Меня зовут Умберто. Мама говорит, что я очень красивый. Ну, не знаю… Но маме я стараюсь верить. Мама приносит мне кофе – в тонкой гладкой чашке – я чувствую лёгкий запах корицы, и говорю маме, что Тони (бакалейщик) опять плохо справляется со своей работой – сваливает весь товар в одну кучу (я слышал, что в его кладовой живут крысы). Я пью кофе, отвратительно пахнущий корицей, и читаю. Мама ворчит, что так делать нельзя, что надо заниматься только одним делом, иначе я или опрокину чашку и испорчу книгу, или захлебнусь, рассмеявшись (мне нравятся смешные рассказы). Этот мамин монолог я уже выучил наизусть, поэтому не обращаю на её слова ровным счётом никакого внимания. Мама уходит в свою комнату и работает. Она очень много работает – появляется у меня только утром – приносит кофе, в полдень – приносит обед, и перед сном – узнать, как я прожил день (я не ужинаю).
Каждый день у меня бывают женщины. