее маме. Президент сказал, что я своим ангельским поведением заслужил модную нубуковую куртку по смешной цене. Сказал, что за свою куртку производства города Парижа он отдал 560 долларов. Я смирился, и мы покатили в центр города.
Там нас ожидала темень: не горела ни одна лампочка. Лавка, куда мы вошли, освещалась свечой. Мы сразу увидели мою куртку, померили, отсчитали 85 долларов и спросили, есть ли что на даму. Тот показал бежевую куртку, явно дамского покроя и запросил 400 долларов. Мы назвали 90. После заламывания рук, причитаний и совместного распития кофе торговец согласился на 154 доллара. Причем последние полчаса битва проходила за эти самые 4 доллара. Пока мы «работали» с торговцем, его ассистент сидел в углу на коленях и творил намаз, не обращая внимания на наши драматические выкрики.
Пока мы ехали во «фришоп», Президент поведал о разговоре на острове с Олей. Оказывается, их послали на пару с условием, что они будут следить подруга за подругой, чтобы ни одна поднадзорная не имела связей, порочащих концерн «Вишь-Карасин». Вот почему они такие несчастные, заключил он.
Президент в магазине с низкими спиртными ценами купил Валере бутылку старого виски, а несчастным девицам дорогого джина, который они как-то похвалили. Нет, право же, Президент тоже любил человечество, только по-своему.
Торжественно вручили обожженному африканским солнцем голому ходячему больному виски и пошли в рецепшен. Там в бильярдной за одним столом брат «разделывал» пожилого немца, за другим играли девушки из нашей группы, Таня и Валя. Они так женственно обходились с тяжелым кием, что мы сели в кресла и залюбовались. Их движения отличались закругленностью и плавной мягкостью.
И вдруг в заведение ввалилась толпа пьяных немцев. Они направились к девушкам и стали что-то горланить, гаденько хихикая. «Эй, бойз, гэт аут, пли-и-из!»(«Эй, ребятки, пошли вон, пожалуйста!») — крикнул им Президент. А мне шепнул, что если они сейчас «прыгнут», он им напомнит, кто кому надрал задницу в 45-м. Немцы пьяно покачнулись, оценивающе глянули на решительную и спокойную физиономию Президента с чеканным профилем, на его тяжелые кулаки, на мои вздувшиеся буграми мышцы и брата с тяжелым кием в руке и, махнув рукой, пошли на выход. Сразу за дверью находился бассейн. Они туда рухнули всей толпой с криками и фонтанами брызг. Сколько же они просадили, учитывая, что пили они в баре отеля, где бутылка крепкого спиртного стоила 150-300 долларов, отчего этот бар не пользовался популярностью. Девушки ласково посмотрели на Президента, а он предложил сходить в ресторан, отметить победу над немецкими агрессорами. Но они тактично отклонили предложение, сославшись на то, что они ждут своих английских друзей. «И эти туда же!..»
«Давай позвоним Мохаммеду, напомним о поездке в пустыню», — предложил Президент. Мы набрали пятизначный номер, и Мохаммед сказал, что сейчас приедет. Через десять минут он подкатил на джипе и поинтересовался, как мы отдыхаем. Мы ему предложили отдохнуть вместе, по-нашенски, по-россиянски. Пошли в мой номер. Там лежал голый обожженный и выдавал органные рулады. На тумбочке выстроилась батарея пустых пивных банок и ополовиненная бутылка виски. Мохаммед уважительно закивал головой. Я достал из сумки бутылку «смирновской» и налил Мохаммеду целый стакан. Тот залпом выпил и от закуски отказался.
— Давай еще!
— Погоди. Давай поговорим о завтрашней поездке, — сказал деловой Президент.
— Утром выходите к отелю к 10 часам — и весь разговор. Наливай!
  Я внутренне кричал ему: «Остановись, мусульманин!» Президент налил ему полстакана водки. Тот выпил залпом. Бананы и апельсины остались нетронутыми. Банку красной икры он подцепил двумя пальцами и сбросил в свой карман. Наконец, его разобрало, и он стал рассказывать, какой он сильный и богатый. Тут на запах спиртного заскочил брат, узнал, что был разговор о завтрашней поездке в пустыню на берег моря для подводной охоты, оживился и принес свою бутылку водки. Мохаммед протянул стакан. Брат налил до краев. Бедуин выпил залпом. «Могёт!» — уважительно произнес брат.
Я спросил бедуина, а станет ли ему лучше, если он выпьет еще. Тот сказал: «Станет». Я ему еще раз сказал, что он очень умный и практичный мужик и пусть подумает, прежде чем ответит. Он подумал, повращал глазами, пошевелил толстыми губами и уверенно рявкнул: «Йеа!» ...Спустя пять минут мы с Президентом растаскивали их: одного в номер, другого в джип. Валера предложил Мохаммеду подвезти его до дома ...квартала. Тот обиженно протянул: «А-а-ай э-э-м мэ-э-н!»(«Я мужик!»), завел своего железного верблюда и погнал его с бедуинским криком «Йо-хо-хо!» в сторону пустыни.
Утром в ресторане, пока брат пил чай — чашку за чашкой, мы изучали необычную компанию, занявшую соседний стол. В обществе черноликих арабов — двух мужчин и пожилой дамы — восседала светлокожая красавица с громадными восточного типа глазами, но не в парандже, а в мини-шортах и майке с глубоким вырезом. Из шорт лихо торчали длинные ноги, а в пальцах с ярким маникюром тлела сигарета. Девушка не прятала глаз, а с вызовом разглядывала окружающих.
Без пяти десять в ресторан ворвался мясистый Мохаммед и стал нас торопить. Он не маялся от выпитого вчера литра водки, брызгал энергией и шумным весельем. Решили мы ехать на двух машинах: на его джипе впереди и нашей «Хонде» сзади. Прикинули, что по колее, проложенной тяжелым джипом, японская капризница не забуксует, а если и сядет в песок, то джип ее вытащит. Погрузили в машины подводное снаряжение, спутниц и под грубоватые шуточки генерального бедуина тронулись в пустыню.
Проехав по шоссе километров двадцать, свернули в сторону моря и по берегу поехали дальше, пока не остановились у ворот с колючей проволокой. В воротах стоял военный в войлочной форме с «Калашниковым» наперевес. Мохаммед сказал пароль «эти со мной», и нас пропустили. Мы находились на территории бывшей советской военной базы, откуда коммунисты грозили Ближнему Востоку ядерной дубиной. Также беспрепятственно мы проехали еще два кордона и оказались на берегу глубокой бухты с темно-фиолетовой водой.
Со стороны берега лагуну окружали крутые барханы с белым песком. В бухте кроме нас оказались еще двое рыбаков с удочками и с ведрами, наполненными рыбой. Пока брат надевал подводные доспехи, я в маске нырнул в воду и испытал чувство невольного страха: дно резко углублялось, и подо мной темнела бездна. Да еще этот громила в шутку заорал: «Ша-а-арк!» («Акула!»). Я на всякий случай поискал на поверхности треугольные плавники, знакомые по фильму «Челюсти». Плавать что-то расхотелось, и я забрался на берег. Взял «Зенит» и увековечил брата в гидрокостюме.
Потом почувствовал, скорее подсознательно, близкую опасность и увидел, что к моим ногам, по щиколотку в воде, подплывает мерзкая змееобразная мурена с наглыми глазками и разверстой пастью, усеянной ядовитыми зубами. Успев сделать кадр, я выскочил из воды. Холодный пот стекал между лопаток и струился на белый песок. Я крикнул брату, что имел свидание с муреной, но он только махнул рукой, и сия пучина поглотила его.
Президент в гидрокостюме тоже плавал и сообщал о размерах рыб, креветок и осьминогов, попавших в поле его зрения. Наконец, брат вынырнул и вознес над головой пронзенного попугая. Счет открыт.
Мохаммед показал пальцем на песчаную гору, подступившую к лагуне, и сказал, что с этого склона его дети любят съезжать по песку, как русские по снегу. Я понял намек и полез на гору. Мелкий белый песок сыпался под ногами, я скользил, но упорно полз наверх. За что получил в награду прекрасный вид, открывшийся с высоты. Вода залива отсюда казалась почти черной, лишь у самых берегов голубела. С обратной стороны до горизонта чередой катились волны песчаных холмов, меняя цвета от белого до серо-бурого. Не было ощущения статичности, нет! здесь все двигалось, пульсировало, парило. Песок долин казался манной кашей, вытекшей из сказочного горшка и заполнившей низины. Самые высокие и таинственные горы подпирали небо у горизонта и манили к себе. Я лег на спину и, глядя на небо, медленно поплыл вниз. Мелкий песок стекал вместе со мной. Скольженье и полет... Сколько продолжался спуск не помню, очнулся, когда мои ступни уперлись в армейские ботинки Мохаммеда. Он нагнулся надо мной и спросил все ли у меня в порядке. «Хакей, — сказал, — маджестик» («Чувствую себя великолепно. Благодарю за трогательную заботу о моем здоровье и настроении, а так же за идею. Кажется, я понял твоих детей, которым это нравится. Действительно это было волшебно»).
Через пару часов мы обыскали весь берег в поисках ракушек, пообедали бутербродами и стали маяться от жары и безделья. Народ возроптал на увлекшегося подводным царством брата. Но тот не реагировал ни на наши крики, свист, ни на гудки джипа. Тогда мы приняли решение оставить брату Мохаммеда с джипом, а самим ехать домой на сиесту. Военные нас спокойно пропустили, и мы с ветерком вернулись в отель. И сразу разбежались по номерам под пресный душ: морская соль разъедала кожу.
В номере обожженный Валера уже смело лежал на спине и в обнимку с бутылкой виски смотрел телевизор. Я смыл под душем соль, окатился холодной водой и, освеженный, вышел из душа. Мы с ним обменялись шутками, я выпил бутылку местной минералки из холодильника и взял в руки книгу.
Вечером в рецепшене ярославский Валера с братом возбужденно уговаривали наших туристов съездить завтра на катере на подводную охоту. Брат обещал им чудеса подводного мира и сытный обед из свежей рыбы. Рядом с ними сидел Халид и поедал глазами наших блондинок. «Однако ничего у них не получится, — напророчил Президент. — Все, что начинается по пьяному делу, обычно проваливается».

Последний день в Хургаде мы решили начать с пляжа. Там собралась почти вся наша группа. Мы загорали так, будто впитывали ультрафиолет про запас, купались с такой жадностью, как в последний раз в жизни. Играли в волейбол, ловя мяч руками и солнечных зайчиков — глазами. Мы играли в теннис мячиком, привязанным леской к трубе, вращая его со свистом. Официанты сбились с ног, угашая жажду напитками. Мы проживали его, как последний день своей жизни.
Президент подозвал официанта и затребовал спутниковый телефон — любимую игрушку деловых людей. Попивая сок, по колено в воде, он объяснял абоненту на том конце провода, что он не в Москве, а в Африке на пляже и дает наставления из бирюзовых вод Красного моря. Собеседнику в Москве это надо было еще переварить, и Валера пока уточнял, какая там погода. «Скока-скока? Пятнадцать мороза? А здесь — тридцать жары». И все в таком роде.
Он катал Олю на водном мотоцикле — до горизонта и обратно, поднимая каскады брызг до синего неба. Я нырял в пучину вод, прощаясь с флорой и фауной богатейшего моря планеты.
Потом мы реализовали мечту: взяли напрокат велосипеды и проехались на них до края Хургады. Автомобили нас уважительно объезжали. Ветерок трепал нам волосы. Приятно было ощущать скорость всем телом. В этот день я вспомнил, что такое мышечная радость! Эта радость по-детски безыскусна и естественна для нормальных людей, которые живут в гармонии с природой. Как нам не хватает этих человеческих ощущений в городах! Президент махнул рукой в сторону уличного кафе, и мы остановились выпить сока. Наши физиономии, наверное, излучали такую радость, что официант засмеялся и принес стаканы, ослепляя своей белозубой улыбкой. Мы, кажется, не только увеличивали их товарооборот, но и всемерно повышали настроение.
Объехали кругом строительство нового отеля. Рабочие, не особенно поспешая, таскали носилки с гравием. Тут же по стройплощадке паслись черные тощие козы. Они с аппетитом поедали бумагу, рубероид и лизали цемент. «Они, наверное, и доятся цементным молоком», — предположил Президент.
После освежающего душа мы оделись прилично и отправились с напарницами поужинать в каком-нибудь необычном заведении. Недалеко от «Шератона» мы нашли ресторан «Морской». Он занимал несколько террас на самом берегу моря. По ним каскадом журчала вода. Каждая терраса окаймлялась густым кустарником. На одной из них размещалась детская площадка с игрушками. В пяти метрах шуршала морская волна.
