Людочка ненавидела свое имя. Людочка, Людка, так только мама называла, да и то в редких случаях, а чаще всего – Люська... Она очень хотела, чтобы ее называли Мила, ей казалось, что Мила в тысячу раз красивее, чем это подзаборное – Люська. Она представляла себе, как она знакомится с парнем и говорит – Мила. Этаким нежным голосом. И все в ее жизни меняется... Но с кем ей было знакомиться в этом маленьком белорусском городишке, ее тут все знали... И все звали Люськой.
У Люськи была только мама, и каждый день после школы Люська мчалась домой, чтобы помогать маме шить мужские трусы. Уже с пятого класса она строчила на машинке, которая раньше была бабушкиной, пока та не умерла и не передала в руки Люське свой допотопный швейный агрегат. Так умираюший воин наделяет младшего товарища своим оружием – держи, защищайся, а если сможешь – то нападай!
Люське повезло, после девятого класса ее взяли в медучилище. Но строчить трусы она не перестала: ведь надо же как-то жить, так мама говорила по сто раз на дню. Трусов нужно было много. Их закупала у них какая-то баба, она привозила материю, раскрой был всегда один и тот же – семейный. Люська, когда подросла, все спрашивала, как же так, вон в ларьках продают импортные, трикотажные: и в полоску и в рисунок. Кто же эти-то покупает, ведь не модно. А баба только смеялась да таскала материал. Все больше сатин. И говорила – на наш век мужиков, которые вот эти, семейные, любят, хватит и еще останется!
Медицина Люське нравилась, нравилось, что все получается, особенно уколы. В училище легенды ходили про ее легкую руку. И еще ей нравилось надевать белый халат и мечтать о другой прекрасной жизни: вот влюбится в нее доктор, вот он возьмет ее за руку, обнимет и поцелует. Скажет: Мила, выходи за меня замуж, а?
Любовный опыт у Люськи был небольшой. Во-первых, она была некрасивой, нос подкачал. Да и вообще все как-то не так, как надо... А во вторых, и не с кем было... Все ребята пошли в ПТУ, кто на слесаря, кто на плотника, кто на шофера, кто куда в общем. Но это было все равно, парни эти ну совсем ее не привлекали... Если каждый день пить, курить или нюхать, то руки будут сильно дрожать. Инструмент не удержишь, баранку не покрутишь. А вот Люськин доктор был всегда трезвый, чистый, от него пахло одеколоном. Бывшие же одноклассники все воняли, да еще на танцах норовили поближе ртом притиснуться. А если выйти с кем, то обязательно тащит в кусты, больно хватает за грудь пальцами с черными ногтями и раздирает трусы, валит на землю и тычет, тычет... Больно так, и все не туда. А самого трясет, как припадочного.
Люська на танцы перестала ходить. Отговаривалась, что зачет или еще что, да и матери надо помогать. Уж лучше строчить и мечтать о своем докторе. Вот зовут его, например, Андрей. Андрюшенька, милый, родной... Когда Люська закончила училище доктора звали уже Евгений, Женечка значит.
И тут случилось в Люськиной жизни чудо. Мать наладила ее в Москву на работу. Дочка какой-то дальней знакомой там устроилась в парикмахерскую и хотела напарницу взять, чтобы вместе квартиру снимать. Надоело ей в комнате да со зверюгами-соседями. Видно стала хорошо зарабатывать.
Мать сказала: доча, поезжай, денег заработаешь. Хоть кем там у нее будешь, пристроит. Да и диплом у тебя с отличием, и рука легкая. А как мать сказала про легкую руку, Люська зарыдала. Мать жалко, но поехать в Москву... Да это же, это же, как на Луну слетать. И потом там она всем скажет, что она Мила. И начнется другая жизнь!
Москва встретила Люську неласково. Уж больно большая, всего много: и людей, и домов... И такая чужая. Непонятная. Девчонка эта, Рита (вообще-то она была раньше Галя) парикмахерша, оказалась очень противной и придирчивой. Хотела показать Люське, что она вот уже крутая, тут обжилась и все у нее схвачено. Правда, согласилась звать ее Милой, только хмыкнула... Но с работой помогла, это правда. Мать-то Люську как могла расхваливала и про руки золотые написала.
