Начато 22.04.06 в 19:32.
«И у бога есть ад –
Он создан бесконечной любовью к нам
и необходимостью наказывать нас за грехи».
***
Был предпраздничный день – 23 апреля – и я возвращался с работы раньше обычного. По пути домой зашёл в магазин за пасхой. Оказалось, что кошелёк забыл на работе, и пасху взял в долг. Весь день я почему-то думал о своей красавице жене – странно, конечно, но ничего плохого в самом факте этого нет. Думал о её длинных волосах, подписывая бумаги. Думал о её взгляде, пока вёл деловые переговоры. Вспоминал нежный голос, рисовал в мечтах её профиль. Пришёл домой, а жены нет – наверное, в магазин или к подруге ушла. Пасху трогать без неё не стал, приготовил быстренько себе вареников и сел в зале перед телевизором есть. Рядом с ящиком было окно: небо там ярко-серое, иногда пролетает снежок, но почти сразу же тает. Меня совсем не привлекал телевизор, он даже отвлекал от созерцания погоды и поэтому был выключен. Но и аппетита сегодня не было. Тогда я взял тарелку и понёс на кухню. «Что теперь с ними делать?» - подумал я, глядя на остывшие и слипшиеся вареники. Спускать в унитаз их было рискованно – может засориться. Постоял у раковины, посмотрел в окно: там начался дождь. Затем я открыл форточку - послышался хлёст капель о стекло - и вышвырнул свой обед. Но случайно из пальцев выскользнула тарелка. «Чёрт, не успели купить новую посуду и…» Однако, никакого звона внизу не было. Я высунулся наружу: тарелка кверху дном приземлилась на траву и ждала там целёхонька. Ничего не поделаешь, подумал – взял зонтик, надел ботинки и пошёл спасать тарелку.
В подъезде свистал ветер. Когда я вышел на улицу, и завернул за дом – под окно, по куртке ударил поток свежайшего воздуха, спицы зонта вывернуло вихрем. Я подобрал тарелку; вода из-за шиворота по рукаву стекла в неё. Идя назад, вдруг заметил, что на улице заметно потемнело. Странно – ведь было всего четыре часа. Однако, не считаясь со временем, небо продолжало терять голубой цвет, идти в потёмках становилось сложнее. Ноги у меня почему-то подгибались, в коленях появилась дрожь. Краем глаза я увидел в переулке сбоку горящий фонарь. Не зная зачем, невольно побрёл на сигнал. Под фонарём освещался гладкий мокрый асфальт. Что-то тут не так, подумал я, стоя в луче света. Из тени, сжавших узкий переулок стен, вышли трое незнакомцев. «Мы тут совершенно случайно» - сказали в один голос они. Прозвучало так, будто я вообще впервые услышал человеческую речь. Внезапно бросило в озноб, по венам пробежал огонь. Я выронил тарелку. Раздался звон и…
Всё поглотила тьма. В бездонной чёрной бездне ожило яркое детское воспоминание. Глубокой ночью, мама будит меня собирать вещи. Подошли к двери, я обращаю внимание на нашего кота, свернувшегося калачиком у порога. Затем ночь. Коляска подпрыгивает на бордюре, а вдалеке светят сотни огоньков уходящих в гору – они словно прощаются с городом, которому грозит что-то страшное…
***
Что-то случилось там в захваченном тьмой переулке. Но как только раздался звон, я всё позабыл. Словно белая пелена застлала мой разум, я брёл не зная куда, не замечая то левым, то правым плечом задевал прохожих. Вокруг всё издавало какие-то приглушенные звуки, и только издалека долетало что-то живое… Какой-то шум. Он раздавался со стороны пляжа. Я протёр лицо, помассировал уши, но навязчивый звук не переставал пилить мозг. Тогда я словно лунатик побрёл на этот звук. Я приближался, вокруг становилось всё пустыннее. Вдруг под ногами исчез асфальт, захрустел песок. Этот шум, он всё нарастал и когда я подошёл к железной дороге, я остановился. Там за ней, после полоски влажного песка, лежала морская лазурь. Сквозь шум прибрежных волн прорезалась неприятная смесь звуков: куски радиопередач, какие-то ток-шоу, фильмы, речи, музыка – всё это переплеталось в единый шум, пробивавшийся сквозь звук морского прибоя. Чем дольше я смотрел на море, тем больше оно притягивало меня, но этот посторонний звук – словно тысячи утопленников смотрят тысячи телепередач прямо под водой – этот звук пугал меня. Во мне возникло отвращение, я словно видел, как эти вздутые трупы сидят в креслах и, смотря телевизор, доедают собственную плоть. Они когда-то были красивы, успешны, счастливы, но они не смогли сопротивляться притягательному звуку набегающих волн, шелестящих песком. Они не слышали за ними всего того, что открылось мне. И я побежал. Побежал прочь – уносить отсюда ноги, пока в голове не возникла простая мысль: «А может попробовать?»