Президент заказал самого большого омара. Этого распластанного на подносе красного гиганта принес ему торжественно в белых перчатках официант в белом смокинге с прямой спиной. На салфетке он разложил штук пятнадцать никелированных инструментов для операции. Не хватало только аппарата искусственного дыхания и масок на лицах. Ассистировали хирургу наши спутницы. «Скальпель!» — скомандовал Президент, и операция началась. Большие куски розового сочного мяса хирург извлекал из-под жестяного панциря пожарного цвета и раскладывал по тарелкам. Народ их поглощал со стоном, закатывая глазки и щурясь. Спустя полчаса на подносе остались только выскобленные хитиновые пластинки разной формы.
Ниссан обещал нам вечером супер-шоу «танец живота», поэтому мы к назначенному часу поспешили в дискотеку отеля. Там уже грохотали арабо-европейские ритмы. Омар в серебряном костюме дирижировал музыкальными аппаратами. Зал быстро наполнился разноязычным народом. Официанты настойчиво предлагали напитки. Мы опрометчиво заняли столик поближе к дансингу. Рядом присели Таня с Валей. Бои с Туманного Альбиона, видимо, получили отставку. Взглядом они выразили готовность к продолжению знакомства, но тут появились наши штатные спутницы и заслонили нас от конкуренток своими телами, изысканно упакованными мсье Диором.
Но вот после бурного конферанса Омара на дансинг выскочила восточная красавица с обнаженным пупком и стала совершать им вращательные движения. У девушки была стройная фигура и длинная, как у Нефертити, шея. Показав гибкость талии и рук, она сорвала сдержанные аплодисменты русских и хулиганский свист иноязычных туристов. Следующий танец она стала разнообразить вызовом засидевшихся зрителей в свою компанию. Она пронеслась мимо нас, обдав ароматом дорогих духов. Сначала выбрала парочку толстых немцев, но они раза три дернулись и сошли с дистанции. Следующей жертвой она выбрала молодых американок. Эти не комплексовали, но выпадали из ритма и переходили на банальный рок-н-ролл. Когда девушка, наконец, подбежала к нам и за руки вытащила нас с Президентом в скрещение прожекторов, мы уже были готовы на все, лишь бы не уронить престиж милой родины.
Патриотизм вызвал из глубин нашего опорно-двигательного аппарата неведомые танцевальные таланты. Эх! как мы приударили! В нашем танце блистали грани комаринского и гопака, твиста и шейка, рок-н-ролла, рэпа и лезгинки. Сюда же мы ненавязчиво вплели восточную вязь и отполировали все это спортивной акробатикой. Глаза танцовщицы посылали в нас шаровые молнии, вокруг мелькали огни цветомузыки, блистал зеленый лазер и синие вспышки фотокамер. Немцы и янки, итальянцы и англичане, русские и украинцы — вскочили с мест и бурно ликовали. Омар кричал в микрофон «Браво!», публика — «Русские идут!»
Девушка еще танцевала, а к нам подсел Ниссан и поздравил с триумфом. «Ты нас еще на танке с «Калашником» в руках не видел…» — небрежно бросил Президент. Мы спросили, с кем эта мастерица искусств. Он сказал, что это самая дорогая танцовщица в Хургаде. Ее приглашают только в престижные дискотеки. Час ее работы стоит 800 долларов. Она уже купила себе дом с бассейном и «Мерседес», а сейчас копит деньги на замужество. Дело в том, пояснил гид, что эта подозрительная профессия не позволит ей выйти замуж по-мусульмански, поэтому ей необходимо накопить много денег, чтобы какой-нибудь мужчина согласился пренебречь традицией и взять ее в жены. Бедная девушка…
Последний вечер в Хургаде подошел к концу. Завтра нам предстояло возвращаться в Каир для отлета домой. В президентском номере лежал печальный брат и пил виски на пару с сердобольным Валерой. Оказывается, он поехал с четырьмя согруппниками на подводную охоту, и там их арестовала туристическая полиция. Хорошо, в их криминальном коллективе оказался юрист с опытом международной работы. После длительных переговоров он отговорил полицию штрафовать, выгонять этих злостных браконьеров из страны и заставил даже вернуть брату его уникальное подводное ружье, изготовленное по спецзаказу на оборонном заводе. Валера с любовью смотрел на вышедшего из застенков и жалел его всей широтой ярославской души.
Они еще долго рассуждали о загадках Востока. Брат вспомнил, что в Москве египтяне ему обещали организовать подводную охоту, но ничего не сделали. И вообще, с обязательностью у них никак. Они ни разу ни в чем не отказали, но ничего сверх программы и не выполнили. Добавил, что и японцы, если отвечают «хай», то это не значит, что они говорят «да» и что-то для вас сделают. И вообще, мы для них «неверные», а значит, что вроде, и не люди совсем, а так...
Утром после обильного шведского завтрака, растянувшегося до обеда, мы рассчитались с отелем и погрузились в автобусы. Провожать нас пришли Халид и Мохаммед с сыном. Они обещали помнить нас всю жизнь и в ближайшие дни нанести ответный визит. «Обязательно всей семьей, с детишками, да родичей не забудь, ну и соседей, конечно, тоже!» — радушно приглашал Президент, называя номер телефона, только что выдуманный. Последними в наш автобус взошла загадочная длинноногая арабка в джинсовой мини-юбке с сопровождающими мрачными лицами.
В автобусе мы задремали, вытянув ноги на сложенные передние сиденья. За окнами проплывала Великая Пустыня. Она жила своей жизнью. Она густо населена, не только бедуинами и животными. Что-то еще живет здесь, притягивая людей... Пустыня — большой живой организм. Пребывание человека в пустыне меняет его, властно совершая в душе невидимый переворот. Здесь утрачивает цену суетливое мирское и открываются ценности истинные, живущие в глубине души. «Господи, Ты привел меня сюда. Я не знаю зачем. Это было не мое решение, я просто подчинился ему. И если Ты привел меня сюда, то, наверное, в этом есть какой-то непонятный мне смысл, в котором сокрыта Твоя воля. Прости меня, если я что-то делаю не так, как надо. Я просто пытаюсь быть с людьми, которых Ты даешь мне, терпеливым и добрым, насколько умею. И если это угодно Тебе, то пусть это будет. Только поясни мне, если это возможно, зачем я здесь?» И в ответ в моей голове прозвучала фраза: «Всему свое время». На темнеющем небе загорались пульсирующие древним светом звезды.
Мы вернулись в Каир. В отеле «Маади» нас встретили, как старых знакомых. Наскоро переночевали и утром последний раз прошлись по набережной Нила. Впервые мы близко увидели этот водоём при свете дня. По его бурой поверхности плавали сотни небольших рыболовных лодок с косыми парусами. Рыбаки вытаскивали сети, но кроме водорослей там ничего не было. Впрочем, может быть, именно это они и ловили.
Шли мы все дальше по набережной и вдруг набрели на христианскую церковь. Копты, наверное… Зашли внутрь. Там проходила служба. В подсвечниках с песком горели толстые белые свечи. Иконы необычного письма. Лики святых арабские. Молятся на арабском. Умывают лицо после молитв по-арабски. Но все равно это были христиане. Наши люди... И нам стало уютно, как в доме друзей. Я отыскал икону Богородицы. Поставил свечу в песок. На одной иконе был изображен берег Нила, и под сенью пальм ? Святое семейство в пору египетского бегства. И тут меня осенило: этот храм стоит на месте проживания Святого семейства. Вот почему здесь так хорошо! Во дворике присели на лавку в окружении цветов и пальм. Из храма выходили русские люди. Они были загорелы, скромно одеты, печальны; говорили по-английски, но русские. Как их сюда занесло и в какие времена, эмигранты каких времен и какой волны ? неважно. Они русские и они христиане. Братья.
Потом после недолгих сборов мы поехали в аэропорт. Там нас быстро пропустили через таможню, и мы последние паунды оставили в баре за чашкой кофе. Затем в аэробусе три с половиной часа летели на милую холодную Родину. В аэропорту наши верные спутницы Оля-Даша сделали вид, будто с нами не знакомы. За окнами лежал снег, мы стояли в очереди на таможню. Служащая авиакомпании со шваброй двинула нас по белым кроссовкам грязной тряпкой со словами «стоят тут всякие». Пахло потом и хлоркой. Ну, вот мы и дома!
Через неделю я купил книгу о современных христианских чудесах. Там писалось о чуде, которое произошло в 60-х годах в Старом Каире. В течение года Богородица являлась над храмом то в виде голубя, то в иконописном виде. Туда съезжались комиссии из разных христианских конфессий, и это чудо признали, как одно из самых ярких и долговременных.
Президент иногда зовет меня на свою дачу, и мы под треск камина говорим о рае и аде, о происхождении зла и о любви. И я вижу, как меняется его внутренний мир. У него иногда бывают неприятности, судя по его деньгам, крупные. Раньше он за советами ходил к знакомой колдунье, но потом с ней поссорился и теперь ходит в церковь. Однажды в воскресенье мы с ним вместе стояли на литургии в деревенской церкви недалеко от его дачи. Я не узнавал в нем того крутого новорусского, каким он был в Египте. А однажды он признался, что благодаря тому, что его близкие ставили за его здоровье свечи в нескольких церквах, он после одной серьезной разборки остался жив...
Однажды как-то, в житии протоиерея Алексия Мечева прочел, как во время проповеди батюшка «говорил глубоко прочувственно, со слезами, он говорил о любви, которая выше закона (преп.Авраамий ради спасения души своей племянницы Марии надел мирское платье, ел скоромную пищу, пил вино, находясь в месте разврата). В Батюшкином же чтении и с его комментариями, оно произвело потрясающее впечатление даже на священников». И подумалось мне, может быть, для обращения одного лишь Валеры в Православие меня и послал Господь в эту страну? Хотя, почему одного? Впоследствии и вся его семья вместе с ним встанет в очередь причастников. Но, об этом в другой раз…
Я полюбил пустыню. И часто вспоминаю великолепный закат, который мы встречали на вершине горы и ночные гонки на джипах. Я полюбил фантастические краски Красного моря и коралловые заросли с разноцветными рыбами. Свет египетский освещает мои африканские воспоминания и согревает в холодные дни.
Так, зачем я туда ездил?.. Еще узнаю. «Всему свое время».

Великая родовая тайна
Однажды стоял я в храме на литургии и умилялся. За что, думаю, мне такие милости от Господа? И работа у меня денежная и непыльная; и родители золотые, и друзья хорошие, и жить мне интересно. За что? Ведь человечишка я никудышний, хорошего во мне ничего нет, все делаю не так, грешно, страстно и непутево. Вон какие люди вокруг: молятся, спасаются, на них Дух Святой почивает. А я? Олух непутевый. …А дарами, милостью и любовью Господь осыпает меня непрестанно. За что? Почему?
Так и не разрешив эту задачу, вернулся домой. В прихожей рядом с моими шлепанцами стояли незнакомые туфли. Потом услышал посторонний голос. Я вошел на кухню. Там за столом рядом с мамой сидела тетка Нюра из маминой деревни и пила чай с пирожком. Она меня обняла, зацеловала, закружила, как маленького. От нее пахло душистым свежим сеном.
— Приехала я только на два дня, — огорошила она. — Это у вас летом в отпуска ходют. У нас там самая страда. Так что садись, племяш, и слушай.
— Теть Нюр, — вставил я словцо в поток ее бурной речи, — а ты помнишь, как я тебе про сны во сне и наяву рассказывал?
— Наверное поэтому, Андрюш, я сюда и приехала. Так ты слушай. Недавно похоронила я мужа своего Васеньку.
— Царствие ему небесное!
— Человек он был хотя несамостоятельный, но церковный. Зарабатывал отхожим промыслом. Проще говоря, халтурой. Денег привозил домой в лучшем случае половину. Остальное с дружками пропивал. Ну да ладно. О покойниках только хорошее. Так вот месяца три тому сильно он расхворался. Лежал в расслабухе: ни ногой, ни рукой качнуть не мог. А каково это мужику-то!.. В общем, страдал мой Васенька до слез. Я-то, честно признаться, частенько его ругала и сильно обижалась, бывало. А тут, как рукой сняло: простила ему все. И стал он мне родней и ближе, чем в молодости, когда мы с ним женихались и любили друг-дружку. А однажды ночью сплю я крепко с устатку. И вдруг просыпаюсь и вижу: открывается дверь и входит архиерей в золотом облачении и говорит: «Ты, Анна, поднимайся и беги за священником. Мужа твоего Василия нужно исповедать и причастить. Жить ему осталось двое суток». Отвернулся и пошел. Потом в двери остановился, повернулся ко мне и строго так пальцем погрозил: «Поторопись, Анна. Спасай мужа!»
