- Олег, ты не можешь помочь мне с геометрией? У меня почему-то криво получается…
- Ты как чертишь, Калинова? У тебя не руки, а крюки…
-Линейку дома забыла…
-Ну, карандаш давай что ли…Я тебе что пальцем параллелепипед буду выводить?
-Держи…Чёрт! Сломался…Сейчас другой достану, ты только не испарись, я мигом!
- Ну, нашла? Что во всей школе ни у кого нет карандаша запасного?
- Вот, на. Уже чертишь? Покажешь как?
-Что как?
-Как чертится эта штуковина? – Олег не ответил, сосредоточенно выводя по синим клеточкам более смелые тонкие линии и соединяя их в аккуратную геометрическую фигуру с уже написанными кривыми латинскими буквами на вершинах.
- Олег, ты после уроков куда?
- Ты что ещё хочешь от меня? Чтоб я и физику за тебя делал? Тебе не стыдно?
- Стыдно…Ты пойдёшь со мной в кино? – она выпалила это, густо покраснела, отвернувшись от его обращённого к ней насмешливого взгляда, и опустила глаза.
- Эта штуковина, Женя, пишется с двумя «л» и с «пипед» на конце, - он самонадеянно улыбнулся и, чтобы успеть поесть, почти бегом кинулся в столовую.
- Соглашайся! Фильм очень интересный.
- Про любовь?
- Про вампиров.
-Я буду бояться.
- Но я ведь буду всегда рядом…
- Всегда?
- Всегда.
- Что за бурьян ты мне притащил?
- Представляешь, я открыл оранжевые ромашки! До меня никто! Я – первый!
-Это не ромашки, а ноготки, дурак!
-Это ромашки. Оранжевые. Самые настоящие. Ну, возьми…
-Ладно, давай, засушу для гербария. А ты как-то повышай свой интеллектуальный уровень, а то мне стыдно с двоечником водиться!
- Катя, ты читала то, что я на заборе вчера мелом написал?- он сильно смутился: это было заметно по огромным серым зрачкам и чем-то как будто озадаченному лицу.
- Что же ты написал, Кузя?- она хитро сощурила глаза и совсем по – взрослому, загадочно улыбнулась.
- Я тебя люблю…- еле слышно прошептал он.
-Что?
-Я тебя люблю…
-Не слышу. Я ничего не слышу.
-Я тебя люблю, слышишь?
- Как? Не расслышала. Громче!
Он кричал эти три слова, чтобы волна горячего честного чувства хлынула из одного юного сердца в другое, он кричал, и в крике его было что-то смелое, немного нахальное, но правдивое, живое, его «люблю» убеждало, цепляло, волновало, только не ее…Он кричал для нее - она смеялась над ним, влюблённым пятиклассником Кузей.
-Женька! – Максим бросился расталкивать толпу назойливых поклонниц и недолго думая подхватил Женьку на руки. Он кружил ее посреди длинного школьного коридора, а она видела красные квадраты скользкого кафеля у него под ногами и иногда, когда поднимала голову, своё изумлённое лицо в большом круглом зеркале на стене. Он смеялся, ему нравилось, что он сильней. Ее книжки валялись на полу, туда же свалился с ее плеч огромный ранец, напичканный учебниками.
- После уроков жду тебя у старого вяза…- прошептал он ей еле слышно на ухо.
Она выскочила в школьный садик и увидела Максима: он стоял, прислонившись к дереву, и курил. Её поразило то, что курил он как-то сосредоточенно, медленно втягивая табачный дым и, казалось, был погружён в свои, какие-то совсем не веселые думы.
-У тебя что-то случилось?
- Да…Я люблю тебя, - он осторожно поднял на нее глаза, зажатая сигарета по- прежнему дымила в длинных пальцах и изредка касалась его тонких губ.
- Максимыч…-она нежно улыбнулась и легонько дотронулась до его щеки. – Ты отличный друг.
-Значит, мы поженимся, когда закончится школа? – с надеждой в голосе и как бы, не веря собственному счастью, спросил Максим.
Она виновато улыбнулась и тихо проговорила, не отводя от его глаз своего нежного, испуганного взгляда:
-Прости…
- Серёжа! Сергей…Кузькин! – через плечо с задней парты показалась худая рука с тонкими голубыми полосочками вен.
