В районе Коньково, рядом с метро, лет 10 назад построили кафе с громким названием «7 тараканов». Когда-то в нём собирались богатые студенты: курили, пили вино и иногда летом заказывали шашлыки. Кофе всегда подавали в маленьких чашечках и на чудной салфеточке с изображением клоуна и итальянской надписью. Клоун был такой живой и разговаривал с вами, даже если вы не поддерживали диалог. Про него говорили так: IL DESSINE LE VISAGE DU BONHEUR.
Когда студенты выросли и обзавелись семьями, кафе опустело и обеднело. Несколько раз от скуки горело, сменило нескольких хозяев. Что теперь с семью тараканами? Да их можно всегда увидеть внутри: бегают иногда по одежде и никого не смущают. На двери ведь разборчиво написано – «7 тараканов»!
Кто там собирается теперь? Не очень приятные люди, не те, что когда-то были близки сердцу. Кто придётся. Цены там не изменись, заморозились. Когда заходишь вечером, кажется, что и посетители тоже заморозились – сидят грузно на стульях, заняты собой. А раньше с клоуном разговаривали, по сторонам смотрели и под ноги, чтобы тараканчика не раздавить. Публика подурнела, почернела. Заказывают пиво и гренки с чесноком. Собираются мужики после работы, одинокие, семейные, скучные.
Работая официантом, многое можно подслушать.
Когда-то по средам собиралась всегда одна и та же компания. Они всегда бронировали широкий столик у окна и оккупировали его целиком. Все похожие в возрасте, в интересах. Каждую среду. Они помнили клоуна на салфетке. Но теперь администрация экономила на салфетках с клоуном и не подавала улыбающийся кофе. Ребята каждый раз выбирали ворону. Вороне приходилось рассказывать историю. И никто не имел право её перебивать. История всегда касалась кого-то из сидящих, кого они знали, кого держали за руку. Нельзя было ничего выдумывать. Только честно, хотя никто не проверял. История иногда длилась очень долго, ребята сидели до закрытия, умоляя официантов не закрывать заведение. Те разрешали, если ребята заказывали что-то серьёзное, не пиво. И тогда история затягивалась до утра.
Как выбирали ворону? Просто кто-то должен был доказать, что именно этот человек сегодня ворона…
В тот день вороной стала Вика. Она молчала уже месяц, никто не мог заставить её быть вороной.
Ребята собрались к восьми. В девять подтянулись все. Заняли столик у окна и две лавочки. Вика поняла, что рано или поздно, но ей придётся отдуваться. Историй она не знала, истории о себе были скучными или слишком откровенными, такими, о которых не говорят.
- Вика! Ты покрасила волосы? – Саша дотронулся до её длинных чёрных волос.
- Нет, Саша ты что? Они у меня такие давно, уже месяца два!
- Вика, ты путаешь. Не сбивай нас с толку. Ты сегодня покрасила волосы и не хочешь в этом признаваться! – Саша приложил прядь её волос к своим губам. – Я Чарли-Чаплин, Charlie-Chaplain, Charlie-Chaplain!
Вика не любила шуток, которые касались её. Она старалась усердно понять, но никогда не понимала, а только краснела.
- Прекрати, Саш, пожалуйста. Отпусти мои волосы. Они давно чёрные.
- От кофия почернели или от злости? Вика, не обижайся, мы любим тебя. Ты так мало смеёшься, а разговариваешь ещё меньше.
- Прощаю, я заикаюсь с детства, поэтому говорю мало. – Вика засмеялась. – Знаешь анекдот? « - У вас кто в семье самый старый? – Моя пра-пра-пра-прабабушка! – Неужели? Такие экземпляры ещё живы? – Ка-ка-ка-конечно!»
- На ведьму похожа!
- Кто?
- А вот эта заикающаяся мадам с чёрными волосами.
- На ворону!
- На ворону!
- Да! Я – ночь!
- Сегодня твоя очередь рассказывать. В том месяце мы отдувались.
- Ничего не знаю. Не буду я. Вороной называете и ведьмой – не буду рассказывать.
- Будешь! Расскажи про Крис, она ведь тоже ночь, тоже ворона только настоящая!
- В каком смысле настоящая?
- Да волосы у неё чёрные от рождения, а ты свои покрасила, как только Крис уехала. Расскажи о ней, пожалуйста.
- Вик, ты же на собственной кофте сидишь! Совсем неряха!
