Удивительно, как далеко в деревне разносятся звуки. Где-то рядом завелась кукушка, и ее гулкое кукованье слышно ранним утром даже в доме в тишине спящей деревни. Кукует целыми днями, словно в чем-то хочет убедить. По утрам воздух как будто неподвижен, непроницаем: пропускает только голоса и стрекот птиц, словно других звуков в природе не существует. Утром небо ясное, голубое. Без единого облачка. Но неизвестно, что с ним будет, когда все проснутся. Обещали дожди всю неделю, а дождь полил полтора дня, будто только для того, чтоб на грядки воду не таскать. И погода стоит чудесная, как на заказ: не изнуряющая жара, а прохлада. В самый раз.
Бабушка накануне ходила в лес, принесла лесной букетик: незабудки, колокольчики и прочее. А пару дней назад я у соседки брала цветы для натюрморта. Там колокольчики совсем другие. Начала писать, поднялся ветер и стал играть, сбрасывая без конца горшок с цветами на пол террасы. Спорить с ним бесполезно: плюнула, перестала, потому что хотела сделать натюрморт именно на фоне зелени. Ушла в дом. А там опять слышна кукушка. Кому кукует – непонятно. Странно, в доме ведь слышны не все птичьи голоса. А ее голос проникает.
Маленький мир, отгороженный бездорожьем и расстоянием, тишиной и простором от большого и многолюдного, с бесконечными разговорами, так необходимыми людям. По-разному здесь складываются отношения между проживающими, и порой меняются местами в своих реакциях на людей взрослые и юные. Юные ведут себя как мудрецы, а взрослые – как дети.
Напротив нашего дома в деревне живет местная глубоко пожилая женщина. Мы все, кроме свекрови, конечно, зовем ее тетя Нина. Когда мы уезжаем, мы относим к ней наиболее ценные вещи, условно говоря, без которых трудно обойтись по приезде, если их вдруг украдут. Деревня на отшибе, дороги к ней фактически нет, потому что проехать по ней может не всякий, мягко выражаясь. На мой взгляд, вообще, надо просто асом быть, чтоб ее осилить. Так что сразу затариться необходимым, если что, не удастся. Надо сказать, что порой с людьми, от которых хоть в чем-то становишься зависим, складываются довольно своеобразные отношения.
У тети Нины две дочери, внуки, но, понятно, живут они не здесь, хотя и постоянно к ней приезжают помочь, что-то привозят из продуктов, хоть автолавка ходит довольно регулярно. Тем не менее, в основном, она все-таки живет одна, и не уезжает в город к родным, потому что привыкла жить своим хозяйством. Причем живет и зимой тоже, когда в деревне остается только одна пара местных алкоголиков, почти супружеская, только без штампа в паспорте.
Про жизнь зимой здесь рассказывают те, кто остается, серьезные вещи. Честно говоря, когда слушаешь их рассказы, становится жутко. Совершенный девятнадцатый век в метель: даже свет из окошек тех немногих хозяев, что остаются, не видать. Снега насыпает по грудь, и если одному отправиться в соседнюю деревню за хлебом, можно не добраться. Пройти два-три километра сквозь такое бездорожье, через каждый шаг вытаскивая не только ногу, но и себя из сугроба, сил хватит не у каждого. И в такой безлюдной тишине ни до кого не докричишься.
И, понятно, что для нашей соседки, наверно, это счастье зимой, когда кто-то еще есть в этой деревне. Она женщина хозяйственная, домовитая, а ее зимние соседи живут просто как растения: было бы что выпить, а остальное, как сложится. Заходят к ней – она рада: их подкармливает и с собой дает. Все-таки живые люди на безлюдьи. И еще ей важно чувствовать, что она другим помогает. В общем, каждый получает из такого общения то, что ему нужно. Для кого-то это бесплатная еда, а для кого – чувство своей значимости и значительности.
Большую часть года тетя Нина живет одна. Очень специфическая жизнь, надо сказать. И не каждый выдержит такую. Есть, конечно, телевизор и телефон, но деревня отрезана так, что быстро до нее все равно никак не добраться. И хотя тетя Нина, естественно, занимается хозяйством, в голове наверно, мысли разные крутятся в дни одиночества.
Поэтому, когда она, заходя к нам в гости, начинает говорить и не может остановиться, это естественно и понятно. Она словно продолжает свой бесконечный монолог, только теперь на людях. И хотя вот вроде появилась возможность пообщаться, все равно она продолжает вариться в собственном соку, внутри себя, в своем микромире, не слыша другого, пока не выплеснет все, что накопилось. Просто ей необходимо выговориться перед другими за долгий период молчания. У меня, помню, было такое же при встречах с подругами, когда я жила одна, хотя я и работала среди людей, и в городе жила, а не в пустой деревне.