— А что за архиерей был. Ты узнала?
— Так вот и говорю чего. Слетела я с кровати и подбежала к красному углу. Там у нас кроме икон еще фотографии висят. Смотрю: на старинной карточке тот самый владыка, только молодой. Переворачиваю, а там надпись: «Анечке от деда. Иерей Владимир». Потом вспомнила, что в шестидесятых приезжал он к нам. Он тогда всех родичей объезжал, чтобы верующих поддержать. Да вот беда: кроме нас с мамой ни одного верующего в роду не оказалось. Тогда он эту фотографию мне на память и подарил.
— Так ты дядю Васю-то спасла?
— А как же! Разве после такого можно иначе? Нашла я батюшку, привезла его домой. Он исповедал Васеньку, причастил и соборовал. А ровно через двое суток после прихода владыки он и преставился. Час в час. Я проверяла. Так что молитвами владыки Варсонофия отошел он в Царствие небесное.
— А откуда ты узнала его нынешнее имя?
— Да ты ж мне слова вставить не даешь! — возмутилась тетка. — Слушай! Гостила у нас тетка моя Нина, что на Урале жила. Она рассказала мне по секрету… Ой, тогда боялись всего церковного-то, жуть что было! Рассказал она, что дедушка наш был священником, отцом Владимиром, сидел в тюрьме, потом выпустили и как это?.. Хирото… В общем, поставили его епископом и дали ему имя Варсонофий. Он там на Урале монастырь и много храмов построил. Вот у тебя, Андрюша, какой родич-то! А ты спрашиваешь, откуда с детства Царство небесное видел. Тебя, миленький, сам покойный Владыка-мученик вымаливает. Так ты уж того, постарайся. И его каждый день в молитве поминай. И обращайся к нему почаще, вот так: «Молитвами владыки Варсонофия помилуй мя, Господи». Понял?
Все воскресенье мы с теткой проговорили. Гуляли по парку, сидели за столом и говорили. Она мне снова про свою жизнь рассказала. Выходило так, что наш духоносный родственник и ей устроил сплошную цепочку чудес. Как, например, еще можно объяснить такое. Никогда тетка не скрывала своей веры. Всегда бежала по первому зову и крестить, и отпевать, и на службы ходила не скрываясь — и ни разу за это не поплатилась. Ни одного церковного праздника она не работала. А ведь бригадиром была. И даже парторг колхоза ее не трогал: уважал и боялся. Посмеивался, конечно, над ее «темнотой», даже раз на собрании отругал прилюдно. Но чтобы донос написать или там персональное дело завести за религиозную пропаганду — этого не было. И это притом, что тетка вслух называла коммунистов иродами. Да, чудеса.
Этот визит тети Нюры стал как бы поворотной точкой в моей жизни. Многое встало на свои места. Многое тайное стало явным. Одно я понял еще глубже: действительно, я ничто, грешник; а все хорошее в моей жизни случалось по молитвам моих дорогих покойников. В первую очередь, по молитвам владыки. Вот и на Святую землю попал я тоже не просто так. Но об этом подробней и обстоятельно.

III. Мой Израиль

Началось это, пожалуй, с Абхазии. Брат часами плавал в море, а я среди безлюдных камней помногу читал Библию, находя в ней все новые глубины мудрости, читал жадно, с интересом. В моем сознании возникали картины из библейских времен и оставались в памяти.
Потом случилась поездка в Египет: живая пустыня, пронзительная близость и недосягаемость Востока. Ощущение тайны ? и полная беспомощность в ее разгадывании. Это сейчас я понял, что тайна жила там, за Красным морем, в Израиле. Поездка в Египет стала предчувствием паломничества в Израиль. Без этой подготовки на одиночную поездку на Святую землю я ни за что бы ни решился. И паломничества просто бы не состоялось...
Вспоминается чудесная телепередача «Клуба путешественников» об Израиле. Показали Иерусалим, храм Воскресения, где на праздник Пасхи происходило чудо: возжигание Благодатного огня. Греческий православный патриарх входил в Кувуклию — часовню внутри храма с гробницей — со свечами, молитвенно просил Бога послать огонь. Из-под свода храма появилось голубоватое облако, из него сверкнула молния, и пучки свечей в руках священника вспыхнули невещественным огнем, который в первые минуты не жжется. Все это происходило под молитвы, восторги и рыдания сотен паломников из разных стран. А однажды во время Пасхи произошло непредвиденное. Инославные иерархи подкупили охрану и закрылись в храме, не пустили внутрь никого (захотелось чуда слева, путем насилия…). Патриарх долго стоял у ворот храма и в горячей молитве просил Бога не оставить людей без знамения (по преданию, в год, когда огонь не сойдет, начнется конец света). И тогда ударила молния, колонна треснула, из трещины вырвался огонь и зажег свечи патриарха. Трещину с оплавленными краями показали крупным планом.
Потом читал книгу «Русский Иерусалим», написанную русской монахиней Натальей, которая жила на Святой земле в 1980-х годах. Она каждый год описывала чудо Благодатного огня, а также другие чудеса, которые постоянно происходят на Святой земле.
После этих приглашений, сначала робко, потом все настойчивей, в моей душе появилось желание, а потом и потребность посетить Святую землю.
Говорят, человек я общительный. Люблю делиться впечатлениями. Это похоже на источник, бьющий из глубины души; это как открытие, требующее немедленного опубликования; как любовь, которую пока некому нести, но она уже есть, живет и нуждается в проявлении.
Часто эти открытия случаются среди ночи. Говорят, именно в полночь открываются небеса, и ангелы чутко прислушиваются к нашим сердцам, чтобы донести молитвы к Престолу. Может быть, поэтому люди духовные и творческие ценят ночные часы, когда утихают суета и шум, замирает время и «душа с Душою говорит». Случается, остро чувствую потребность поделиться нахлынувшей радостью открытия... но, увы, не с кем! «Иные спят, а те далече». Поэтому я настойчиво искал спутника для паломничества. Больше года тешил себя надеждой, что такой человек отыщется. Но кому я ни предлагал, получал отказ. Причиной называли отсутствие денег и времени. Некоторые начинали считать, сколько разных ценных вещей можно купить на эти деньги. Кто-то говорил, что они еще не созрели для столь серьезных путешествий. Только один согласился и полгода планировал вместе со мной, как мы туда поедем, какие посетим места, а потом недельку отдохнем на Красном море. Но и ему не довелось: нашлась помеха.
Да и со мной было не так благополучно. То в Париж, Лондон, Прагу тянуло, то в Таиланд или Голландию. То проблемы со здоровьем, то непредвиденные траты — и отложенные деньги исчезали. Да и одному ехать страшновато. Случись что, ведь некому спину прикрыть…
Время поездки запланировал так, чтобы там спала жара, но было еще не холодно. И чем ближе становился намеченный срок, тем более сильная тоска охватывала меня... Потребность росла, желание ехать достигло апогея, но какое-то сомнение заползало в душу, отговаривало и пугало. Вроде бы серьезных причин не ехать не было. Одиночество? Но к этому не привыкать, знакомо. Опыт заграничной поездки, знание английского ? имелись. Даже деньги нашлись, как-то вдруг, необходимая сумма появилась, заработалась.
Все ярче и соблазнительнее в воображении вспыхивали картины ночного Парижа, респектабельного Лондона, пестрого Таиланда. Но когда я сравнивал все это со Святой землей, по которой ступал Сам Иисус Христос ? блудные картинки рассыпались. Не проходила только тоска.
И вот из поездки на Кипр приехали знакомые. Они сумели съездить на один день в Израиль и посетили Иерусалим. Я впитывал каждое сказанное ими слово. Когда они прикоснулись к плите Гроба Господня, будто сильные токи полились по рукам. Несколько дней находились они под впечатлением. У меня самого мурашки сыпались по спине. Большую светлую радость унес я домой.
Моя решимость еще более окрепла. Они сообщили одну новость. Во время посещения Иерусалима, там происходили вооруженные стычки между палестинцами и израильтянами из-за туннеля под городом. Туннелю этому уже не один год, но именно в день их приезда произошли волнения... Значит, и у них были препятствия! Позже я читал о паломниках разных времен, и везде упоминались сопутствующие неприятности. И тогда я понял ? это нормально. Есть, кому искушать людей, ступивших на путь духовный. Что о нас, грешных, говорить, когда он Христа в пустыне искушал. Это меня успокоило, насколько это возможно человеку, все острее чувствующему свою греховную немощь. Только с некоторых пор в моей жизни появилась мощная вполне явственно ощутимая для меня Сила, защищающая меня, утешающая и укрепляющая в делах добрых.
Следующий момент моей предпаломнической истории. В канун поездки произошел концерт в Консерватории, куда меня пригласили друзья, вернувшиеся с Кипра. Впервые исполнялись «Страсти по Матфею». Я неуч в классике, поэтому оцениваю такие вещи душевно. На сцене происходило таинство, рождался шедевр. И я чувствовал это. Звуки несли меня в такие чистые высоты, что в иные мгновения с трудом понимал, где я: на земле или уже …там. И когда со сцены мощным рефреном побеждающе звучало «Алиллуия!», на душе появилась чистая радость. В сознании молниями проносилось: «Если такое возможно в России ? она непобедима тьмой! Нет, не забыл нас Спаситель, любит и ждет нашего прозрения!» Шли мы вчетвером после концерта по ночным улицам, и я согревал полученную радость в груди, кутал ее всеми слоями своей материальности. Потом эти воспоминания еще не раз поддержат меня в тяжкую минуту.
Именно той счастливой ночью созрело окончательное решение: я еду!
О, если бы только нашим выбором в пользу Любви и Света кончались наши неприятности. Во время приобретения путевки в турагентстве я четко несколько раз сказал: мне нужно паломничество. Девушка-оператор перечисляла города, которые мне доведется посетить; предлагала различные отели… Причем беседа строилась так, что они все выяснят, уточнят и дадут подробную программу через пару дней. Практически я все выяснил только уже в Израиле.
Довез меня до аэропорта друг, высадил и попросил привезти сынишке крестик. Довольно быстро прошел таможню и в ожидании рейса присел за стойку бара выпить кофе. Оплату с меня взяли в долларах, а сдачу выдали рублями.
В зале с рядами кресел собрались вялые бледные люди. Интересно, что их тянет в Израиль? Вон ту молодую семейку, например, с грудным ребенком. Или вот эту престарелую парочку, которые обнимают друг друга и сумки. Дальше нас пропустили в стеклянный коридор и перегнали в круглый аквариум накопителя. Там царил холод. За окнами уныло серело тяжелое небо. Притихшие самолеты жались к обледеневшей, закованной в бетон земле. Но вот над нами сжалились и запустили в салон «Боинга-757» с надписью на носу «Сиэтл». Так, ничему не удивляться…
Нас впечатало в сиденья. Лайнер оторвался от полосы, и мы сквозь бело-серую пелену облачности вырвались в царство солнца и синего неба. Через некоторое время в иллюминаторе среди разрывов фантастически величественных облаков появилась незнакомая земля: горы, озера, море. Вот среди гор появились домики под красной черепичной крышей. Это всегда удивляло ? всюду живут, куда бы тебя не занесло ? всюду живут люди! Даже там внизу среди голых скалистых гор. Вон их сколько ? разбросанных там и сям деревушек.
Когда я по трапу сошел на землю древней страны, сразу ощутил приятное тепло яркого южного солнца. Невдалеке шелестели пирамидальные тополя, зеленела травка.
В громадном стеклянно-бетонном здании аэропорта «Бен-Гурион» на паспортном контроле молодой таможенник каждому из нас учинил допрос. Молодых с ребенком, узнав, что они на постоянное жительство, сразу отправил в надежные руки контрразведки. Меня спросил, зачем я сюда прибыл? Я сказал, что приехал посетить христианские церкви. Он долго подозрительно буровил меня глазами. И спросил, сколько у меня денег. Много, сказал я. Он просил уточнить. Тен таузенд долларз (десять тысяч долларов), сказал наобум. А где вы собираетесь ночевать? В отеле, говорю. Каком? Самом лучшем, конечно. Я достал путевку (ваучер, по-ихнему) и вслух прочел название отеля. Он неторопливо изучил документ, вернул и вдруг озарился счастливой улыбкой: «Добро пожаловать в Израиль!» ? «Ну, ты даешь, парень, прямо артист!» ? похвалил его по-русски.