- Знаешь, мне последнее время очень лениво. Моя собственная лень нахально губит меня. Подсовывает короткие слова вместо длинных, прощает недоеденные завтраки, недочищенные зубы.
- Мужика у тебя нет – вот и вся беда. У этой Крис их полно было, а у тебя нет. Потому что из двух подруг одна обязательно красивей другой и кто-то обязательно должен страдать.
- Он прав. У меня нет красивых подруг. С некоторых пор я от них избавилась. Живу теперь и тихо и славно.
- Обходя красивых женщин стороной?
- Да! Зато у меня есть он – мой единственный. И я знаю, что тоже у него одна. Так, милый?
- Рассказывай дальше!
- Ладно, только я не готовилась, я спонтанно…
Ребята уселись поближе и стали слушать. Никто не мог перебивать, только по истечении определённого времени делали небольшой перерыв, чтобы сбегать в туалет и задать вопросы. Рассказчику нельзя было не верить, рассказчику нельзя было врать, все персонажи, их слова, - всё должно было быть правдой. Такое условие.
«Мы с Кристиной познакомились лет пять назад на Арбате. Зима. Московский холод. Все кафешки были забиты, окна запотевали от посетителей и горячей еды. В то время я искала себя и могла часами бродить по городу, замечая мелочи, болтая с любым человеком, расположенным к общению. Моим любимым местом был Старый Арбат. Жаль, что сейчас это слово из пяти букв изгрызено как сыр мышами, но тогда оно означало очень много. Тогда, на Арбате, можно было встретить знаменитость, спокойно шагающую по улице, можно было заиграть с иностранцем, попозировать художнику и убежать. Сейчас всё иначе, всё это стёрто.
Посередине Арбата, сбоку от театра Вахтангова, было раньше одно заведение. МГТС. Большими буквами МГТС. С прозрачными дверьми и стенами. Его всегда наполнял густой туманный дым, словно находилось оно на болоте, а красный свет, предупреждая, останавливал: дальше двигаться нельзя. Точнее, можно, но не всем. Внутри всегда было тепло. Даже жарко. На полу-втором этаже танцевали вечерами страстные не по своей воле девушки, иногда сбрасывая вниз одежду и собирая у окон толпы.
Странно, но именно там я и любила обитать.
Днём МГТС выглядело совсем обыкновенно. Оно казалось мирным, открытым, устало-сонным. А ночью оно смеялось. Но это никогда не был смех превосходства. Смех дружеский, как рукопожатие.
Вы знаете, я не стесняясь рассказываю о том кафе и не стесняюсь того, что жила там. Дело в том, что когда я вернулась в Москву год назад, то не застала его на прежнем месте. Другой хозяин, другая собака… Дурной хозяин, дурная собака.
Я стояла у того места, где раньше был мой столик, и словно медиум, пыталась воскресить утраченное, украденное навсегда. Теперь его нет. Оно куда-то ушло, растворилось, просочилось сквозь пальцы.
Там я познакомилась с Крис. Обыкновенная Кристина, только любила, когда её называли Крис. Она работала на том самом полу-втором этаже, танцевала на столах, вертелась на стульях, кидала в окна туфли. Отличительной особенностью этого заведения было то, что девушки никогда не раздевались полностью – стены-то прозрачные. Отличительной особенностью Крис было то, что она, снимая туфли или сапоги, обязательно бросала их куда-нибудь. Крис многое могла себе позволить, потому что никого не боялась и не зависела от кафе из причудливых четырёх букв. Она держала небольшую фото-галерею, а в МГТС ходила отдыхать.
Крис очень красиво сбрасывала туфли. Они отлетали туда, куда она хотела. Никогда не промахивалась. Вообще, гардероб её был так себе… Она быстро привыкала к одежде и могла ходить в одном и том же долго, протирая до дыр. А вот ноги всегда были на высоте. Не в том смысле, что она любила разводить ноги… Скорее наоборот. Просто Крис заботилась о них больше, чем о лице.