« Кукушкина? Шпора! Кукушкина? Шпора! »- проносилось у него в голове, но почему-то запомнились ему не чёрные символы забытых напрочь формул в злосчастной шпоре, не приторно сладкий голос сзади, не строгий взгляд учителя, а эти голубые полосочки вен…
- Кукушкина в Кузю влюбилась! – Володин хохотал, крича на весь класс эту безобразную для Серёжи истину. Сергей посмотрел на Кукушкину, спасшую его от неожиданной двойки по физике: она ему не нравилась. Она стояла растрёпанная, перепуганная, потерянная, и, поймав его жалостливый взгляд, уже не могла сносить насмешек и, отвернувшись к стене, с которой грозно смотрел на происходящее Менделеев, тихо заплакала.
Он сильно ударил Володина по лицу, брызнула кровь, Володин зашатался и упал на пол.
-Проси прощения.
-Прости, Серёга, ты чего?
-У нее проси.
-У Кукушкиной??
-Проси.
-Прости…Таня.
Потом, когда все разошлись по домам, перед портретом Менделеева Сергей вытирал ее мокрые от слёз щёки грязными пальцами и тихо бормотал:
-Мы ведь будем друзьями, Танечка, разве это плохо? В кино пойдём, хочешь? Про вампиров? А у меня тут конфеты в кармане валяются…Только они растаяли, хочешь? Они шоколадные, ты только не плачь…
-Я тебя ненавижу, - тихо прошептала она и выскочила из кабинета физики.
-Алло.
-Это Евгения?- в трубке послышался приятный женский голос.
-Да. С кем я говорю?
-Жена, - казалось, она замялась на секунду, но вскоре мягко продолжала, - жена Саши.
-Какого Саши? – спросила Женя, хотя сама знала ответ: ее Саши, того, который дарил ей розы и возил ее в театр.
-Вы ему больше не звоните. У него семья. А Вы – просто увлечение…Ну, с кем не бывает? Мужики, они ведь…на молоденьких…Я простила…- уже немного раздражённо продолжал голос.
Женьку душили рыдания, она не могла поверить в эту фантастическую реальность: ее любимый Саша женат! У него семья! Почему он ничего не сказал ей? Как он смел не сказать ей правду? Они полгода вместе, а теперь…Теперь даже не он рвёт в клочья ей сердце: у него, наверное, духу не хватило сказать ей всё, глядя в глаза…Женька не могла ничего сказать, возразить, не могла даже притвориться тем остолопом, который в сто первый раз ошибается номером, но не могла и бросить трубку. Она лишь слышала снова какие-то по-матерински добрые слова, вторящие ее всхлипываниям в трубке.
-Не любишь ты его, девочка! Ему под пятьдесят, тебе двадцать – вы не пара, глупая! Ну, пойми же: он погуляет с тобой, покрутит, поиграет в любовь, а потом бросит! Я знаю его – тридцать лет вместе! А без меня - пропадёт…- она словно уговаривала Женьку, которая не могла подавить громких шмыганий и продолжала хлюпать. – Ты трезвонишь каждый час! Пожалуйста, деточка, не звони…Имей гордость…
Послышались длинные, какие-то безнадёжные гудки, Женя бережно положила трубку, как будто она была хрустальная, посмотрела в зеркало на опухшее от слёз лицо и в первый раз за долгое время почувствовала себя несчастной…
-Привет!
-Кузь, я сегодня к экзамену буду готовиться…
-Весь день? Может, встретимся вечером, малыш?…
-Я же сказала - нет! - в трубке послышались гудки, и Сергею стало досадно. Через минут двадцать он снова набрал ее номер.
-Мам, ты?- послышался веселый, смеющийся голос Маринки. В трубке слышалась громкая музыка и чей-то дикий хохот.
Он долго сидел за столом, обхватив голову руками, и думал над их отношениями. Странно всё-таки получалось: когда Марине было плохо, он был нужен ей – он это чувствовал – он бегал за лекарствами в аптеку, когда она болела, делал за нее курсовые по информатике, когда надвигалась сессия, спасал от одиночества, когда она чувствовала себя брошенной и забытой всеми…Когда же ей было хорошо, она не позволяла к себе приближаться, не пускала в свою жизнь, такую ветреную, непостоянную, переменчивую…Наверное, и теперь ей было хорошо. Даже слишком, судя по счастливому голосу в трубке. И, конечно, никакой подготовкой к экзамену по матанализу она не занимается… Он мечтал о ней, хотел стать ей настоящим другом; наверное, она считала его своим другом, даже своим «ухажёром» (так она часто его называла), потому что позволяла себя целовать, принимала его ухаживания и заботу, но она совсем не понимала, что друг скорее – это не тот, кто приходит, когда у тебя горе, а тот, кто остаётся рядом, когда у тебя радость, а этого права она Кузю лишала.