Пошла Люська по ее наводке устраиваться на работу. Диплом взяла, приоделась, Рита ее причесала. Велела прийти точно в назначенное время, ни раньше, ни позже. Дескать, в Москве так принято.
И вот входит Люська в подъезд красивого дома, заходит в приемную. Видит - милая такая тетка сидит. Направила она ее в кабинет, к доктору. Входит Люська, ни жива ни мертва. А там парень сидит, молодой и красивый. И говорит: ну привет, заходи. Это ты что ли медсестра с золотыми руками? А ну-ка покажи! А Люська сказать ничего от страха не может, протягивает ему свой диплом. А он за руку ее схватил и смеется. Так и познакомились. Испытать ее золотые руки он решил на себе. Дал шприц и велел колоть. Как в обморок не упала, сама не поняла. Как же колоть-то ему под эти глазки... Но уколола. Он и не почувствовал ничего.
Класс, - заорал Виталий и принял ее на работу.
Доктора ее теперь звали Виталий. Виталька, Виталечка, Виталий Семенович. Он был начинающим пластическим-хирургом. То есть пока еще он не оперировал, некого было. Все больше с ботоксом работал. Вот придет дама – все лицо в мешках. Ну Виталий посмотрит-посмотрит на нее. А потом точными, выверенными движениями, ну прямо как художник, тут, тут и тут – точки намечает. А Люська колет. Выходит от них дама – ну просто картина...
Люська (кстати звали ее теперь, действительно, Милой) много чего узнала: и как трудно начинающим, и что стартовый капитал с неба не падает, и что зависть губит самых талантливых, и что в Москве таких клиничек частных, как собак нерезаных... Отношения у них сложились ровные, рабочие, он хоть и шутил с ней, и смеялся, но не заигрывал, она-то это чувствовала...
Ночами Люська не спала, все представляла себе, как Виталий ее обнимет, как поцелует, как руку ей на грудь положит и сожмет легонько, как он гладит ее ноги, все выше поднимая ночнушку, все смелее... Иногда даже приходилось рот подушкой зажимать. Никогда раньше не знала Люська, что такое счастье.
А Виталий все посматривал на нее, все поглядывал, все усмехался и подмигивал. Люська таяла: а вдруг... И вот как-то раз он ей и говорит: а знаешь, давай я буду твоим Пигмалионом, а ты станешь лицом моей клиники. Идет? И объяснил Люське, что вот нос ее только и портит. Ну и может еще уши, и разрез глаз там подправить. Ну может еще кое-что... Он берется совершенно бесплатно ее прооперировать, а потом результат использовать, как рекламу... Бабье, дескать, так и повалит. Люська ждала не этого, но ради Витальки... Ведь это же его карьера, и если она может помочь... Конечно, конечно, Виталий Семенович! Я согласна.
Сделали много разных фото, готовился Виталий серьезно. Анестезиолога пригласил, медсестру. И вот пришло время. Люська легла на покрытый белой простыней стол... Сердце сладко заныло: Виталий наклонился над ней низко-низко и посмотрел ей в глаза: ну ты как? совсем как в ее мечтах... и темнота.
После операции Люське пришлось остаться в клинике надолго. Ей оборудовали комнатку, в которой ночью было страшно и одиноко. А днем нет. Ведь Виталий заходил чуть не каждую минуту. Все ему не терпелось, но торопиться тут нельзя. Всему свое время, и он это знал. Вот когда сняли последние бинты, он впился в Люськино лицо и смотрел, смотрел. А она смотрела на него тоже, все смотрела, смотрела в глаза. И тут, впервые, ей в голову пришла мысль, что вот смотрят они друг на друга, а думают каждый свое. Она-то знает, что у нее в мыслях... Милый, люблю, поцелуй, прижми к себе, обними, дай я закрою глаза, а ты поцелуешь меня в закрытые глаза. Ложись тут рядом со мной. Вот так. Теснее, еще, сожми так, чтоб стало больно и трудно дышать, мне и так трудно дышать и притворяться, что я такая как всегда тоже трудно...
А вот он? Что думал он в этот момент? Спросить не решилась...
Пришлось еще долго ждать, прежде чем Виталий позволил ей посмотреть на себя в зеркало. В зеркале она увидела свое лицо. Это было очень красивое лицо, лицо Милы.