Однажды, во время её выступления, кто-то очень сильно рассмешил её. Крис так хохотала, что готова была свалиться со своей мансарды. С ней вместе смеялись все посетители, от этого становилось ещё смешнее. Крис изогнулась и хотела бросить туфельку на стол, но очередная вспышка смеха сложила её тело пополам. И Крис впервые промахнулась. Туфелька не попала на стол. Судьбе угодно было, чтобы волшебная туфелька с её загорелой ножки задела меня. Загорелая ножка… Крис всегда загорала естественным путём на живом солнце, потому что считала, будто человек выглядит голым, если его кожа белая, и шикарно одетым, если кожа хоть чуточку, да загорелая. В тот момент я проходила под ней и остановилась, согнувшись от смеха. На мне было такое особенное платье, которое держится на двух верёвочках. Моя мама называет его бесполезным. Я всего лишь считаю, что оно... обращает на себя миллионы глаз.
Туфелька Крис соскользнула вниз, повисла на двух верёвочках и вместе с ними звонко упала. Упало и моё платье. Шпок – и уже на полу. Я оказалась раздетой.
…А в руках два стакана с зонтиками и трубочками. Я, конечно, не из тех, кто мог бы стесняться своего тела, не из тех, кто теряется в сложных ситуациях. Всё произошло так неожиданно! Мне почему-то казалось, что все непременно обратят внимание, на мою грудь. Там, совсем рядом с соском, сохранился с детства маленький шрам... Его не замечали даже мои camarades, а вот обитатели МГТС должны были – так говорила паника. Я готова была выбежать на улицу, чтобы эти люди не успели запомнить моего лица.
Но тут Крис спрыгнула ко мне и поволокла на полу-второй этаж.
- Что ты делаешь? Идиотка! Пусти. Зачем ты так? Дальше не могла свою туфлю бросить? Помоги мне его одеть.
- Со мной иди. Ну же! – Крис впилась в мою руку и тащила наверх. Лёгким движением подняла платье, завязала верёвочки.
- Не пойду я никуда. Ты изверг. С ума сошла. Я никогда не перед кем не раздевалась!
- Послушай, вон там сидят ребята из КП. Это желтуха, КП, а ребята – цыплята, которым давно по голове не давали. Я ненавижу их и их жёлтую газетёнку. Они только и жаждят что-нибудь правдоподобно-пакостное написать. Вот и напишут. У них даже фотоаппарат всегда с собой. Наверняка тебя уже сфотографировали. Если ты сейчас не будешь делать, что я тебе говорю, то непременно попадёшь в завтрашнюю колонку курьёзов с вот таким лицом – недовольным и диким.
Я оглянулась: в углу сидело двое толстых дядек. Они курили сигары. Не из самых дорогих, потому что даже издалека было видно, что бумага не очень, да и табак как в сигаретах. Они был похожи на Мердока, на Рупорта Мердока. Каждый по отдельности – нет, а вот вместе – да. Я уже предчувствовала свой позор. На первой странице я, ошарашенная, над моей головой Крис, дикая, злая и подпись: «Обиженная козочка».
- Ты что, внушишь им, что они ничего не видели?
- Скажу, что ты была частью моего номера. Мы их заколдуем. –Сказала Крис и начала смеяться.
Так я познакомилась с Крис.
Мы танцевали до утра, придумывали шутки, издевались над теми, кто был за стеклом. Перепробовали все спиртные напитки, которые я раньше не могла себе позволить попробовать, и понабрали визиток у посетителей.
Крис оказалась доброй. Она всегда оставалась человеческой. На улице она была совсем другой. Была скорее похожа на старшую сестру, которая, отводя в школу младшую, забыла, где эта самая школа находится. Крис была очень рассеянна. Никак не могла сконцентрироваться, постоянно всё забывала и теряла.
Крис боролась со своей памятью, точнее, боролась за свою память, боролась со своим сознанием, но всё оказывалось бесполезным. Паркуясь, она забывала, где оставляла машину. Иногда ей казалось, что её украли или увезли на штраф-стоянку, или что она вообще без машины приехала…
Когда она в очередной раз забыла, где бросила машину, я записала её на приём к доктору.
Доктор лечил рассеянность и забывчивость. Он избегал слова «склероз» и «амнезия» - говорил, будто они пугают пациентов. Он брал много денег, долго химичил над Крис, просил её приходить всё чаще и чаще. А когда узнал, где она работает по вечерам, предложил ей сесть на подоконничек и развести ножки. Крис только и успела упорхнуть в дверь – только каблуки сверкали и звонко стучали по лестнице.
Так завершился сеанс лечения от забывчивости. Доктор почти избавил её от ужасного недуга, действительно, он хорошо поработал с её головой. До полного выздоровления оставался всего месяц.
Крис не успела вылечиться только от одного: она всё ещё хронически путала имена.