Дальше по схеме, выданной мне в турбюро, мимо фонтанов и людей с плакатами «На постоянное жительство» пошел вслед за мальчиком. Светлый такой домашний юноша лет семнадцати привычно толкал перед собой тележку для багажа. Сам я тащил свою сумку на плече, перегнувшись наискось. Про себя же думал, к кому такие юноши сюда приезжают? У стойки с надписью что-то вроде «Чешир» предъявил путевку. Конверта с моим именем там не оказалось. Не волнуйтесь, упокоили, мы вас до отеля и так довезем. Потому что видно, что человек вы честный. И улыбнулись по-чеширски. Приятные люди, подумал я, присел в кресло и погрузился в ожидание.
 Рядом сидели пожилые влюбленные и снова обнимались. Совет да любовь, кивнул я приветственно. Что так заметно, спросила дамочка, сняв руку с сигаретой с плеча седого друга. Ничего, ничего, сказал я, не стесняйтесь, в наше прохладное время на вас глаз согревается. Они признались, что приехали сюда «в романтическое путешествие: посмотреть и поплавать». Назвали имена: Лариса и Вадим. Я тоже представился.
К нам подсели две девушки, лет семнадцати. Их сопровождала суровая бабушка с больными ногами. От них мы узнали только имена и основные вехи маршрута, да и то с помощью Ларисы. Эта триада собралась побывать за неделю во всех ценных местах: Иерусалим, Тель-Авив, Эйлат, Мертвое море, Галилея. Лариса с жалостью посмотрела на девушек, пока еще полных сил.
Потом нас шестерых везли в микроавтобусе до Нетании по отличной дороге. Вокруг зеленели деревья, в листве мелькали оранжевые и желтые цитрусовые шары. Между посадками желтела каменистая жесткая земля пустыни ? естественный местный ландшафт. Все зеленые насаждения здесь ? искусственные.
Нетания оказалась симпатичным курортным городком с фонтанами, пальмами, цветами. Мой небольшой отель стоял на берегу Средиземного моря на тихой уютной улочке. Вокруг лепились такие же, примерно, бетонные отели. Вокруг каждого ? свой компактный зеленый уголок с цветами, пальмами, столиками под яркими зонтами от солнца. Портье отобрал ваучер и взамен протянул ключи от «рум намба эйт тен».
Под окнами моего прокуренного номера перекатывались фиолетовые пенистые волны. Вышел на балкончик, растянулся в кресле и с полчаса не мог оторваться от созерцания закатного морского великолепия: солнце садилось в багровую дымку, цвета постоянно менялись по-южному контрастно, морская поверхность поочередно принимала все переливы спектра. Завораживающая картина!
Вечером вышел из отеля и побрел по улочке. И тут случилось нечто. С детства нравилось мне читать о тропических странах. Каким-то образом в моем сознании засел образ улицы, на которой я мечтал пожить. И вдруг я понял, что именно в тот миг я шел по улице моей мечты. Мне точно было известно, что за углом того трехэтажного дома, покрашенного в абрикосовый цвет, есть маленькое кафе с тремя пальмами. Дойдя до угла, я обнаружил кафе. И три пальмы лениво покачивали лаковыми крыльями. У меня перехватило дыхание, я ускорил шаг. Ага, вот. За углом этого желто-белого дома с большими террасами, справа, за рестораном и автозаправочной станцией среди высоких кустов олеандра блеснет море. Я почти добежал до угла, свернул, увидел улочку, спускающуюся по направлению к морю. Но моря видно не было. Я прошел мимо небольшого ресторанчика, обошел пустую заправку с сонным парнем в оранжевом комбинезоне… И обнаружил перед собой стену из кустов олеандра, густо усыпанную розовыми душистыми цветами. Наконец, невдалеке нашел лаз, который, наверное, использовали местные пешеходы. С гремящим сердцем сделал четыре шага вдоль кустов и заглянул в прореху. Точно! Вот оно море, голубое, сверкающее, пенистое! Дэ-жа-вю-ю-ю…
Ошеломленный, вернулся к своему отелю и от него пошел в обратном направлении — в центр городка. Меня буквально преследовал густой аромат цветов и травы. Все это так обильно благоухало, цвело, зеленело, что просто голова кружилась. Наконец, вышел на главную улицу, где неслись стада автомобилей. На меня пахнуло привычными бензиновыми парами, и я успокоился. Гуляя по улочке с лавками, ресторанчиками и банками, набрел на кафе с вывеской по-русски: «Театральное».
Там над стойкой бара шумел телевизор: показывали футбол из Москвы. Рядом сидел парень и напряженно «болел». Он оказался украинцем из Черкасс. Мы с ним познакомились и встречались каждый день. Жил он в Израиле уже пять лет из своих 23-х, свободно говорил на иврите и английском. Работал в фирме, которая занималась изготовлением и установкой металлических дверей и решеток. Платили ему около двух тысяч долларов. Конечно, на Украине такие деньги заработать было непросто, особенно если без криминала. Хотя в лице моего собеседника было нечто такое, что, казалось, последнее обстоятельство вряд ли бы его остановило. Он жадно слушал мои художественные зарисовки из российской жизни. Сам же рассказал о своей работе. Как большинство, работал он часов по 10-12 с единственным выходным в неделю ? «шабат». Особенно «весело» работать было летом, когда жара достигала 55-ти градусов. Пот заливал сварочную маску, после проварки каждого шва он выливал из нее пол-литра потовыделений. Такое случалось, например, в Эйлате, где он работал прошлым летом.
На следующий день экскурсий в моей программе не было, и я решил искупаться в Средиземном море. Уж больно аппетитно бегали по берегу моря с самого утра десятки людей разного возраста и комплекции. Но сначала я спустился в ресторан позавтракать. Там на шведском столе толпились подносы со знаменитыми молочными блюдами. Мой карманный путеводитель настоятельно рекомендовал попробовать: творог и сливочные пасты разных цветов, йогурты, масло, маргарин. Тут же подрагивали фруктовые желе и джемы, дымились тосты и румянились булочки. В пакетиках выстроились сухие сливки, сахар и сахарин. В стеклянных емкостях бурлили разноцветные соки, пахло кофе и ванилью. Заметил, что съеден почти весь бесхолестериновый маргарин, в то время как к натуральному сливочному маслу, кишащему страшным холестерином, никто и не притронулся. Кроме меня за столиками веселились немецкие и французские седые и крашенные пенсионеры. Это, видимо, их рук дело. Прислуживали нам бойкие хохлушки в белоснежных передниках без следов загара на коже.
После завтрака я спустился по лестнице к морю, укоряя себя за гнусное обжорство. Нет, эти шведские столы все же опасны для непривычных едоков. На берегу выбрал топчан с матрасом и удобным обзором, присел, любуясь белым песочком и легкой голубой волной. Ко мне подошел загорелый мужчина и по-английски потребовал от меня 10 шекелей за пользование муниципальным пляжем. Я расплатился и попросил полотенце. Но оказалось, это не по его части. Я вздохнул, избалованный египетским пляжным сервисом, и вынул из сумки свое, прихваченное из номера. Разделся и пошел искупаться. Вода прохладно окутала мое тело. Из-под ног прыснули рыбешки. Поплыл в сторону волнореза. Он густо облеплен рыбаками с удочками в руках. Дно везде ровно скучновато белело песком, вода меня достаточно освежила, и я поплыл назад. Отметился и ладно. Здесь вам не Египет, здесь климат иной.
На берегу топчаны постепенно занимались отдыхающими. Рядом со мной возлегали пожилые англичане, резвились французы помоложе, солидно парились немцы. По берегу все еще бегали спортсмены-любители в шортах с плеерами, детьми и собаками. Из воды вышли и прошагали мимо девушки с серьгами в пупках, у одной на руке отсутствовали пальцы. Их речь изрядно перчила «факами» и «шетами». Так ругались только советские коммунисты и американцы. Эти две — пожалуй, из-за океана, хотя… да нет ? американки. Лиц дамского пола без верхней части купальника, как в Египте, не наблюдалось.
Я попросил соседа-англичанина сфотографировать меня, обратившись к нему «сэ-э-эр». Он старательно искал ракурс, увлекшись, сбросил на песок кепку, которую безропотно подняла его леди. Вспотевший, но довольный, он вернул мне «Зенит» и с видом знатока похвалил оптику. Я поблагодарил его, протянув «сэ-э-эр», пожелал им наилучшего отдыха и с вещами пошел на выход.
В номере принял душ и вышел прогуляться по городу. Как ни странно, на улице жара почти не ощущалась. Лавки бойко торговали дорогим и не совсем качественным товаром, рестораны с надписью «только кошерная еда» наполовину заполнены едоками. Навстречу шли разноязычные туристы и местные жители. Две пожилые женщины неторопливо шли передо мной, широко расставив руки с кошелками. Одна жаловалась другой, что ее Жора требует класть в баклажаны больше чесноку, а у нее от этого печень болит. Местные отличались от туристов солидностью и поголовной сотовой телефонизацией. Некоторые мужчины на макушке носили шапочки-ермолки. Иногда мимо проходили бородатые раввины в черных широкополых шляпах с длинными прядями волос по бокам лица ? пейсами. Я подошел к одному такому ярко-рыжему и вежливо спросил по-английски, где ближайшая почта. Но он даже не взглянул в мою сторону. Простите…
Свернул на параллельную улочку. Там за высоким лавровым кустарником среди пальм и акаций тянулись двухэтажные коттеджи. У каждого припаркованы сверкающие «Субару», «Мерседесы» и «Вольво». Судя по всему, здесь жили богатые. Людей видно не было.
Снова свернул в переулок и набрел на лавку с вывеской по-русски: «Мясные деликатесы». Здесь стояла очередь, и продавец не успевал отпускать отнюдь не кошерную свинину, крабы и икру ? продукты, не поощряемые Ветхим заветом. Мужчины горячо и обстоятельно обсуждали, в какой водичке и на что лучше рыбку ловить.
Обедал в русском кафе. Там вчерашняя официантка Эля потчевала меня борщом, пельменями и комплиментами. Я с аппетитом ел и обменивался шутками. После обеда торопиться было некуда, я под кофе писал открытки домой. Всезнающая Эля сравнила меня с Хемингуэем, который писал «Фиесту» в кафе «Клозери-де-Лиля» на Монмартре. Подписывал открытки и для вдохновения наблюдал окружающее пальмово-фонтанно-цветочное пространство.
Мне нужно было купить что-нибудь приличное маме. Лариса сказала, что здесь товар в лавках «не очень», поэтому лучше сходить за покупками в «Бенетон». У сверкающего зеркальными стенами солидного трехэтажного универмага охрана с полицией тщательно проверила мою сумку. Наших туристов это особенно умиляло: у нас обычно проверяют на выходе, чтоб ненароком чего не стащили. Там же больше интересовались наличием взрывчатки.
У прилавков с товарами я понял, почему этот магазин так понравился Ларисе. Здесь действительно имелся любой товар хорошего качества, но по очень высоким ценам. Со вздохом купил отличный женский «свэтчер» за 240 шекелей (примерно, 80 долларов) и отправился «обмыть» покупку в бар. По пути, в который раз, зашел в ювелирный отдел посмотреть православный крестик, но опять не обнаружил.
Здесь же у прилавка дамочка лет 50-ти сначала по-русски, а потом по-английски спросила, нет ли у них шкатулок. И пожаловалась мне по-соседски, что никак не найдет приличных недорогих сувениров для своих немецких друзей. Я посоветовал ей купить крестики на цепочках и освятить их: такой подарок со Святой Земли недорог деньгами, но очень ценен. Мы с ней разговорились, и я пригласил ее в бар. Усадил ее в кресло, отодвинув его от стола. Эта традиционная процедура ее шокировала: «Вы, русский, и это умеете!» Мне стало неловко за знакомых ей русских.
Она оказалась румынкой, муж у нее был русским, живет она в Мюнхене, долгое время работала на русском радио. Теперь на пенсии и сдает свою большую пустую квартиру эмигрантам из России. И эти люди ее постоянно обманывают. Я заказал для нас кофе с пирожными, мы познакомились (ее звали Моникой). Я пытался ей объяснить, что русские, конечно, разные, но, в основном, народ простой. Потом спросил, знает ли она фамилии людей, которые у нее жили. Она назвала несколько, но среди них не было ни одной русской. Я сказал ей об этом. Она округлила глаза и очень удивилась, что в России живут еще и нерусские. Затем она на салфетке написала свой мюнхенский адрес и просила писать письма, что я и делал несколько раз, вернувшись домой.
Вторично шокировал ее оплатой нашего счета. Моника протягивала мне свои 5 шекелей, я же объяснял, что раз пригласил я, то и платить обязан, то есть, по-научному, «кто даму танцует, тот ее и ужинает». Она так и не поняла почему. Потом в своих письмах она несколько раз благодарила «за капуччино» и писала, что всем немецким друзьям рассказала, что русские, оказывается, «в барах за фрау платят и под них кресла двигают». Так мне удалось восстановить европейский престиж моего народа...
