О полётах души известно гораздо больше, чем о самой душе. Но именно поступки определяют душевное пространство.
Человек может до бесконечности думать о том, почему с ним поступили так или иначе, или именно так, а не иначе. Но один он знает, почему он сам так поступил.
Теоретик подойдёт к этому вопросу концептуально. И рассмотрев все возможные варианты самого поступка, исследовав влияние среды, учтя складывающиеся обстоятельства, сделает вывод, который может совсем не соответствовать действительности.
Практик решит эту проблему действием. Но о грустном мы не будем.
Циник скажет, что всё обусловлено и взаимосвязано, и хотя одно другому не мешает, но и помочь также не в состоянии.
А я просто опишу, что же на самом деле произошло, опять-таки не вдаваясь в иллюзию всезнания.
Сапунова — человек очень хороший, несмотря на общение с гадами и отсутствие проявления чувств по отношению к ней, а иногда даже очень положительный. Но не в данном случае.
Пришла она к Сапожниковой в двенадцатом часу ночи, в состоянии, приближенном к расстоенному, если бы не принятое решение, которое она не скрывала с порога:
— Сапожникова, я пришла к тебе умирать.
Она ещё не знала, что стоит на пороге именно того, о чём она сообщила. Но мы часто говорим, не думая, как близки к истине. Сапожникова, конечно же, выслушав Олю до того конца, до которого та сумела добраться, и не найдя объективных причин нехарактерного для разумного человечества решения, приступила к главному, о чём мы говорить не собираемся.
— Что мы знаем о самоубийстве, — не смею даже риторически вопросить я, — потому что, исходя из точки зрения философов, жизнь — это дорога к смерти. Но, несмотря на все теоретизирования философов, человечество до сих пор живо.
Опять-таки выносливость. Один — как парниковое растение, слово ему не скажи, инфарктом, как щитом, защищается, а другой, как терминатор, живёт в эпицентре стрессов и ему хоть бы что. Впрочем, не будем растекаться мыслью по древу, тем более, что печь протоплена и времени пол-третьего ночи. И опять-таки, следуя мудрости (теперь уже народной), никогда не мешает проверить насколько утро от вечера отличается. Оля, уже выплеснув порцию душевных эмоций в виде местоимений и союзов (а он, а я, а она...), что само по себе и не ново, согласилась последовать если не мудрости, то за Сапожниковой в гостиную, в которую и при протопленной-то печке не акклиматизированные в местных условиях пришельцы в количестве меньше пяти человек заходить опасаются. Даже шерстяной, конфискованный у обидчика свитер не помешал Оле понять, что она приняла опрометчивое решение.
— Сапожникова, да тут же холодно, — не посмев сказать более правдиво, но при этом распахнув свои чистые, ясные очи, проговорила она.
Сапожникова меланхолично кивнула головой в сторону печки: протоплено, мол.
Оля недоверчиво посмотрела туда же, очень сомневаясь, что в этом холодильнике можно отыскать хоть одно тёплое место, и даже потрогала кожух печи рукой, после чего намертво приникла к нему спиной и категорически заявила, что, во-первых, умирать она передумала, а во-вторых, будет спать стоя.
Вот так всегда: стоит человеку, чего-то захотеть, тут же для него все условия благоприятные создаются, а он почему-то этого больше не желает до отвращения.
Олег-второй, зашедший попрощаться с матерью перед сном и по причине присутствия в квартире дамы в лице Оли раздевшийся только до брюк, своим обнажённым в арктических для Сапуновой условиях только усугубил ситуацию. Потому что Оля представила себе комнату, в которой одновременно не протоплена печь и собирается спать Олег-второй, и её затрясло от холода ещё сильней, потому что такого она себе представить не могла.
Сапожникова, зная, что хладнокровная Оля по своей природе таковой не является, накрыла стоящую на охране печи Сапунову самовязанным шерстяным одеялом, предназначенным именно для таких случаев, а именно для согревания. Оля, по образованию биолог, могла бы сказать гораздо больше о кровообращении и его функциях, но она была очень занята стремительным возвращением к жизни, так как поняла, что в своём предыдущем желании зашла слишком далеко. А по законам пространства, сколько туда, столько же обратно. Поэтому Сапожникова безуспешно уговаривала Олю сделать всего один шаг до дивана, стоящего в метре от неё и соответственно, печки. Но пока Сапунова не вернулась к жизни, на уговоры Сапожниковой она не поддалась.
А если вернуться к дивану, то он теперь перенесен в самое тёплое место в квартире, где Сапунова до гостиной и находилась и дошла в своих рассуждениях до критической точки. Сделано это по причине подготовки к Новому году, который Оля мужественно решила встретить с Сапожниковой, что бы ей это не стоило. Впрочем, читатель может прочитать утреннюю записку самой Оли, написанную в том самом тёплом месте, ранее называемом кухней с розочками:
Сапожникова! Мир жесток. Со мной опять разговаривает радио. Твоё радио «Точка». Сижу я, значит, о кручинушке своей размышляю. А тут оно и говорит: «Мы напоминаем Вам, что до Нового года осталось 40 дней.» Я как услышала, что 40 дней моего горюшка будет отмечать весь мир, так и смеялась 15 минут, без перерыва. И буду смеяться дальше, потому что так легче. Всё равно я ничего другого сделать не могу.
Сонечка! Спасибо тебе! Ты мне оч-чень помогла.