Иногда мне казалось, что она изменила Кристину на Крис, так как на самом деле забыла давно своё настоящее имя, отсекая постоянно четыре буквы. А имя Крис отчего-то помнила.
Я так и не рассказала, как выглядела Крис. Её чёрные волосы были тяжёлыми и крепкими, они не завивались и всегда выглядели чистыми. Они сверкали под лампами и ловили отблески снега. Может и не бывает так, но мне захотелось произвести именно такое сравнение. Её чёрные волосы были белыми как грязный снег.
Крис не родилась в России. Крис родилась в Польше, в Гданьске. Потом зачем-то переступила границу и попала в Калининград, зачем-то работала в дорогом отеле на Куршской косе – делала фотографии. Сказать честно, фотографом она была не лучшим. Ничего нового в это искусство не внесла – ничего своего, зато усердно работала по стопам известных художников, зная их имена и никогда не присваивая себе чужого. Ей не нужно было доказывать, что она существует в мире и что она имеет право быть услышанной. Крис спокойно жила, спокойно улыбалась, зарабатывала так, что никогда не жаловалась, не забывала родителей и звонила им каждую неделю, не игнорируя дедушек-бабушек-сестёр-братьев… Вот единственное, чего она не забывала никогда!
Ещё что скажу честно – Крис получала работу благодаря правильным звонкам. Её везде любили и везде ей были рады. Без дела не сидела она ни дня. Родители шептали – и Крис была обеспечена местом. Никогда не волновали её проблемы безработицы, социальной незащищённости граждан, проблемы регистрации и повышения цен на квартплату. Казалось, что она отгораживала себя. И я не виню её. Крис никому не делала зла.
Да и что бы происходило, если б каждый задумывался о судьбе своей нации и о судьбе своего соседа? Что?! Одни самоубийства и революции. Не виню я Крис. Она не из тех, глупых.
К тому же, если она и узнавала что-то важное из новостей, то потом быстро забывала, так как это не касалось её лично. Странно, имена её любимых память Крис тоже не относила к «личным», так как они в её голове долго не держались.
Убив в Гданьске изрядное количество лет, она сделала вывод: эта часть света изучена. Делать там больше нечего! Несколько дней перед окончательным отъездом в Москву она ещё колебалась и ждала чуда. Тихий город Гданьск должен был оживиться. И он действительно задышал: землетрясение, свалившееся совсем уж внезапно, заставило город шевелиться. Были разрушены старые дома, в новых появились трещины. Никто не пострадал.
Крис попала в Москву. Открыла галерею. Сделалась знаменитой узким кругам. Потом мы познакомились.
Крис всегда была кем-то любима. Она не ставила себе целью быть любимой, но всегда её окружали красивые слова и красивые люди.
Айсбергом стояла перед её кораблём неизлеченная беда: никак не запоминала она имена. Путалась постоянно, давая другие названия и провоцируя скандалы.
Расскажу про одного ухажёра. Звали его Владислав. Они познакомились на выставке, проходившей в её студии. Фотографии показывали крупным планом всевозможных насекомых, способных прыгать. Зелёные тона и символ выставки – кузнечик. Крис вертелась меж людей, вертевшихся среди работ, подвешенных на цепочках к потолку и торчащих на пружинках из пола. Помещение было небольшим. Эпатаж выставки – цепочки и пружинки – обходить было трудно. Крис не могла не наскочить на одну пружинку, самую маленькую. Она свалилась на кузнечика из папье-маше, который свалился на Владислава. Все трое лежали как упавшее домино.
Так состоялось знакомство. Владислав оказался человеком солидным, даже непростым. Раньше он преподавал теорию добычи нефти в Губкинском, а потом перестал преподавать и решил испробовать теорию на практике.
Крис не могла произнести его имя – куда там запомнить. Сунула ему в руки свой телефон – пусть запишет номер. Так он записал только номер, а имени не оставил. Только произнёс вслух. Крис выдумала, что у неё накладные ногти и ей очень неудобно набирать буковки на аппарате. Пришлось писать самому.
Помню, как в тот вечер она вбежала в МГТС и просила меня найти в её телефонной книжке имя того, что упал под ударом папье-маше. Сколько мы обе ни искали, а вспомнить чьё имя кому принадлежит не удалось…
Вскоре Владислав нашёл её сам. Он был высоким, тёмно-русым и всегда тщательно брился. Для Крис это было важно. Они редко встречались. Владислав жил не в Москве, но часто посещал её для командировок. Крис по-прежнему молчала. Она смотрела на дисплей и видела английскими буквами его имя – но не откладывалось оно в голове. Рассматривала его на визитке – всё бесполезно.