Вечером снова встретились с Сашей, и он гостеприимно пригласил меня в ресторан для сладкоежек «Капульский». О, эта широкая малоросская душа! Он готов был накормить и напоить каждого соотечественника! Здесь у входа за витринным стеклом выставлены десятки разнообразных тортов и пирожных. Мы поднялись на второй этаж, где удивила богатая отделка. Длинные столы занимали семьи с детьми, бабушками, дедушками. Играла мягкая музыка, на столах горели лампы с абажурами. Мой гостеприимный попутчик щедро заказал «капуччино» в высоких стаканах, безжирные диетические пирожные и торты: «лайт кэкс». Мы с аппетитом все это съели. Саша рассказал, что ему ребята из иммиграционной службы предлагали ехать на границу с Сирией и там обосноваться в бесплатном доме с большим участком земли, обещали помочь с бизнесом. Но он съездил туда, узнал, что там часто стреляют, и отказался. Я сказал, что читал в газетах, что сирийцы стягивают к границам с Израилем войска, а премьер предлагает готовиться к войне с сирийцами. «Так им и надо», ? огрызнулся Саша. «Богу всех жалко», ? сказал я миролюбиво.
Когда мы доели, я поблагодарил его за угощение. Он также вежливо с милой дружеской улыбкой передал мне на оплату счет... Я поблагодарил израильского друга за щедрое угощение, откланялся и направился в отель. Навстречу мне шагала парочка, причем супруг качался, а супруга в очень неприличных выражениях выражала свое несогласие с его состоянием.
У меня у самого состояние настроения было не очень. На переходе через дорогу я привычно остановился, чтобы пропустить длинный белый «Мерседес». Но лимузин затормозил, и водитель жестом предложил идти мне первому. Я ему жестами пояснил, что ничего страшного, мне спешить некуда, такую солидную машину могу переждать, как это принято у нас. На что водитель, все более расплываясь в улыбке, пояснил мне жестами: может, у вас так и принято, но у нас автомобилисты пропускают пешеходов вперед, независимо от их статуса, потому только, что они пешеходы и уже на этом основании имеют приоритет на дороге. Тогда я ему жестами пояснил, что мне скоро возвращаться домой, где приоритет у того, у кого машина дороже; и если у меня войдет в привычку их пешеходная избалованность, то дома я за это могу и здоровьем поплатиться. Тогда водитель белого «Мерседеса» в белом костюме, минутой молчания выразив мне искреннее соболезнование, жестами предложил мне все-таки перейти дорогу прямо сейчас и поскорее, потому что за ним собрался хвост из машин, терпеливо ожидающих завершения наших переговоров. Я поблагодарил жестом типа «мир и дружба на все времена», пожал плечами и перед сверкающим бампером лимузина пошел по «зебре» перехода. Вспомнился Чаплин, который в каком-то фильме издевался над автомобилистами. Он опускал на «зебру» и потом убирал с нее ногу, при этом автомобили то послушно замирали, то снова продолжали движение. Попробовал бы Чарли этот трюк в наших в региональных субьектах Федерации…
Зашел на переговорный пункт. Позвонил домой, чтобы успокоить родичей: жив, мол, и здоров. Мама не поверила, что сын звонил из далекого Израиля: так хорошо было слышно. Потом позвонил брату. Он попросил привезти святой землицы. Я пообещал. Наивный, я тогда не знал, как это не просто.
Еще одну проблему я никак не мог решить: мне нужно было в подарок купить православные крестики, освятив их на Святой земле. Так вот не оказалось их в ювелирных лавках. Только в одной затрапезной лавчонке уже на четвертый день у одесского эмигранта я купил православный крестик, но из-под полы, с осторожным оглядом по сторонам и за «очень дополнительные деньги».
Вернувшись в номер, включил телевизор и щелкал по всем каналам. Ничего интересного. Вышел на балкон и задумался: что-то так, да не так… Снова включил телевизор и уже внимательней пробежался по каналам. Вот оно что! Ни тебе голых задниц, ни затяжных поцелуев, ни развязности, ни грязи, ни гомиков ? ничего того, что активно культивируется у нас!.. Зато вот эта песенка «Израиль-Израиль-Израиль!», зовущая молодежь на защиту отчизны, ? почти по всем теле- и радиоканалам. Молодцы! Свой народ надо беречь…
Перед сном по телефону попросил портье разбудить меня в семь утра, чтобы не проспать завтра экскурсию. Взял в руки Библию, открыл наугад Евангелие от Луки и прочитал первые попавшиеся на глаза строки: «Иерусалим! Иерусалим! избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе!..» Странное предчувствие посетило меня. Но, впрочем, ни как я грешный, но как Бог хочет...
...Увы! Поездка сорвалась: автобус за мной в назначенное время не заехал. Я звонил на фирму, отвечавшую за экскурсии, там извинились и прислали мне в отель факс, который я получил вечером у портье. В нем после извинений была фраза: «Не огорчайтесь, что у Вас сорвалась поездка по христианскому Иерусалиму, мы Вам устроим экскурсию интереснее: Иерусалим ? родина трех религий. И вы кроме христианских храмов посетите древнюю синагогу».
Поездка на следующий день в Иерусалим получилась странная. По часу мы стояли в Тель-Авиве на автовокзале, у музея Элвиса Пресли, у Стены Плача, на развалинах древней синагоги, в магазине с сувенирными побрякушками. По 15-30 минут уделили Храму Рождества Христова в Вифлееме и Храму Гроба Господня. Минут на пять заглянули в зал Тайной вечери. Только из окна автобуса нам показали Гефсиманский сад и гору Вознесения. Ни слова о чудесах, пасхальном огне... А в саму Кувуклию, где находится плита с Гроба Господня, нас не впустили: там началась служба.
Но не все им удалось испортить. В Вифлееме в храме Рождества Христова, куда входили, согнувшись, через низкие «врата смирения», я освятил кипарисовый крест, купленный для моего друга. Приложил его к серебряной звезде на месте рождества Иисуса. Касание этой звезды обожгло. Я даже осмотрел руку, не осталось ли ожога, но пузырей не было: огонь был невещественный.
Там, в храме из рук красивого и спокойного греческого священника я принял пучки свечей, пузырьки с водой Иордана и елеем, которые по приезде домой дарил друзьям. В Базилике разрешили фотографировать, и мы с Ларисой и Вадимом сделали по паре снимков. Эта романтическая парочка ветеранов на волне своих отношений любили все вокруг. Они восторгались любой мелочью, как дети.
По пути из Вифлеема в Иерусалим нас на обед завезли в кибуц (колхоз), который обслуживал туристов. Молодежь, приехавшая сюда из разных стран, ловко работала в ресторане. Причем, мы с Ларисой попеременно угадывали, откуда они сюда приехали: из России, Америки или, скажем, из Ирана. Обычно в таких кибуцах молодые эмигранты зарабатывают себе какие-то стартовые деньги для дальнейшего проживания. Раньше из кибуца выйти было сложно, но в последнее время порядки упростились. Трудно сравнить этот кибуц с нашим колхозом. Изысканная чистота, европейский порядок, вежливые работящие хорошо одетые люди. Конечно, понятно, что вся эта красота дается кропотливым упорным трудом.
Из Вифлеема мы возвращались обратно в Иерусалим. По пути заехали на смотровую площадку, с которой открывался просторный вид на Святой Город, все сразу защелкали фотокамерами. Самым ярким пятном панорамы оказался золотой купол мечети Омара. Остальные здания выглядели скромно, в основном в серовато-желтых тонах. Глядел я на этот огромный золотой купол и думал, как же Господь все интересно устроил. На месте этой мечети иудеи должны восстановить храм, в котором воссядет на престол антихрист. Может, хотелось бы им сделать это побыстрей, — ан нет, здесь стоит мечеть, и запросто ее не сломать. Арабский мир пока еще кое-чего стоит и как бы удерживает равновесие. Впрочем, весьма шаткое. Стоит Господу отнять удержание, и начнет раскручиваться спираль событий: воцарение лжемессии ? соблазнение ? поклонение ? проявление истинной звериной сути ? насилие ? кровь ? голод ? море огня ? полное безумие ? спасительное Второе пришествие Христа ? всеобщее воскресение ? Суд ? сожжение этой прокаженной грехом вселенной ? новая земля, новое небо и новая жизнь без греха… Вот отсюда, где пока сияет золотом полушарие купола, и расползется последний шквал богоборческой заразы по всему миру.
Потом на автобусе проехали мимо знаменитого места. Раньше здесь в овраге за стенами Иерусалима находилась свалка. В древности тут постоянно горели мусор и трупы. Называлось это место Геенна Огненная ? библейский символ ада, свалка для сожжения человеческого мусора. Сейчас там ничего не горит, наоборот, зелено и симпатично. За большие деньги здесь продают землю под захоронения, чтобы первыми в длинной очереди прийти на суд… Вот так, сегодня, чтобы попасть в Геенну Огненную люди сами платят большие деньги. Но лучше уж подальше от этого места.
У Стены Плача, разделенной на мужскую и женскую части перегородкой, иудеи молились, качаясь, лицом к древним камням. В щелях оставлены записки. Гид сказала, что эта стена ? все, что осталось от дворца Ирода. После разрушения Иерусалима римлянами в 70-м году по предсказанию Христа иудеям разрешалось только один день в году приезжать сюда и молиться. Вот они и оплакивали свою горькую судьбу.
Затем мы быстро, минут на пять заглянули в пустой зал Тайной Вечери и в Церковь Гробницы Девы Марии, которую нам открыл францисканский монах, стриженный под горшок, в рясе из коричневой мешковины. Гид сказала, что «хоть и считаются эти места святыми, но историки до сих пор оспаривают правильность их местонахождения». Прости ей, Господи.
Прошли мимо развалин Купальни Вифезда. Здесь Ангел возмущал волну, и первый, кто успевал окунуться, исцелялся. Здесь Христос в субботу исцелил болевшего 38 лет, за что фарисеи искали убить Его. Здесь омывали перед жертвоприношением овцы на Пасху. Это здесь по этим тысячелетним камням текли реки крови бедных животных. Здесь Христос сказал, что не жертвы Он хочет, а милости.
Но вот мы выходим на Улицу Скорби, по которой Спаситель нес Крест наших грехов. «...Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его», ? с улыбкой цитировала гид, избивая меня своим пренебрежением. Я отошел в сторону и молился о даровании мне спокойствия. Прошли и мы этим скорбным путем. Нас толкали шумные торговцы и горластые толпы туристов. Шел я по камням, по которым ступал под тяжкой ношей Христос, по истертым камням, впитавшим навеки кровь и пот Спасителя. Скорбно и тяжело было на душе моей. Это ради нас, вот таких, добровольно принять мучения?.. Нет, никогда не понять нам такой любви Бога к человеку.
Здесь Пилат представил Иисуса на суд толпы («Се Человек»), и озверевшая толпа кричала: «Распни Его! Распни!» Здесь солдаты играли в кости на одежду Христа. Здесь Он упал в изнеможении. Здесь Он встретился с Пречистой Матерью Своей. Здесь Симеон Киринеянин возложил Крест на себя и нес Его за Иисусом на Голгофу.
Вот мы и вышли на небольшую площадь перед Храмом Гроба Господня. Сейчас это здание принадлежит общинам православных греков, римских католиков, армян, коптов, сирийцев и эфиопов. Перед входом ? та самая треснутая и оплавленная колонна, из которой молнией вспыхнул благодатный огонь. Сразу у входа внутри Храма ? камень помазания, длинная плита из розового известняка, на котором оплакивала Его Пресвятая Богородица и Никодим, «приходивший прежде к Иисусу ночью, и принес состав из смирны и алоя, литр около ста. Итак они взяли Тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают иудеи...» ( От Иоанна, 19, 39-40).
Затем мы спустились в подземелье. Здесь располагалась тюрьма, где по преданию Иисус провел ночь после ареста. Стоять в таком камере-мешке из камня можно в полусогнутом состоянии, касаясь всем обнаженным израненным телом влажного холодного камня ? мучительно и унизительно. После нескольких минут такого стояния мышцы трясутся, затекают, ноют. От духоты и напряжения пот льет ручьем. От касания холодного камня можно за несколько часов можно получить серьезные заболевания суставов, воспаление легких, ревматизм ? все, что угодно.
Здесь же захоронение праотца Адама, которое символически изображается на Распятии черепом с костями ? «адамовой головой». Гроб Иосифа Аримафейского («Он, купив плащаницу, и сняв Его, обвил плащаницей и положил Его во гробе, который был высечен в скале; и привалил камень к двери гроба...»(От Марка,15, 42-43,46).