Впереди маячило кафе. Я зашёл внутрь, присел на жёлтенький стул и спрятал голову в круге своих рук на стойке. Во всём теле была такая жуткая усталость, что я разваливался на части. В кафе было до странного тихо. Лишь изредка позвякивали тарелки, вилки. Сквозь мглу усталости ко мне явился образ детских дней. Будто настало утро того же дня. Я стою на кухне и смотрю, как мать, перебирая клубнику, хлёстко швыряет её в пластмассовый тазик. Во всей квартире раздаётся сладковатый запах свежей клубники, перемежающийся с алкогольным перегаром. И во мне возникает тревога, когда я вижу в пластмассовом тазике красную сочную клубнику.
Вдруг по плечу меня кто-то похлопал. Я выглянул: рядом сидел толстый мужик с растрепанными рыжими волосами. Он был такой жирный, что его ляжки и брюхо обвисали, закрывая стул под двойным батоном задницы. На стойке стояло несколько начатых блюд, но он не притрагивался ни к одному из них.
-А, - протянул он, что-то смачно пережевывая. – Я знаете ли уже худею, например… - он опять удавился жеванием, натренированные желваки так и играли под толстой, мешковатой кожей.
-Что? – удивился я. – Что вы тут делаете?
Он уставился на меня своими огромными, круглыми слезящимися глазами, продолжая жевать, хотя к блюдам так и не притронулся.
-То есть, вы же худеете, так какого чёрта вы здесь?
Жующий мужчина ничего не ответил мне. Он засунул пухлую руку в карман, пошарил где-то между складками жира и достал шестизарядный револьвер. Не переставая что-то жевать толстяк приложил дуло себе к виску… Я сидел ошеломлённый и полностью парализованный. Он нажал – хлопнуло, хрустнули стенки черепа и прямо на стойку выстрелила струя мозгов. Я отскочил в сторону и начал пятиться к выходу, а толстяк с простреленной головой принялся брать пухлыми пальцами куски собственных мозгов и есть их. Но теперь он не жевал, а просто быстрыми движениями глотал, от чего огромный зоб на шее ходил ходуном. Я продолжал пятиться. Всем вокруг было всё равно: они всё так же мирно ели. Моя нога натолкнулась на что-то, скрипнула дверь и я вышел.
***
На улице показалось как-то странно: в нос сразу же ударил невнятный запах. Это была густая вонь, которая словно железными крючьями обдирала лёгкие. На дороге заиграла сирена скорой помощи, а я не в силах схватить глоток воздуха упал на колени и начал задыхаться. Скорая притормозила у кафе, санитары увидели меня и забрали в машину. Мы вновь понеслись. Сирену даже никто не думал выключать: видимо у них были другие вызовы. Меня же тем временем санитар бросил на кушетку, а сам достал шприц с адреналином. Но что он делал? Он перевязал жгутом себе руку и сделал укол. Хотя судя по его возрасту, подумал я, ему тоже не помешает. Шприц выскользнул из его пальцев, голова запрокинулась. Я решил напомнить о себе и покашлял. Старичок очнулся. Он лукаво посмотрел на меня и достал тюбик с вазелином. Я уже не понимал что происходит, а стариковский указательный палец тем временем оказался у меня во рту. Мои мышцы свело судорогой, поэтому, чтобы разжать челюсти, он втиснул большой палец – я почувствовал его ногти своим языком. Затем последовали остальные пять. Он засунул их поглубже и резко раздвинул в стороны. Серена продолжала орать, срываясь на визг. Старикан второй рукой достал из под кушетки пластиковую трубку, зажал её между ног и, взяв тюбик с вазелином, начал намазывать трубку. Я лежал не в состоянии пошевельнуться, казалось от нехватки воздуха моё лицо уже посинело. Старик тем временем с причмокивающим звуком натирал трубку; его рука энергично двигалась вверх-вниз. Он наконец кончил и вставил мне в рот скользкую трубку. Затем он вытащил пальцы и обеими руками начал двигать шланг туда-сюда. И вот трубка уже добралась до гортани, проскользнула по кадыку и ушла к лёгочному перекрёстку. Старикан нажал кнопку и в меня через трубку спустило что-то склизкое. Сразу же я почувствовал облегчение и смог кое-как задышать носом. При этом к воздуху примешивался запах пота и вазелина.