Между тем Владислав становился ревнивым и подозрительным. Но от этого он дарил больше цветов и чаще звонил. С каждой неделей рестораны становились дороже, а слова резче.
Однажды в «Ванили» Бондарчука он взял Крис за руку и задал роковой вопрос:
- Милая, ответь мне честно! Почему ты называешь меня чужими именам?
Крис застали врасплох. Так она помнила хоть начало его имени, а тут забыла напрочь.
- Что ты, дорогой. Кажется тебе. Я, должно быть, к кому-то другому обращалась, а ты решил, что к тебе.
- Нет, милая. Я точно помню. Неделю назад ты назвала меня Станиславом – я решил, что тебе можно простить. У нас в России это созвучные имена. Но когда вчера ты обратилась ко мне «Поль!» я уже не смог молчать.
Крис не растерялась. Она вспомнила, чему я её учила: когда погибаешь, всегда можно соврать.
- Ты знаешь, я сейчас читаю стихи одного английского поэта… Он носит как раз это имя, которое ты только что произнёс. Его стихи такие трогательные. Я плакала, когда читала их.
- Крис, ты никогда не читала его стихов. Во-первых, ты говоришь не об английском авторе, а о французском. Думаю, это Поль Верлен или Поль Элюар, у которого Дали увёл жену Галу.
- Да-да! Именно он.
- Который?
- Который последний. Ты назвал его имя.
- Дали?
- Нет-нет, другое что-то…
- Гала?
- Гала? Мне кажется…
- Последнее имя было Гала.
- Ты уверен? Гала? Я назвала тебя Гала?
- Крис, ты в своём уме или издеваешься надо мной? Гала это женское имя. Гала это наша Галя, Галина.
Крис тонула со всеми своими кораблями. Она боялась – панически боялась, что кто-то может уличить её в непонимании имён.
Владислав не унимался:
- Назови моё имя!
- Что?
- Зачем ты переспрашиваешь – ты же слышала и поняла мою просьбу.
- Я думаю, это ни к чему… Пожалуйста!
- Ни к чему? Хорошо рассуждаешь: ни к чему имя человеку. Ты считаешь, что человек может жить без имени? Что он может жить безликим и ничто его не обозначает? А что, по-твоему, мы бы писали тогда на визитках? Внешность описывали бы?
- Успокойся, не дави на меня, пожалуйста.
- Ты ни разу не назвала меня по имени. Почему, Крис? Мне иногда кажется, что ты обращаешься не ко мне, а к другим людям. Или когда ты со мной, ты думаешь о ком-то другом? Что у тебя на уме? Кто перед глазами?
Влад не кричал. Он оттачивал каждое слово. Паузы били по голове и выгребали все знакомые Крис имена. Она дрожала, а Влад уходил. Скрывался за поворотом – и уже его нет. Как будто никогда и не было. Только грозное: назови-моё-имя стучало молотком по голове.
Повороты… углы… Кажется, что когда уходящий от нас человек за ними скрывается, то на том месте, где он становится невидимым, кончается мир. Кончается наше измерение. Бежишь за ним, опомнившись, что теряешь, – а его и нет уже. И 10ти секунд не проходит как он исчезает.
В тот день Крис не могла работать. Мы пили текилу, говорили о кактусах и нюхали соль, облизывая лимон. В МГТС крутили старые джазовые песни. Они казались лёгкими и правдивыми. Джаз… ему можно верить. Пожалуй, больше, чем мимолётному танго или сладким современным песенкам.
Изо всех углов доносилось пение уставшей музыки. Её приглушал дым и сковывал уличный холод, но слова мы разобрали. Крис сидела лицом к окну и обнимала ладонью щёку. Точь-в-точь «Студент» Пикассо. А музыка обрывисто пела:
«…Я не хочу обидеть тебя, не хочу упрекнуть.
Я сама была глупой и теперь сама я ухожу,
Красный свет освещает мою спину.
Моё сердце бьётся – и для тебя, только для тебя.
Плаваю вдоволь в жёлтых тюльпанах.
Я была смущена, не знала, что делать.
Любовь толкнула меня к совсем другой жизни.