Он схватил куртку и, выключив свет в прихожей, хлопнул дверью. Через полчаса Сергей уже стоял перед кожаной дверью тридцать седьмой квартиры и яростно давил на звонок. Предел терпению настал: он мечтал сейчас взорваться, наговорить ей кучу дерзостей, может, даже сделать ей больно! Дверь открылась и на пороге, кутаясь в халат, стояла полуголая Марина. Она на мгновение остолбенела, из комнаты доносился мужской голос, в котором почему-то странным образом слышались знакомые нотки. Сергей с силой оттолкнул ее, так что она отлетела в сторону, и прошёл в комнату, где на постели завёрнутого в простыню увидел Володина, своего друга…Он ничего не сказал, только минуты три в упор, не отводя глаз, смотрел в испуганное лицо Маринки, а потом тихо вышел, так и не взорвавшись…
-Женька!!! Ты у меня самая лучшая!!! Я тебя люблю, ты слышишь?? Женька!!!
- С семи часов тут торчит, уж и камешки в окно бросал, и записки через медсестёр передавал, теперь вот орёт, как полоумный…Очумел от счастья…А она ещё спит, - сказала одна из медсестёр, глядевших в окно на Серёжу. – Иди, иди, парень! Спит она, тревожить ее нельзя, роды тяжёлые были, зато богатыря тебе подарила- прокричала она из окна Сергею и засмеялась. Счастливый Серёжа, испугавшись, что своим криком он разбудит Женьку, шёпотом, с улыбкой до ушей ответил: «Я тогда позже приду», - и приложил палец к губам, показав, что не будет больше шуметь и уходит. Он уходил, медленно пятясь, не отрывая глаз от милого окна облезлого роддома, в котором лежала Женька и повторял улыбающийся, бесконечно счастливый: «Богатыря… Подарила… Мне …», - а потом как-то резко повернулся, зашмыгал носом, постоял минуту в раздумье и бросился куда-то сломя голову.
В окно дул тёплый ночной ветерок, проворно сквозя через дырявые занавески и принося приторно-сладкий аромат ее любимой черёмухи. Где-то орали коты, а на небе необыкновенно красиво горели звёзды. Женя спала весь день и теперь не могла уснуть, ворочаясь и свистя храпевшим соседкам, чтобы хоть как-то прекратить этот ночной концерт. Она открыла глаза и долго лежала, не шевелясь, потом повернула голову к самому окну, прямо к звёздам, и стала вспоминать. Перед ней проносилось кусочки чьей-то жизни, счастливой, невероятно счастливой, чьей-то, точно не ее…Неужели Женька, та, которую однажды познакомили с Кузей, та, что танцевала в голубом платье, прислонив голову к уже такому родному, пахнущему табачным дымом плечу, а по ночам из окна слушала серенады любимого бойкого, немного срывающегося голоса, неужели та, что дышала влагой гулкого дождя, моросящего перед ее свадьбой и жалеющего ее юность, та, что кидала букет в белом-белом платье и угодила прямо в тётю Люсю, восьмидесятилетнюю троюродную сестру бабушки, неужели это она? Как ей посчастливилось встретить этого сумасшедшего романтика? Такого сильного, смелого, мужественного, иногда робкого и беспомощного, но становившегося таким лишь от ее чар…Как он смог полюбить эту курносую девчонку с тысячью веснушек на щеках? Как так получилось? За что это счастье? На мгновенье ей стало страшно: она подумала, что могла бы никогда не встретить этого замечательного человека, ставшего её настоящей любовью, если бы вышла замуж за Олега, как когда-то мечтала, переходя в шестой класс… Она сильно зажмурилась, но вдруг услышала странное скрежетание по водосточной трубе, всё снова и снова, чьё-то тяжёлое дыхание совсем рядом, прерываемое тихим знакомым смехом. Она вскочила с кровати и, не успев подойти к окну, увидела взъерошенную голову и две руки: одна старательно цеплялась за подоконник, другая пыталась не уронить огромный букет серебрившейся в свете звёзд черёмухи.
Черёмуха стояла в банке, разнося по палате запах чего-то доброго и близкого. Серёжа лежал у Жени на груди и мирно сопел, почти так, как сопел совсем недалеко его маленький сын, а она прижимала его к белой в горошек сорочке и чувствовала через ткань его горячую, вспотевшую голову и пульс, частый, бешеный, как будто возмущённый, осторожно гладила его спутавшиеся волосы и тихо, почти не слышно, повторяла спящему Кузе: «Я тебя люблю»…
Он, не просыпаясь, в глубокой сонной тишине наступающего утра, проговорил чётко, внятно, как будто во сне с ним происходило то же, что и наяву, всего лишь одно слово - немного нахальное, но правдивое и живое « люблю»…