По большому счету в эти моменты тете Нине собеседник особенно не нужен. Точнее, для нее не очень важно, какой собеседник, лишь бы это не был человек, общение с которым уже отложило в памяти какие-то обиды.
Говорит тетя Нина в основном одно и то же: рассказывает свою жизнь, обсуждает соседей. Нескончаемый поток воспоминаний о событиях разного времени и о разных людях может длиться часами. И хотя, пару дней назад она уже заходила, разговаривала, заходит еще: видно, не выговорила все, что накопилось. Мальчишки как раз дома спать пытались. Мы, конечно, с мальчишками долго не выдержали, сбежали на террасу, благо бабушка у нас такая, что всегда на себя все примет, и вообще - мудрый человек. Поэтому к ней люди и приходят. Поговорила тетя Нина и ушла. Бабушка ее и чаем напоила. И все вроде было замечательно.
Оказалось: нет.
Огороды тети Нины - возле наших за домом. Вечером она пропалывала картошку. А проход на грядки идет через наш участок, мимо нашего дома как раз со стороны крыльца. Ну, если есть кто на крыльце, можно остановиться, перекинуться парой слов и двигаться дальше.
В общем – сумерки уже. Мы со свекровью сидим в доме, болтаем, свет не включаем. Мальчишки удрали играть в футбол. Тишина. Обстановка уютная. Дела сделаны. День кончается. Время позднее довольно. А у нас окошко возле кровати свекрови выходит все туда же, на площадку у крыльца. Смотрим, соседка идет с огорода с мотыгой на плече, у крыльца нашего остановилась и вроде как всматривается в окошко. Я свекрови киваю. Она встала и идет к ней. Как будто все как обычно, все нормально в отношениях, и недавно чай вместе пили и слушали ее разговоры. Наблюдаю в окошко.
И вдруг слышу через это самое окошко совершенно неожиданный для нас со свекровью пассаж: «Вот, никто и не взглянет, как я там на огороде, а вдруг померла, а я тут вещи всем храню, а никто обо мне и не вспомнит, и не подумает». Свекровь моя, вижу, застыла, несколько ошарашенная таким оборотом дела, на лице ее появляется виноватая улыбка, хотя оснований для нее, если здраво рассуждать, нет: кому в голову придет наблюдать за женщиной, которая даже зимы здесь проводит, я уж не говорю и о всяких других обстоятельствах. И пока свекровь моя думает, что делать, как успокоить соседку, та разворачивается и уходит. Свекровь входит в дом все с тем же виновато-недоуменным выражением на лице: «Ты слышала?».
Я киваю. А она продолжает: «Устала Нина, конечно, выдохлась. Возраст не тот. Да, я ее там видела, на огороде. Да мне ни к чему… Когда человек устает или болеет, весь мир несправедлив, и захлестывают обиды. Но мне и в голову придти не могло, что она... Такой человек. Надо, конечно, посматривать».
Ну и, понятно, что потом мы час где-то разговаривали о соседке, о деревенских жителях, о подобных случаях, в которых неожиданно проявляется то, что варится в голове человека постоянно, и, возможно, еще и провоцируется телеэкраном в одиночестве, когда нет другого собеседника: его обиды на жизнь, его желание быть значимым для других (то, чего хочет каждый человек), его стремление доказать, что он не зря существует, и т.д. Говорили вообще о жизни в деревне, о том, что нужно будет завтра к соседке зайти и как-то это дело утрясти, если она не остынет. И, понятно, что не ради барахла, которое, в общем-то, мы уже практически и не носим, а просто, чтоб не было неприятного осадка на душе.
А тут возвращаются мальчишки наши, которые как раз во дворе у нее играли в футбол. И выясняется, что, в довершение всех ее сегодняшних несчастий, они сломали у нее скамейку перед домом. Вот почему-то всегда это совпадает: как только, накопившись, обиды взрываются, сразу и в жизни что-то случается, словно для того, чтоб у этих обид было обоснование.
Мы, естественно, начали говорить о том, что это нехорошо, что завтра надо починить, а Андрюшка мой заявляет:
-Скамейка давно уж гнилая была. Это хорошо, что Мишка со своим весом сел и сломал, а то бы она под ней рухнула.
И затем начал перечислять, как она к ним всегда пристает, вечно ворчит, то нельзя, это нельзя и т.д.
Я ему:
-Ну и что ты гонишь, если скамейку сломали все-таки вы и проблему все равно утрясать придется?
-Да это понятно. Конечно, сходим. Это я так, пока здесь, чтобы завтра чего лишнего не вырвалось. Сейчас выговорюсь, чтоб потом не ляпнуть, чего не надо.
А наутро все утряслось само собой. И скамейка, и вправду, «…гнилая была, не трогайте, ребята, завтра зять приедет – починит». И с бабушкой, идущей с речки, разговор завязался. О дочери, ставшей директором школы.