Не замечая своих ошибок, я шла вперёд,
не оглядываясь…
Целый день, высоко в небе.
Сумасшедший полёт, сумасшедшей влюблённой
в повисшем над головой небе…
Моё сердце бьётся – и для тебя, только для тебя.
Плаваю вдоволь в жёлтых тюльпанах.
Ты можешь простить меня?
Ты слышишь мои слова?…
Плаваю вдоволь в жёлтых тюльпанах.
Любовь остановилась.
Золотой больше не кажется мне пыль…
Ты показал совсем другой мир, столько о любви рассказал.
Любовь вдохновляла на поступки, никогда не приходившие раньше на ум…
Что правильно, что неправильно – я не знаю.
Ты мне говорил, что к чему,
Ты мне объяснял, что делать.
Теперь самой искать ответ.
Только для тебя сердце бьётся.
Плаваю в жёлтых тюльпанах…»
Через две недели Крис поняла, что никогда не любила Владислава. Он теперь остался в её памяти чисто выбритым и красивым. Он разгадал Крис и теперь она боялась его. За что боялась? Не знаю. Мне кажется, что если б нашла она в себе силы рассказать о своей беде, он бы всё понял и простил бы… Но нет.
Однажды он зашёл в МГТС и сел за мой столик, словно зная, что у Крис в тот день выставка.
- Ты почему мне не рассказала? – обратился ко мне с подозрительно хамским вопросом.
- Поздоровался бы, Владислав… Не забывай, что не я твоей подругой была, а Крис.
- Почему ты мне не рассказала, что у неё был кто-то другой?
- Ах, ты об этом! – Я засмеялась. А Крис паниковала зря. Оказывается, он её совсем не раскусил. - Да не было никого! Что ты несёшь? Она тебе была верна, любила даже тебя… А ты уж не знаю чего испугался – убежал.
- Вы обе врёте. Почему она называла меня Полем? А? Как ты думаешь, почему? Не знаешь? Не притворяйся, пожалуйста, что не знаешь ничего. У неё был любовник Поль, француз какой-то. Поль. Она постоянно думала о нём и называла меня его именем. Я не люблю, когда меня обманывают.
Влад кипел, он ревел, выл, стонал… Он казался таким жалким. Мелочные догадки, такие неуклюжие. В душе я смеялась и знала, что Крис тоже смеялась бы на моём месте. Она была слабой на фоне сильных мужчин, но отдельно, сама по себе, была стойкой и уверенной. Быть может именно они и ломали её, постоянно доказывая своё превосходство. Слабым людям всегда нужен кто-то слабее них самих, чтобы на фоне этой разницы сами себе они казались бы могущественными.
Я поехала к Владу, забрала у него вещи Крис, затем мы поехали к Крис домой. У меня были ключи от её квартиры. Он сам открыл дверь, сел на кровать и заплакал.
Больше никогда он не появлялся. А Крис снова становилась красивой, танцевала в МГТС, сбрасывая башмачки хохоча… хохоча… Но теперь она всё больше боялась, что кто-то догадается: она не запоминает имён.
Однажды Крис не пришла танцевать в МГТС. Я ждала её весь вечер, но она не появилась. Утром я поехала к ней домой. Долго звонила, пока она не спустилась в длинном шёлковом халате с длинными косыми разрезами.
- Как ты, Крис? Неужели ты проспала?
Она не отвечала. Странное выражение лица, которое я никогда раньше не замечала. Я не могу даже дать ему название: не то страх, не то испуг или торжество победы или растерянность. Крис смотрела на меня, наклонив голову.
Под халатом ничего не было, она накинула его на голое тело.
У Крис была интересная квартира, с тремя комнатами и небольшой лестницей. Она жила на последнем этаже. Квартира, изначально мрачная, преобразилась, когда Крис сделала на втором этаже огромное окно, которое ловило солнечные лучи.
Крис поднималась по лестнице, залитая солнцем, с распущенными спутанными чёрными волосами.
- Иди сюда, я должна тебе что-то показать. Только ни о чём не спрашивай, даже не говори ничего.
- Куда ты меня ведёшь?
Она подошла к огромному окну. Солнце светило ей в спину, играя на противоположной стене её тенью.