В одной из пещер у древней Богородичной иконы, глаза Которой наблюдают за каждым входящим, стояла на коленях монахиня в черной рясе. Какое светлое и красивое, спокойное и благостное лицо! Как я хотел удрать от этой шумной группы и также уединиться в пещере и предстать перед Ней и ощутить Ее здесь близкое присутствие. Но, гид гнала, гнала нас дальше.
Вот Часовня Распятия с иконами в человеческий рост. Под стеклом ? трещина в скале от землетрясения: «Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух. И вот завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли...» (От Матф. 27,50-53). Под мраморной плитой в нише я встал на колени и коснулся рукой серебряного кольца, которое обозначает место крепления Креста. Прости нас, Господи! У греческого батюшки купил свечи и поставил их в песок подсвечника, одну ? о здравии всех моих ближних и дальних, одну ? о упокоении моих дорогих покойников. И сразу спокойно и тепло стало на душе. Отошла на время суета, ушла из сердца черная тоска. Благодарю Тебя, Господи, что Ты открылся мне. Как же душа болела без Тебя!
В центре величественной ротонды Воскресения в строительных лесах стояла Кувуклия ? Святая Гробница. Вокруг толпились и голосили на разные языки сотни паломников и туристов. Но там началась служба, и нас внутрь не пустили. К нам подбежал шустрый араб и позвал к задней стене Кувуклии. Там, отвалился кусок стены и обнажился кусок плиты от Гроба Господня. И мы выстроились в очередь, приготовив деньги. Араб и молодой греческий священник пропустили нас в нишу, мы коснулись плиты и за десять долларов получили пучок свечей и набор с освященными водой, землей и елеем. Но в этой суете и толчее сердце мое тупо молчало...
Гид снова торопила нас к выходу. Мы шли по древним улочкам, и я все высматривал хотя бы мизерный клочок земли, чтобы взять хотя бы горсточку. Но, не было, дорогой брат, не было там среди плит и камней земли. Не было.
В автобусе я уже сам пытался рассказать народу о христианских чудесах, гид бесцеремонно прервала меня и снисходительно спросила: «Вы, что, действительно во все это верите?» — «А разве можно иначе!» Сидел я в том автобусе и думал, что ж мы за люди такие. Тысячи лет ждали Христа (весь Ветхий Завет пронизан ожиданием Мессии), а когда Он к нам пришел, проповедовал, явил множество чудес, — предаем, казним Его. И самое страшное, до сих пор, каждый день и час распинаем Господа своим гордым безумием.
Иерусалим, казнивший пророков, Самого Христа, казнил и мое паломничество. А я — себя…

На следующий день состоялась поездка в Тель-Авив и Яффу, богемный пригород столицы. Это ? чисто светская поездка с посещением магазинов, смотровой площадки с видом на набережную, биржи бриллиантов.
Собрав по отелям в микроавтобус, нас привезли в Яффу и мы пошли по узеньким каменным улочкам. Раньше здесь были сплошные притоны, процветала преступность. Но вот криминальных жителей отсюда расселили кого куда, а здесь совершили капитальный ремонт всего старого города. И сейчас тут проживают художники, поэты, актеры. Здесь до сих пор сохранился дом, в котором жил апостол Петр. Несмотря на то, что время обеденное, жителей мы не видели. Они отсыпались после ночных общений с Музой.
По извилистой улочке нас привели на террасу, под стенами которой плескалось ярко-голубое море. Невдалеке среди пенистой волны высилась гряда скал. К одной из них змей в свое время приковал Андромеду. Пришел сюда Персей, побил змеюку подлую, а девушку увез на Кипр и жил с ней счастливо до 120 лет. Скалы, черневшие из-под воды, — останки змея.
Через «мост поцелуев» мимо финиковых пальм подошли к фиговому дереву. Здесь, якобы, Ева с Адамом впервые осознали свою наготу, устыдились ее и прикрылись фиговыми листиками с этого древа. Я с трудом допрыгнул до самого нижнего листика и сорвал его на память. Все нижние ветви дерева остались без листвы, видно туристы любят гербарии. («Что б вы без нас делали!» ? спрашивают женщины мужчин. ? «До сих пор жили бы в раю», ? печально отвечают мужчины.)
Попробовали финики, которые уже созрели и сами падали с высоких раскидистых пальм. На вкус они оказались вязкими и горькими. Гид объяснила, что перед употреблением финики на сутки кладут в морозилку, тогда они станут сладкими.
Со смотровой площадки открылся просторный вид на набережную Тель-Авива, Средиземное побережье и белые высотки. Здесь же белеют «ворота веры», составленные из частей человеческих тел, потому что полностью тело человека ваять у них запрещено. Кто станет под ними и загадает желание, может надеяться на его исполнение. В прошлом году один старичок постоял тут, позагадывал, а в этом году снова приехал, разыскал нашего гида и доложил, что его желание исполнилось: он женился на молодой красивой женщине, несчастный...
Зашел разговор об эмигрантах. Гид Лена призналась, что ехать сюда не очень-то хотела, но муж настоял из-за детей и больной матери, которую здесь бесплатно и квалифицированно лечат. Поначалу возникли трудности с языком. Они совсем не знали древнего иврита (при написании в этом языке даже отсутствуют гласные), но упорно изучали его, причем она успешнее, чем муж. Доходило до того, что он боялся подходить к телефону и вытаскивал ее из ванны, чтобы она поговорила с его родичами. На отчетный период они имели хорошо оплачиваемую работу, дети имели учебу в хороших школах, свекровь имела успешное лечение. Говорить она это пыталась бодро, но смертельная усталость навсегда легла на ее лицо глубокими морщинами.
Вадим спросил, как тут реагировали на убийство премьера Израиля. Она сказала, что это было трагедией и позором. Ей звонили из Москвы и спрашивали только одно: неужели убийца еврей? Проезжали в автобусе по тихой улочке, густо застроенной одно- и двухэтажными коттеджами, обнесенными бетонными заборами. Вокруг каждого имелась территория, усаженная цветами и травой, но очень небольшая, может быть сотки по две, а то и меньше. На крышах сверкали темные панели солнечных батарей. Анна пояснила, что мы въехали в самый богатый район Тель-Авива. Жить здесь могут себе позволить только очень состоятельные люди: здесь самая дорогая земля на Земле. Как хорошо, что я не отношусь к таковым и жить в этих безликих бетонных коробках, похожих на объекты гражданской обороны, при 40-градусной жаре мне не грозит...
Поздравила нас Лена с революционным праздником 7 Ноября и почему-то огорчилась, что мы его перестали отмечать. Опять пробежали стадом мимо христианского храма апостола Петра, зато на бирже бриллиантов парились часа два. От нечего делать, присмотрел сыну моего друга золотой крестик и купил его, решив освятить в Галилее. Вспомнил, что согласно решению какого-то из соборов, любой крест, к которому относятся с благоговением, имеет крестную защитную силу. Кто-то долго покупал «дешевые тут» бриллианты, а кто, как я, пил кофе в биржевом кафе, благо это здесь бесплатно. Там как-то сама собой завязалась беседа на вечные темы. Мои нестареющие романтики Лариса с Вадимом, и две пары среднего возраста возмутились: ну, почему у людей, жизнь такая сложная, что это за «эксперимент такой» с нами производят? И кто? Лариса пояснила публике, что я, как ей кажется, знаток вопроса, в чем они убедились, слушая мою пламенную речь в Иерусалиме. «Давайте послушаем Андрея»,— сказала она, иронично поглядывая на меня, как, мол, ты выкрутишься. Но я не испугался и своими словами изложил мистику сакрального бытийного вопроса.
Так, в оживленной беседе о Боге, человеке о вечности мы провели всю обратную дорогу до Нетании. Мне подумалось: нет все-таки людей, которых эти темы не волнуют. Надо только об этом с ними говорить. Я отвечал на десятки вопросов, и, кажется, во многом убедил этих людей. Они с сожалением прерывали беседу и выходили из автобуса, развозившего нас по отелям.
Вечером мы опять встретились с Сашей и еще с одним эмигрантом из Тбилиси ? Геной, школьным другом моего соседа по дому. Печальный Гена жил там уже три года, сильно тосковал и собирался вернуться в Россию. Только сначала нужно заработать денег на покупку дома где-нибудь на Ставрополье, тысяч десять долларов. Вот он и вкалывает по 12-14 часов, развозит овощи «богачам, от которых не дождешься и медной монетки на чай». На встречу я прихватил две бутылки «Кристалловской» водки и подарил каждому. Эти двое смотрели друг на друга исподлобья. Гену мы посадили в такси и отправили домой в пригород Тель-Авива, а сами решили прогуляться по вечернему городу.
На площади у фонтана десяток девушек весьма нестрогого вида сидели на лавочках и мраморных плитах, и томно разглядывали прохожих. Саша пояснил: это проститутки. «Лариска, дай прикурить», ? протянула одна с украинским распевом.
Заглянули в русский ресторанчик. За стойкой скучала бело-розовая блондинка. Удивительно, как это можно остаться такой беленькой после жаркого солнечного лета?.. Она горько улыбнулась: мы летом носимся от кондиционера до кондиционера. Саша говорил с ней, как со старой знакомой. Но вот появились трое богато одетых парней. Мигом забыв о нас, она вспыхнула улыбкой Маты Хари, бросилась к ним. «Ничего мне здесь не обломится», ? грустно вздохнул мой попутчик. «Радуйся, ? успокоил я. ? Если к другому уходит девица, точно известно кому повезло».
Подошла бабушка в обносках и, загадочно улыбаясь, поинтересовалась не хотят ли молодые люди развлечься. «Это с тобой, что ли, бабуля?» ? «А что, не нравлюсь?» ? спросила та, кокетливо приглаживая седенькие волосы. Спровадив ее, Саша саркастически пояснил: эта пожилая мадам ? родоначальница местной проституции, знаменитость, так сказать.
К нам за стол без спросу подсел парень лет двадцати, по виду столичный фарцовщик с Беговой. Они с Сашей заговорили о друзьях. Когда Саша меня представил, тот не среагировал. В паузах его голова клонилась к столу, а глаза навыкате устало закрывались. При этом речь его осталась трезвой, но замедленной. «Это героин», ? шепнул мне Саша и предложил усталому товарищу проводить его до дома. Тот покладисто согласился. Мы простились, я вернулся в номер отеля.

Наступило утро последнего дня. После завтрака в ожидании автобуса я сидел перед отелем, подставив яркому ноябрьскому солнцу лицо. Вокруг меня на всех горизонтальных плоскостях, освещенных солнцем, распластались тощие кошки, похожие на больших крыс. Пахло срезанной травой, олеандрами и кофе. По синему небу носились птицы и весело пересвистывались. На душе появилось предчувствие чего-то светлого. Я отправлялся на экскурсию в Галилею ? северную провинцию Израиля, родину Христа.
Весь день нам сопутствовала прекрасная погода. Сегодняшний гид Анна приехала из Питера. Она с детства была «влюблена в Галилею» и увлеченно рассказывала нам об этом священном месте. Проезжали портовый город Хайфа по берегу моря.
Слева от шоссе плескалась голубая морская волна. Справа стеной высились каменистые горы, изрытые черными дырами. Спросили, что это за перфорация? Анна невозмутимо ответила: это пещеры древних отшельников. Тысячи-тысяч пещер, но ни одного кустика вокруг, ни одного ручейка с пресной водой. Это ж какую силу веры надо иметь, чтобы уйти сюда из зажиточных родительских домов? Ведь именно дети знатных родителей в основном пополняли сонмы пустынников. А мы ехали на автобусе с кондиционером и мягкими пилотными сиденьями, и ворчали: укачивает…
Потом свернули в горы, и вокруг появились поистине библейские картины: коровки, овечки, пастухи в светлых хитонах, селения, утопавшие в цветах и зелени цитрусовых деревьев.
И вот мы въехали в Назарет, где прошло детство Иисуса. Этот гористый городок походил на Алупку или Гурзуф. Только вместо тамошних грузин и татар, здесь овощами и фруктами торговали такие же смуглые и шумные арабы. В Назарете мы посетили две церкви ? сначала католическую и после православную, — воздвигнутые в честь Благовещения. Католический — громадный трехэтажный бетонный собор, православный ? небольшой уютный каменный храм, почти весь ушедший от древности под землю — «культурный слой». Внутри храмов протекал ручей, у которого юная дева Мария услышала от архангела Гавриила весть о рождестве будущего Спасителя человечества: «Богородица, Дево, радуйся!..» Мы с радостью набираем в ладони и в бутылки воду из святого источника. И парень с серьгой в ухе, который только что рассказывал пухленькой смешливой подруге о тачках, баксах, кабаках, вдруг преобразился и с мягкой улыбкой предлагал всем умыться святой водой: «Попробуйте, правда, поможет ? она ведь святая!» К католическому храму от автобуса на инвалидных колясках везли калек. Слышалась немецкая и английская речь. «Придите ко Мне все труждающие и обремененные!..» И приходят. И приезжают со всех стран. В лицах людей светилась радость и надежда на исцеление. Истинно, святые места!