Очнулся я, кажется, некоторое время спустя. По крайней мере сирены уже не было. Я лежал в какой-то тёмной комнате на койке с металлической сеткой. Вокруг пахло хлоркой. На ощупь я определил слева от себя побеленную стену. Вдруг, как только я зашевелился, справа, где-то в пространстве, заслышалось шипение. Оно медленно нарастало; явно издаваемое человеком. Я встал. Впереди от меня в темноте загремела связка маленьких косточек. В голову сразу же пришло, что это зубы, насаженные на нитку. Шипение стало переходить в старческий стон. Я заискал дверь вдоль стенки. Стон перерос в усиливающийся крик – настолько неистовый, будто режут. И чем дольше я мешкал, замерев у двери, тем сильнее он сверлил уши и испепелял душу. Но стоило мне открыть дверь, как всё прекратилось. Другая комната слабо освещалась свечкой посередине стола, над которым склонились медсёстры. Я сделал шаг навстречу, они выпрямились: на столе лежал младенец, его голову покрывали жиденькие волосики, глаз не было совсем, а на груди сочились молоком три пары грудей. Не дожидаясь, пока медсёстры обернутся я ринулся назад. Но под ногами не оказалось ничего и моё тело полетело во тьму. Я проснулся в незнакомом месте. От моего тела шёл пар; одеяло прилипло к коже. И вместе с пробуждением пришло ещё одно воспоминание из детства. Это было самое первое воспоминание о моей жизни. Я со старшим братом сижу на покрашенном потрескавшейся жёлтой краской полу в дальней комнате. Брат выложил из белых кубиков план квартиры и сейчас убеждает меня ударить по голове гантелей мать, которая стирает около ванной, чтобы он смог проскочить мимо и убежать гулять. Вот такое вот воспоминание. Оно так же и одно из первых о моём брате. Всё видится очень ярко, реалистично. Но нет никакой зловещей или неприятной окраски. Наоборот, я воспринимаю это как игру.
***
Незнакомая мне комната. Я лежу в постели, укрытый по грудь толстым одеялом. Прямо передо мной зашторенное окно. Сквозь плотную ткань пробивается золотистый свет. Он наполняет эту комнату уютом. Наконец, я заставляю себя встать. От моего потного тела на простыне остаётся мокрый след. Дверь из комнаты закрыта. Меня это настораживает. Кроме того откуда-то из-за неё слышен слабый детский плач. Это наводит на неприятные мысли о комнате со свечой и я решаю попробовать выбраться через окно. Раздвигаю шторы: комнату наполняет белоснежный свет, за окном пустая улица, тишина, где-то четвёртый этаж, но совсем рядом огромное дерево. Поэтому я открываю раму и по скользкому холодному подоконнику перебираюсь на дерево. Потом, немного ободрав руки об жёсткую кору, осторожно спускаюсь. Несколько шагов по рыхлой земле и под моими ногами оказывается на удивление тёплый асфальт. Вокруг по-прежнему тихо и ни души. Я продвигаюсь по дороге на несколько десятков метров вперёд: всё ещё никого, только серые пятиэтажки стоят по обе стороны. Я продолжаю идти вперёд. Ноги приятно покалывают выступы асфальтных камешков и мелких ракушек. Все окна в домах зашторены. Машин нигде не слышно и не видно. Похоже, что я очутился в мёртвом городе. Тут вдруг я замечаю, что фонари над дорогой не погашены. Чем дальше я продвигаюсь по этому городу, тем отчётливее чувствую запах соли. Он настолько силён, что если закрыть глаза, то кажется, будто идёшь по дну моря. Вокруг по-прежнему тишина, безмолвие. По мере пути все впечатления, все ключи складываются в моей голове вместе. И вот уже я снова вижу нашего кота, свернувшегося калачиком у порога. Вижу, как сладко он спит на жёлтом полу. А в это время вместе с ароматом клубники из дальней комнаты доносится запах перегара. Ощущение опасности надвигается. Мне не хочется оставлять… Но не кота… Мать дёргает меня за руку и мы выходим в подъезд.
Окончено 13.07.06 в 00:38.