- Посмотри, как это красиво. Моя тень. Знаешь, как по-польски будет тень? Не знаешь. Откуда тебе знать… Ты никогда не была в Польше, ты не знаешь, чем известен Гданьск, не знаешь, что за люди там живут. Я подумала… я давно не была дома, давно не слышала родной речи, не знаю, что нового происходит там… Это теперь так далеко. Так больно, так страшно больно…
И она начала что-то говорить, что-то по-польски.
- Что ты хотела мне показать?
- Смотри!
Она открыла дверь спальни.
На кровати, помятой и широкой, лежал кто-то. Я не разглядела его лица, оно было закрытой подушкой. Только длинные ноги, красивая спина и чёрные волосы.
Крис не смотрела на него, она наблюдала за движением пыли на солнце. Не любила она убираться – скажу честно.
- За эту ночь я поняла, что очень люблю его. Сильно, так, что сжимается всё внутри, когда вспоминаю его лицо. Я… Я запомнила его имя, смогла запомнить! Оно не растворилось, не спряталось за звуками. Я запомнила. Но теперь мне кажется, что это не его имя. Одно слово, родное и ласковое, вертится на языке.
- Так как же его зовут?
- Кшиштоф. Кшиштоф.
- Как? Впервые такое слышу имя. Крис, твоя память перешла все границы. Она подключила фантазию и теперь они заодно. Бедная моя Крис.
Я обняла её голову. Теперь вместо имён она будет произносить несуществующие слова.
- Его это имя или нет – понятия не имею. Я проснулась с этим словом. Он уйдёт, уйдёт, если я не вспомню его имени, уйдёт, если оно окажется не его. Уйдёт, когда всё поймёт! А я не хочу, чтоб он уходил. Не хочу! Теперь не хочу. Помню только, что он очень близок мне, будто мы родились в один день и в одном месте.
Крис снова была жалкой. Второй раз в жизни я видела её жалкой.
- Ты останешься, Вика, прошу тебя, а я уйду. Спроси, как его зовут! Спроси!
Крис быстро оделась и убежала.
Вскоре проснулся и её друг. Он беззвучно открыл дверь и спустился по лестнице. На нём ничего не было. Хоть бы простыню накинул…
- Христина? Хрис…
Он подозрительно-странно произносил её имя.
- Здравствуйте… Кристины нет, она куда-то ушла, не хотела вас будить. Я не помешала вашему сну?
Он стоял неподвижно и смотрел на меня так, словно меня не было. Он хотел видеть только её.
- Где Христина?
Вот тебе раз! Она имена путает, а он их коверкает – нашли друг друга!
- Она ушла. Ты оденься, а я тебе кофе сварю. Кстати, тебя как называть?
Он стоял в дверях, ничуть не смущённый своей наготой, но чем-то встревоженный.
- Кшиштоф.
- Что?! Ты не мог бы повторить? Я не расслышала. – Он ухмыльнулся.
- Никдо зз-з-дезь не запомнить не можжет. Кшиштоф! Приятное зз-накомство.. А коффше я не пью…
Пока он одевался, я записала это странное сочетание букв и задумалась… А в это время Кшиштоф хлопнул дверью. Он ушёл, этот странный объект из кровати Крис, жужжащий и шикающий.
Кристина вернулась к вечеру.
- Кшиштоф? Его ведь и впрямь зовут Кшиштоф?
- Да, Крис, Кшиштоф. И разговаривать со мной пытался по-польски!
- Кшиштоф… Кшиштоф Пендерецкий.
- Ты о чём?
- Кшиштоф Пендерецкий – это известный польский дирижёр и музыкант. Ну, как ваш Михаил Спиваков.
Крис написала его имя крупными буквами на белых листочках и развесила по всему дому.
- Я не имею права забыть, как его зовут. Не имею права. И я не забуду. – Твердила она словно в трансе.
Везде, куда бы я ни заходила: от туалета до балкона, везде я натыкалась на это грубое польское имя с двумя «ш». И как всегда Крис не знала, ни где он живёт, ни где его номер… Она привыкла, что мужчины сами находили её.
Крис ждала. Она начала фотографировать, решила изобрести что-то своё. Тянулись дни, а Кшиштоф не приходил. Крис занимала себя, как могла: блуждала по чужим выставкам, по кино. Скука и отчаяние брали своё. А стены занимали бумажки с именем «Кшиштоф».
Я каждый день приходила к ней и заставляла есть. Каждый день. Когда я открывала дверь своим ключом, мне всегда становилось страшно: а вдруг она умерла? От нестерпимой тоски? Вдруг её больше нет? Она могла выброситься из окна или просто сесть у окна и умереть. Так ждать одного человека… Я никогда её не понимала.
