NE ZABUDEM OB AMERICA
Николай Борисов
Всё, конец, баста, крышка, не верю, ни во что не верю! Никакая у нас не перестройка и никакие не реформы. Правду говорил мой друг по лестничной клетке Изя - Андрей Сидоров: "Афера все это, афе-ра". А я спорил с ним, о человеческом лице нашей жизни говорил. Он не стал спорить, взял и свалил в свой Израиль.
Перед отъездом, как полагается, выпили, я его и спрашиваю: "Ты мне, морда твоя смоленская, покажи, в каком это месте ты еврей, может, и у меня есть". Он только загадочно-пьяно улыбался и говорил, икая: "Не приставай, Иван. Не покажу, ы-ык... Если хошь... ы-ык... племянником тебя... своим... сделаю... ы-ык". Так и уехал.
А сейчас все, предел. Не верю. Никому не ве-рю! Тут жена моя, Рая, намедни пристала: "Сходи, Ваня, к банку. Наши рублики обменяй на их доллары. Все живы денежки останутся. А то по телеку говорят, опять наш рублик падать будет". А я ей: "Рая, солнышко ты мое, да я бы давно обменял, не продешевить бы. Никогда его окаянного в руках не держал". А она все свое: "Там, подле банка, народ знающий, послушай, порасспрашивай. Язык ведь, он того,до Киева доведет".
Ну, я и пошёл. Иду, а мои кровные у меня в кармане так и шевелятся, так и шевелятся. Не хотят расставаться, по-видимому.
Подошел, вокруг банка ни души. Наверное, в нерабочий день попал. Ан нет, смотрю, один студентик очкастый крутится. Худенький, утомленный весь. Дай, думаю, спрошу, они народ умный, все знают, а этот, видать, от учёбы совсем уморился.
"Слушай, говорю, малец, не сочти за труд, объясни. Я вот хочу наши деревянные на их золотые обменять". Он так обрадовался, так обрадовался: "Батяня, родной, вмиг уладим, вмиг оформим по самому низкому курсу. Без всяких комиссионных. Сколько у тебя деревяньненьких-то?"
Достал я ему, показываю: "Кровные, говорю, сбережения". "Да-а, - сочувственно отвечает, - понимаю. А кому сейчас легко?" И так лихо пересчитал, что я только диву дался. Что в цирке. Как их такой ловкости в университетах учат?
"На тебе, говорит, батя, двести зелененьких, по доллару каждая. Самый выгодный курс, самый выгодный размен. Все чики-чики. Но смотри, никому не показывай. Если что... скажешь, по доллару собирал годами. А то нас с тобой привлекут за валютные махинации и всучат лет по пять, но тебе поболее. Будем с тобой на тюремных нарах париться". И ушёл.
Я человек с понятием, рассовал пачки по карманам, но не пойму, как это на нарах париться, да ещё в тюрьме.
Стою один напротив банка, тихонько радуюсь. На душе трепетно, легко. Уверенность в завтрашнем дне так и прёт из меня, как будто ношу тяжёлую с плеч сбросил. Волнение такое, словно я в детстве только что от сторожа с полной пазухой яблок сбежал.
Дома сели с Раей за стол, дверь на два замка закрыли. И рассуждаем, где прятать-то наше зелёное сокровище будем.
Райка пристает: дай посмотрю, говорит, на долларчик. Я ей: "Что ты, как деревня, ни разу не видела, что ли?" Но она у меня баба настырная. Умыкнула таки. Смотрю, не порвёт ли ненароком. Так смотрит и эдак, и на свет, и под стол засунет. Даже на язык попробовала. Ох уж эти бабы.
Вдруг притихла и робко: "Ваня, а я по-ихнему читать умею и понимаю". "Тьфу на тебя, говорю, курица. Восемь классов птушных, а туда же..." Вырвал зелёненькую. Начал читать, как-никак полное среднее, и меня аж пот прошиб: тоже понимаю. Сглотнул от волнения слюну и по буквам: "Z-a-k-r-o-m-a of R-o-d-i-n-a", это ведь по-нашему "закрома Родины" или "в закрома Родины". Ещё больше пот выступать стал. Чувствую в голове ясно, светло. Может, влияние телевизора на языковое понятие сказывается, все иностранщину смотрим, сериалы разные.
Читаю дальше, у самого сердце от волнения зашлось: "Ne za-bu-dem оb Аmе-rica" - это ведь "не забудем об Америке", чуть ниже, в уголочке: "This is chisto normalnie dеngi". Здесь какие-то сомнения насчёт студента того хлипенького вкрадываться в меня стали. А Райка, баба надоедливая: "Ваня, Ваня, - дрожащим голосом, - а это кто нарисован?" - и смотрит на меня выпученными глазами. «Кто? Кто? Джордж Вашингтон,- говорю,- не Клинтон же. И чему только тебя восемь лет в училище учили?»
А она: "Не-ет, отвечает, Ванечка, это наш Борис Николаевич". Я так и обомлел.
Пригляделся, и вправду Борис Николаевич - только в буклях. А под ним печатными буквами "Odna у.е" написано, дальше я уже читать не смог. Ах, студент! Ах, паразит! Вот, оказывается, чему вас в университетах учат. Ну, перестроился!
Рассыпал зеленые по столу. С них Борис Николаевич строго так на меня смотрит, осуждающе, и голос его в ушах, вопрошает: "А-фе-ра, Ва-ня, афе-ра..."
Очнулся, а жена мне хреном толчёным в нос тычет, это чтоб я в сознание пришёл. А зачем мне оно, сознание-то, если я ни во что не верю. Эх, уехать бы! Но куда? Если только... к Изе... племянником? А?
= = = = = = = = = = = = = = = =