По пути от церкви к автобусу, нас с Ларисой и Вадимом нагнала пара девушек, сопровождавших старушку, ехавшие с нами от аэропорта. Девочки выглядели утомленными, обгоревшими, носы облупились. Рассказали, что устроили себе каторжный режим, зато посетили все самое интересное. А на Красном Море в Эйлате даже купались и загорали. Там понравилось больше всего. Лариса спросила, как себя чувствует бабушка. На удивление хорошо, сказали, только сегодня отказалась ехать в Галилею и решила пообщаться с родственниками из Тель-Авива.
Из Назарета мы отправились на Галилейское море (Тивериадское, Генисаретское, Киннерет). Проехали поворот на Магдалу, откуда родом святая Мария Магдалина. Мимо плавно проплывали Самарийские горы, по которым Христос ходил в Иерусалим, откуда добрый Самарянин. Анна выдвинула нам свою версию, почему раввин в отличие самарянина не оказал помощь избитому и ограбленному. Оказывается, по причине субботы. Я спросил, как бы она себя чувствовала, если бы в субботу сломала ногу, и все бы безучастно проходили мимо, а помог бы ей, скажем, добрый араб. Кто бы ей был ближе в ту минуту? Анна отпустила глаза и замолчала. Это хорошо. Предыдущие доморощенные богословки глаз не опускали.
Слева показалось стеклянно-бетонное здание в окружении пальм и забора. Кто-то предположил, что это, наверное, вилла. «А это тюрьма для особо опасных преступников», ? вдруг бодро пояснила Анна.
И вот наконец, за перевалом из легкой дымки сверкнуло серебристое зеркало долгожданного Галилейского моря. Здесь рыбачили Петр и Андрей Первозванный, первые ученики Христа. Здесь Христос «ходил по морю как по суху». Анна рассказала, что в прошлом году археологи со дна озера подняли рыбацкую лодку, которой около 2000 лет. Возможно, на ней плавал Христос, потому что немыслимо, чтобы так долго могла сохраниться деревянная лодка, если бы не сверхъестественная сила. Дерево обычно сгнивает в воде меньше, чем за сто лет.
В ресторанчике «у самого синего моря» мы ели «рыбу Святого Петра» и опознали в ней знакомого нам карпа. На легких волнах покачивалась большая парусная лодка, построенная по подобию той, которую подняли со дна озера. За моим столиком пил кофе старичок-шофер из Луганска, который приехал сюда третий раз. Я спросил: почему третий? Он удивился: так святые же места... Он меня сфотографировал на фоне этой необычной лодки и прекрасного озера. Я угостил его душистым крепким кофе. Почему-то с ним рядом было удивительно приятно и легко, как со старым другом. На прощание он мне пообещал, что я сюда тоже вернусь.
Потом на автобусе по серпантину шоссе мы поднялись на вершину Горы блаженств. Здесь Христос в Нагорной проповеди учил высшему совершенству ? любви. Построен здесь прекрасный храм с домом для паломников. Территория вокруг храма с любовью украшена кустарником, дорожками, ровными газонами. Высокие эвкалипты рассеивали приятную тень. Я наконец-то, разыскал клочок каменистой земли в нише за скамейкой. Заслонившись от бдительной монахини гренадерского роста толпой американских туристов, наскреб ножом землицы в пакетик. (Уже дома я обнаружил в земле среди песка и листиков самшита маленькую улитку-путешественницу, которая еще долго ползала по нашему подоконному Ваньке Мокрому). Сделав сие благое дело, присел на скамью и залюбовался дивной панорамой.
Правда же, уезжать отсюда не хотелось: что угодно делать, кем угодно работать, но пожить бы здесь в этом блаженном месте! Время остановилось, блаженство опьянило меня, утоляя боль, затягивая раны. По узкой ленте асфальта спустились обратно к озеру. Перед нами проплывали горы, помнившие воплощенного Бога-Спасителя. Я проживал светлую радость и неумело, неправильно, наверное, благодарил Господа за возможность видеть все это, ходить здесь, дышать этим густым пряным воздухом, принимать в свою грешную душу эту светлую благодать и молча в восторге и страхе замирать в благодарственной молитве...
В таком невесомом состоянии, буквально не чувствуя ног, сошел (слетел? спланировал?) я с автобуса к реке Иордан. Здесь нам предстояло окропить лица и головы святой иорданской водой, омывавшей крестившегося здесь от Иоанна Крестителя Иисуса Христа.
На заросшем плакучим ивами берегу тихой реки толпились разноязычные паломники. Они набирали святую воду в бутылки, умывались, окропляли волосы, одежды. Некоторые переодевались в белые до пят рубахи, купленные здесь за десять долларов, и заходили в воду. Сверкали вспышки фотоаппаратов, некоторые снимали все это на видеокамеры.
С нашей группой ездила беременная женщина лет за сорок. В каждом храме она горячо молилась, стоя на коленях. И сейчас на берегу Иордана она умывалась святой водой, ? и ее бледное болезненное лицо просветлялось и на глазах становилось красивым! Я любовался ею, ощущая близость чуда. Да, счастлив будет ее ребенок, в утробе матери посетивший святые места. Господи, помоги ей родить здорового младенца, плод ее столь поздней любви.
И я спустился к воде, приятно пахнувшей речной тиной. В зеленоватой воде абсолютно безбоязненно сновали большие и малые рыбки. Помолился, как смог, и окропил себя этой чудотворной водой. Будто помолодел на десяток лет! В груди ровно билось, пульсировало сердце. Внутри разливалось какое-то неземное тепло. Тихо, тепло, уютно. На округлых камнях таяли багряные пятна заката. Звучала негромкая мягкая речь, всплески воды. В ароматном воздухе рассыпались радужные брызги. Гибкие ветви бесшумно колыхались над изумрудной водой. Маленькие серо-бурые птички порхали, перелетая с ветки на ветку, с камня на камень. Совсем не хотелось отсюда уходить, но уже смеркалось, гид и шофер нервничали, звали, и мы побрели на стоянку машин.
В автобусе мое блаженство еще долго теплилось в груди. Смотрел в окно на огни сельхоз-кибуцев и пограничных застав с электронной границей ? за рекой Иордан темнели горы, принадлежавшие Иордану, соседнему государству. Я видел темные горы и долины, разбросанные огни поселков, и краем уха слушал Анну, которая объясняла, почему иудеи не приняли Христа. Упущу эту версию из-за ее беспомощной нелепости. Только один вопрос задал ей: «Ну, ладно, если таких учителей, как Иисус Христос, было, как вы утверждаете, тысячи, то попрошу вас назвать хоть одного, который привлек к себе, к своему учению на протяжение двух тысяч лет сотни миллионов людей. Не надо тысячи ? назовите хотя бы одного!..» Она опустила глаза и замолчала. Вернулась бы ты лучше домой, девочка…
Не хотел я тогда ни осуждения, ни обсуждения ? совсем другие мысли ожили в моей голове. Я восторгался землей Иисуса. Благодарил Господа за возможность ее посещения, за те дивные чувства, которые она всколыхнула в моей усталой душе. Я восторгался народом, построившим в раскаленных безводных пустынях уютные зеленые города. На время стал я частью его и говорил в тот миг «мой Израиль». Но есть и Новый Израиль — это те, кто приняли Христа и полюбили Его. И это тоже отныне «мой Израиль».
Более четырех часов мы ехали в шикарном автобусе по вечерним дорогам среди гор и яркоосвещенных селений. У меня появилось время кое-что обдумать, прочувствовать, пережить. Я вдруг увидел эту уже не чужую и не чуждую, как раньше для меня страну, ? как образ нашего земного мира. Да, здесь ярко проявились все человеческие достоинства и недостатки, великие грехи и великие одухотворения. Здесь люди среди камней и песков героическими усилиями воздвигали города, сажали сады и восстанавливали памятники духовных событий. Выращивали цветы и рощи, овощи и фрукты. Здесь молились Богу и своим богам с идолами миллионы людей ? здешних и приезжих. Здесь жили бок-о-бок великие праведники и великие жулики. Паломники стяжали здесь небесную благодать ? и их безжалостно обворовывали туристические фирмы, лавочники и карманники. Здесь учили истине и обману. Любили и ненавидели. Убивали и исцеляли. Воевали и мирились. Благотворили и грабили. Жили ожиданием Христа ? и предали Его жестокой позорной казни. Веками возделывали почву для прихода Спасителя человечества, а Его, явившего свои чудеса и благодать, из зависти убили. Эта земля рождала святых апостолов и горделивых иуд. Таков Израиль. Таков человек! Таков и я…
Господи, прости всех нас, грешных и заблудших, но обязательно страдающих и жаждущих любви. Прости нас, если можно, и дай нам частицу Твоего терпения и Света. Господи! Спаси нас и сохрани!
Водитель автобуса высадил нас на автовокзале Нетании, несмотря на указание гида развезти нас по местам дислокации. Мы впятером взяли такси, шестидверный длинный «Мерседес», и добрались до наших отелей.
Заспанный портье вместе с ключами от номера протянул мне факс от местного представителя турфирмы Миши. А сообщал тот, что меня в 14-00 у входа в отель будет ожидать автобус, который и довезет меня до аэропорта. Заглянул в обратный билет и обнаружил, что мой самолет отлетает в 8-00. Кажется, эти ребята пытались сорвать напоследок мой отлет домой... «Это чтобы в прелесть не впасть».
Позвонил по домашнему телефону Мише, — в ответ длинные гудки. Вспомнил, что сегодня «шабат», когда иудеи даже свет не включают дома, чтобы не замараться грешной работой. Господи, помилуй. Только в два часа ночи он снял трубку, и я сообщил, что мой отъезд на грани срыва. Он, как всегда, вежливо извинился и через полчаса перезвонил. Сказал, чтобы я в 4-00 утра с вещами стоял у отеля. Глянул на часы ? спать мне осталось полтора часа.
Утром, кряхтя, проснулся под настойчивые звонки портье, принял холодный душ и с вещами спустился в рецепшен. Пока я в пустом ресторане пил крепкий кофе, портье с тем же кряхтением долбил пальцем по клавиатуре компьютера. Затем, убедившись, что я поел и аппетит он мне не испортит, вручил мне счет за телефонные переговоры на сумму больше сорока долларов. Все эти переговоры я вел по поводу срывов экскурсий, и был уверен, что их оплачивала турфирма. Но, поздно метаться: этому парню нет дела до наших отношений с туристическими жуликами, ему деньги подавай. Хорошо, что у меня случайно осталось шестьдесят долларов, а то бы случился конфуз.
Ровно в 4-00 ко входу подъехал пустой микроавтобус, и я сел рядом с водителем. Мы тронулись в сторону Тель-Авива. Водитель сказал, что он из Питера, приехал в Израиль два года назад. Минивэн купил на свои советские сбережения и работал на трансфере и еще на одной работе. Потом он спросил меня, похож ли он на таксиста. Я сказал, похож, только на очень классного. Тогда он спросил, не узнал ли я его. Конечно, говорю, ведь это он вез меня из аэропорта в отель. Он сказал, что я просто обязан его помнить по России, потому что его там знали все автомобилисты. Он работал директором магазина автозапчастей. Тогда я понял, откуда у простого советского человека пятьдесят тысяч долларов на минивэн. За окном в это время по левому скоростному ряду нас обгоняла на микро-мопеде юная девушка в темной юбке и белой блузке. Скорее всего, ехала в Тель-Авив на работу.
Я спросил, почему здесь так много автомобилей «Субару», у нас в России это была не очень популярная марка. Он рассказал, что однажды весь арабский мир заявил, что перестанет покупать машины тех фирм, которые торгуют с Израилем. Только одна маленькая, но гордая «Субару» не испугалась и продолжила поставки. А евреи народ консервативный, если папа ездил на «Субару», значит и сын купит себе такую же. А вообще, машины у них дорогие, потому что «армию и полицию надо содержать, ведь они в Израиле самые лучшие в мире». Не знал я насчет армии, но полиция здесь хоть и не видна, но всегда тотчас появлялась на месте преступления. И взяток полицейские не берут, а если предложишь, так тебя же за это ? под суд.
На дорогах голосовали молодые военные с американскими автоматами. Среди них встречались и девушки. Водитель пояснил, что они возвращались в расположение воинской части из дома, где проводили выходной. Его сын тоже служил в армии и очень гордился этим. Если парень не служил в армии, значит, он неполноценный, а уж «косить» от армии ? это совсем позор.