Однажды я как обычно принесла ей еду, журналы, а она вдруг не с того ни с сего начала на меня кричать. Сказала, что я во всём виновата, что я рассказывала её мужикам об её болезни, что если бы меня не было, она давно… Не помню, что там ещё мы наговорили друг другу, но я выбежала из её дома и никогда там больше не появлялась. Да и зачем? У Крис совсем съехала крыша – эти дурацкие бумажки по всему дому с каждым днём только разрастались и собирали пыль. Я ушла и больше никогда к ней не возвращалась.
Вика замолчала и опустила глаза. Ребята тоже молчали и каждый думал о своём.
- И ты её с тех пор не видела?
- Нет.
- Но ты же сказала, что она уехала.
- Она не уезжала никуда. Я просто так сказала – Вам. Мне тогда не хотелось рассказывать, что на самом деле она меня из своей жизни выгнала.
- И ты даже не знаешь, жива она или нет?
- Жива… Наверное. Это неопасно. От такого не умирают. Ладно, мне пора. Я – домой.
Вика встала слишком резко – голова закружилась и она плюхнулась на скамейку.
Вика работала в аптеке. Когда дома становилось нестерпимо грустно, она соглашалась на частые дежурства.
- Ты перетрудилась. Сиди послушай, что мы тебе скажем. Мы всё знаем, дорогая. И эта история имеет вполне логичный конец. Ведь это ты подмешивала Кристине в еду какую-то дрянь? С самой первой встречи. Кристина была чересчур впечатлительной и очень быстро поверила в то, что больна. А это была не болезнь. Это была ты, Вика. Ты, должно быть её любила и не хотела ни с кем делить. Ты жестокая, Вика. Ты ненормальная. Хочешь узнать, как она теперь? Ты никогда не заходила к ней? Она ведь всё поняла, она раскусила тебя. Ты ненормальная.
Вика схватила кофту и выбежала на улицу. Это была её привычка во всех затруднительных случаях – убегать прочь. Резкое, крутое проявление характера.
Однажды Кристина поняла, что устала так жить, не в ладах с собой, не в ладах с головой. Новое одиночество стало гораздо тяжелее прежнего. Крис начала грустить, задумываться, отключаться во время разговоров. Она была готова плакать от каждого слова, от каждого чужого взгляда. Чёрные мысли обложили всё её существование.
Она забралась в постель, словно это было единственное место, где можно было согреться. Бормотала под нос слова из категории отчаянных. И тут появился Кшиштоф. Вообще-то Крис давно забыла его лицо, не могла бы сказать наверняка, какие у него глаза, какой нос, зубы. Сохранился только образ в памяти, непрочный и с дыркой. Всё утекало куда-то.
Кшиштоф открыл дверь и остановился: повсюду были расклеены бумажки с его именем.
«Кшиштоф-Кшиштоф» кричали зеркала и стены. Жёлтым, красным, чёрным фломастером были исписаны его звучным именем. Сначала он немного испугался, затем стал рассматривать с удивлением, поворачивал голову то вправо, то влево, словно эксперт, изучающий почерк. Он принял это за некую игру, и игра начала веселить его.
Ей хотелось с ним заговорить. Разъяснить это недоразуменье, свидетелем которого он стал. Кристина села на кровать:
- Ты только не сердись на меня, но это всё из-за тебя. Ты только не сердись, потому что я тебя очень люблю.
Кшиштоф молчал и улыбался. С зеркала отклеил бумажку, где Крис чёрным маркером написала его имя и несколько раз обвела. Кристина боялась к нему подходить. Она стояла на лестнице.
- Кристина. Кристина, я не буду сердиться, - Кшиштоф взял её за руку и поцеловал. Кристина побежала по дому, счастливая и весёлая, и скоро по всем комнатам снова раздавался её смех и крик, до тех пор, пока, утомлённая и обессиленная, она не упала на диван. Её чёрные волосы словно вихрем разметались в разные стороны, щёки горели, а глаза сверкали. Переводя дух, она пыталась что-то сказать, но слова вылетали скомканные и непонятные.
- Я выздоровела. Выздоровела. – Твердила Крис, откинувшись в его объятиях. – Теперь я свободна. Теперь я могу ничего не забывать. Я хочу жить и помнить.
Осень 2005 - лето 2006