У меня был знакомый, который закончил в СПб семинарию (около Троицкого собора на обувном канале). Как-то он дал мне почитать дореволюционного издания книгу о чине исповедования. Оказывается, священник обязан спросить на исповеди: В чём ты грешен? И перечислять грехи... Там их около трёхсот и такие есть!..
— Почему ты так не делаешь? — Спросил его я.
— Ты посмотри, сколько стоит людей. А ты не священник, ты не слышал, что мне на исповеди рассказывают и как это переваривать. Самое минимальное: Я ненавижу своего мужа. А уголовное дело?.. А что я могу сделать. Существует тайна исповеди. Отпущу грехи и в крайнем случае к причастию не допущу. Вот и всё.
У моего крёстного Ростислава отец был священником. В архиве его хранился бланк: злоумышлял ли против правительства? И священник должен был написать правду (Это Петра I выдумка, и так было до семнадцатого года, пока не ввели патриаршество).
Самого Ростислава посадили на восемь лет. Наводчиком был при ограблении (это псаломщик-то!). А раньше у митрополита Никодима келейщиком служил. После отсидки, конечно же, назад не взяли. А он сидел в Крестах на строгом режиме, два письма в год. Как я с ним познакомился? Он меня взял, чтобы я ухаживал за его больной матерью. Когда его посадили, мать тут и умерла, но я уже в Слободском служил.
Ростислав — хороший мужик, но слабый.
А ведь это меня он с другом каким-то подкидывал на наводчика.
Возле Ростральных колонн (такие оранжевые с белыми полосами вразлёт и нептуны сидят) на Васильевском они меня уговаривали:
— Вот такое дело. К нам сейчас принесли тиару , шитую золотом, с крестом, 18-й век. К тебе приходит покупатель, ты ему не продаёшь и прячешь. А тут мы заходим, и ты нам говоришь, что покупатель унёс с собой. У тебя свидетели. Покупателю не доказать.
Вообщем, тройной обман. К моему счастью, я не согласился. А ведь слаб. И как ни уговаривали, как ни любил Ростислава, но не мог обмануть. И через две недели я уехал в П. А потом в Слободское. Потом как-то проездом в П. через СПб зашёл к одному общему знакомому:
— Как Ростислав?
— Ты что, не знаешь? Его посадили...
Когда я служил в Слободском, там была всего одна мощёная улица, Ленина. И мне из дома в церковь нужно было идти по берегу Вятки, где жил Александр Грин (страшное место), или же одевать сапоги и идти по своей улице по щиколотку в грязи.
В нашем соборе, очень большом, находились строгановские мастерские, где иконы писались с Божьего благословения.
Прихожу в собор, одеваю подрясник и я уже другой человек. Когда я шёл по щиколотку в грязи, я был, как все. А в соборе я служу Господу. Я захожу в алтарь и падаю перед престолом, благодаря Господа:
— Спасибо Тебе за то, что я узрел Тебя, за то, что Ты удостоил меня служить Тебе!
Какие бабульки были в Слободском!.. Я петь не умею, а хором должен руководить. Но бабули меня так любили!
Я держу руку на книге, а одна бабуля лет восьмидесяти мне:
— Иван Александрович, какие у Вас руки красивые...
Захожу к ней домой:
— Нужно мне уезжать срочно (а уезжал со скандалом: влип в голубую историю, только я и пострадал). Дай пятьдесят рублей. Я приеду в П., тут же вышлю тебе.
Она как заплачет. Я беру деньги, покупаю билет из Кирова до П., а ей говорю:
— Скажи отцу Апполинарию, только после службы.
Через час захожу уже в Кирове в аэрофлотский бар кофе выпить и — встречаю — отца Апполинария. Он мне:
— Ваня! Пожалуйста, не уезжай!
Дурак я был. Я ведь предал их. Епископ Хрисанф сказал:
— Женишься, будешь на следующий день дьяконом, через день — священником.
Жена была уже подготовлена, псаломщица, но я — уехал. Стыдно было.
Мать жаль, страдать ей через моё служение пришлось. Время-то было тогда комсомольско-партийное, идейное то есть. Церковь отделена от государства. Мэр П. её, мать мою то есть, на ковёр вызывал:
— Вы — заместитель объединения «Продтовары» по коммерции (первый зам), а как сына-то воспитали?
А она в ответ:
— У Вас сын, может быть, наркоман...
Мэр перебивает:
— У меня дочь.
— Ну дочь к примеру, проститутка а у меня сын служит в церкви. Я же не служу в церкви. И не верующая.
А что я мог сделать? В Библии сказано: Смирите дух в теле своём...
Мать до сих пор неверующая.
— Мам, почему? Ты же ко мне приходила, когда я служил, уже в П.?
— А не верю.
Но когда было полгода после смерти бабули, мы с Петром пришли на кладбище со свечами. Бабуле и деду поставили, зажгли. И все перекрестились. А потом мама обняла меня на выходе и сказала:
— Спасибо, сын. Мы принесли каких-то цветов, а ты сделал то, что надо...