В аэропорту девушка из службы безопасности допрашивала меня на чистом русском, где я был и что видел. В какие ворота в Иерусалиме мы входили и в какие выходили. С кем я встречался и о чем разговаривал. Кого как звали, и почему я с ними встречался. Я тщательно отвечал на ее вопросы и любовался дежурной улыбкой с белыми зубами, ее белоснежной форменной блузкой, длинной шеей и пушистыми ресницами, родинкой над пухлой верхней губой. Потом она спросила, нет ли в моем багаже вещей, взятых мной для передачи в Россию. Под прицелом ее глаз сознался, что взял мягкого на ощупь зайца, которого мне подсунул Саша для своей подруги. Безопасная девушка попросила изъять его из сумки и просветила на рентгеновском аппарате. Мы с ней прилипли к монитору, но к своему удивлению мины не обнаружили. Когда она завершила вежливый допрос и тактичный обыск легким кивком очаровательной головки и отошла к очередной жертве, я даже пожалел, до того мне это понравилась. Да, симпатичная у них служба безопасности.
На паспортном контроле в очереди, как простой турист, стоял Валерий Меладзе с волосатыми товарищами. Скучающая толпа наблюдала за каждым его движением. Он это чувствовал и нервно двигал челюстями, жуя что-то плохо поддающееся зубам. Среди нашей безголосой эстрады он чуть ли не единственный имел сильный красивый голос. И песни он пел необычные: про любовь. И Ви-Ай-Пи из себя не изображал. Из окна, выходящего на летное поле, сидя в баре, где тратил свои последние шекели с окородами, наблюдал как толстые дяди с тоненькими девушками, на голову выше их, солидно усаживались в длинный персональный лимузин до самолета. Валерий сидел с народными массами в зале ожидания, читал израильские газеты на русском языке и цедил через соломинку сок. Секундочку. Так, кажется, апельсиновый.
В самолете мой сосед в потертом пиджаке всю дорогу разглядывал фотографии и вздыхал. Я пробовал привести свои впечатления в порядок. Сколько же там было всего намешано: восторги и обиды, красоты и уродства, величие и низость. Только воспоминания о минутах блаженства чистым светом перекрыли все остальное.
Так зачем ездил я в эту древнюю, непонятную, но великую страну? Как это объяснить моим близким? Ну, верующим и объяснять не надо, но ведь остальные просто не поймут: столько денег, столько испытаний ? и все это ради нескольких светлых минут. Но ведь это не надеть, ни съесть, ни показать на фото, ни даже толком объяснить на словах... Я решил, что время все расставит на свои места, впечатления устоятся, плохое забудется, но уж то хорошее и светлое, что произошло, это останется со мной навсегда.
Родина встретила нас холодным ветром. Мы, быстро привыкшие к теплу, сразу окоченели. Меня никто не встретил. Впрочем, что там удивляться ? после многодневных революционных праздников в душах и телесах отмечавших ? разруха. Взял такси, сторговался на остаток денег и попросил водителя включить печку. Он спросил, откуда я такой загорелый? Ну, меня и понесло… За час езды выдал ему все самое главное, при этом я согрелся, как от включенной печки, так и от воспоминаний. Парень слушал внимательно, иногда задавал вопросы, но вывод на прощание сделал интересный: «Да, обязательно надо съездить на Святую землю, ты прав!»
Спустя некоторое время, обиды стихли. Меня перестало тянуть по заграничным красотам: все самое интересное, что может быть, я уже видел. В душе поселилось какое-то глубоко сокрытое спокойствие. Не перестал я удивляться поворотам жизни, но явственнее стали обозначаться причины любого события. Нет хаоса, нет страха, все происходит согласно законам соотношения добра и зла, гордыни и смирения. В каждом из нас, хочет он того или нет, есть вечная частица Бога ? наш дух, голос которого мы называем совестью, и только благодаря ему мы еще живы. Все мы, блудные дети, вернемся к Отцу нашему, только весь вопрос ? с каким багажом. Что там у нас за спиной будет преобладать: милосердие и любовь, или эгоизм и ненависть? Выбор за каждым живущим. А я, кажется, уже выбрал…
 
Света!
Наконец, я понял окончательно и бесповоротно, что надо как-то очень серьезно менять жизнь. Взрослый мужчина, а все какой-то неприкаянный. Пришел я с этим к отцу Сергию. Батюшка помолился, подумал и направил меня к старцу Никите в монастырь.
Ночью спал урывками. Каждые полчаса просыпался и подносил к глазам будильник: боялся проспать. Утром вскочил ни свет ни заря и с чугунной головой вышел из дому. На электричке доехал до какой-то ветхой платформы. Постоял, с тоской проводил электричку и на ватных ногах спустился по железной лестнице на бурый гравий. Потом, едва переставляя свинцовые ноги, плелся пешком по лесу, потом трясся в переполненном автобусе. Наконец, передо мной встал красавец-монастырь с огромным собором и сине-белой колокольней в золотых куполах. Я перекрестился на сверкающие кресты, глубоко вздохнул и решительно двинулся к воротам.
Сонный вратарник в новеньком подризнике направил меня в братский корпус. Там еще раз меня остановили уже двое послушников. Узнав, что я к старцу Никите, дружно рассмеялись и как недоумку пояснили, что старец Никита болен, стар и давно никого не принимает. Вроде взрослый мужик, а таких вещей не знает. Я объяснил, что мне можно не знать, потому что я дурак. Тогда веселые послушники понятливо кивнули и показали холеными ручками: тебе вон туда и направо. Там принимает старец Феофан. Сейчас все такие, как ты, к нему толпами шастают. Делать вам нечего…
Да будет на все воля Божия, прошептал я и пошел в указанном направлении. В конце коридора стояли скамейки. На них кучно сидел народ лицом к двери, обитой дерматином. Обычные люди и обычная дверь, каких много. Я спросил, кто последний к старцу. Ко мне подбежала пожилая монахиня в апостольнике и сунула в руки потрепанную псалтирь: становись к аналою и давай, читай пока свежий. Открыл я по закладке семнадцатую кафизму и стал читать. Впервые на церковно-славянском языке. Сначала-то, конечно, запинался на каждом сокращении. За спиной при этом раздавался сочувствующий смех. Но я упорно читал и читал. На «Славе» прочитывал вложенный помянник с десятками имен, написанных опять же по-древнему. Тут я запинался почти на каждом имени. Про себя думал, что так и надо: я ведь дурачок, что с меня взять?
Наконец, мокрый от напряжения, закончил читать молитву, что после кафизмы. Почти сразу открылась дверь, но не с обивкой, а простая, с масляной краской. Вышел старичок и позвал меня за собой. Я пожал нерешительно плечами: а как же отец Феофан? Монахиня снова подбежала ко мне и сказала: иди, дурень, сам старец Никита тебя зовет!
Я вошел в келью и оглянулся. Ничего особенного. Кровать под шерстяным одеялом, стол с книгами, шифоньер и аналой у красного угла. Старец поставил меня на колени и накрыл голову старенькой епитрахилью. Сверху положил сухонькую ручку. Тепло от его руки я чувствовал через несколько слоев ткани. Он меня подробно исповедал, задавая вопросы: это было?, этим занимался?, в этом грешен? Когда он прочел разрешительную молитву и снял епитрахиль, мне стало легко и спокойно. Старец смотрел на меня лучистым взглядом и спрашивал, спрашивал. Я находился в том дивном состоянии, будто в детстве забрался на колени к маме, а она меня обнимала и гладила по голове теплой рукой.
— Сам-то чего хочешь: монашества или жениться? — спросил старец.
— Боюсь, такому блудному, как я, лучше жениться. Как вы думаете?
— Что нам думать, сынок, — улыбнулся он, — мы ведь дураки, правда?
— Так ведь… Как же это?.. — мямлил я, сбитый с толку.
— Давай, Андрей, помолимся, чтобы Господь все управил так, как Ему надо.
И мы встали на молитву. Старец несколько раз падал на колени, я тоже. Он легко на поясных поклонах касался рукой пола, я — с трудом. Под конец молитвы я снова облился потом. Старец же оставался спокойным и радостным.
— Ну вот, мы и поработали немножко. Да будет нам не по трудам нашим, но по великой милости Господа и Пресвятой Богородицы.
Старец улыбнулся и присел на стул. Я стоял и неотрывно смотрел на его сухонькие ручки. У меня появилась уверенность, что теперь все будет хорошо. Именно так, как нужно всемогущему и совершенному Богу, а не мне, грешнику.
— А теперь иди домой. Скоро встретишь ты свою невесту. И будет она такой, какая нужна тебе.
— А если я ошибусь? А если приму за настоящую не ту?
— Не волнуйся. Узнаешь свою невесту, не сомневайся. То, что от Бога, человек всегда узнает.
Вышел я от старца, как на крыльях. Казалось, ноги не касались земли. На душе царил светлый мир. Я смотрел на людей и думал, какие же все красивые и добрые. Я смотрел на синее небо, зеленую траву, цветы и думал, как прекрасен мир Божий. Я прислушивался к себе и думал, как счастлив я, что пришел к Богу!

После посещения старца я стал пристально присматриваться к девушкам. «Узнаешь свою невесту, — сказал старец, — не сомневайся. То, что от Бога, человек всегда узнает». К заболевшей маме приходили молодые сотрудницы. Я сидел у маминого изголовья и наблюдал за ними: кто как сидит, кто что говорит, кто кокетничает, а кто скромно молчит. Право же, среди них были достойные претендентки, но сердце мое тупо молчало.
Заходила ко мне в гости Анечка. Рассказывала о своей консерватории, о новых друзьях. Я вспомнил, как мама Светы назвала ее самой красивой девочкой в нашем классе. На самом деле, Аня в девичестве еще больше расцвела. В ней имелось все, что только может пожелать нормальный мужчина: красота, изящество, утонченность, доброта… Только я себя нормальным не считал. И рядом с этой девушкой-совершенством я был холоден, как лед. Уф-ф-ф. Что я за урод!..
Перед свадьбой позвонила Оля. Она расхваливала своего жениха, описывала роскошное платье, делилась планами свадебного путешествия: Париж, Венеция, Рим… А я слышал: только слово скажи, и я все это брошу ради тебя. Нет, не сказал я заветного слова. Вообще молчал, как рыба в морозилке. Видно мне суждено век в девках куковать… или, как там, в парнях, что ли. Нет, подожду. Еще подожду. Старец не мог ошибиться.
В тот день с утра в воздухе клочьями висел густой туман. Я в плаще бродил по парку, обошел детские места, забрался на гору, где мы сидели со Светой. Туман рассеялся, на лазурном небе заиграло солнце. Зачем ты светишь, глупое светило? Зачем пытаешься меня утешить? Зря все это. Видно совсем я пропащий. Я нехотя поднял глаза и вдруг как в детстве залюбовался прекрасным видом. В слепящих лучах солнца все заиграло, ожило. Улыбалась мириадами блесток река, смеялось сощуренными облаками небо, весело шептались деревья. А в вышине стремительно носились птицы.
Вот один стриж на секунду замер, закувыркался, сделал мертвую петлю и стал выписывать в воздухе спираль. Потом он спикировал на меня и со свистом пролетел буквально в метре от моего лица. Я даже успел разглядеть полуоткрытый клюв и задорные черные глазки. Что это! Неужели?.. Я вскочил и чуть не бегом отправился домой.
…Света!.. Моя Света сидела на пустой лавочке у нашего подъезда. У ног стояли два чемодана. Она как раньше смотрела перед собой и никому не принадлежала. Я подошел и присел рядом. О, на этот раз мое бедное сердце не молчало — оно грохотало так, что могло оглушить все вокруг. Оно пульсировало в груди, в голове и даже в горле, отчего я не мог произнести ни слова. Как хорошо, что с этой девушкой можно молчать. И это никогда не стесняло, ни разу не вызвало неудобства.
Она медленно повернула ко мне бледное лицо. Наши глаза встретились, и мы слегка вздрогнули. Ничего в жизни я не видел прекраснее этих светло-зеленых глаз, этих улыбчивых мягких губ, этой ямочки на подбородке, этих золотистых пушистых волос, в которых любило гостить солнце. Оказывается, никуда моя Света от меня не уезжала. Она всегда оставалась со мной. Мы даже говорили вместе, одними словами.
— Я больше не могу без тебя… — прошептала она.
— Я больше не могу без тебя… — эхом отозвался мой охрипший голос.
— …Оказывается… — продолжила она.
— …Оказывается… — эхом повторил я.
— Я вернулась к тебе, — сказала она.
— Ты вернулась ко мне.
— Навсегда.
— Навсегда.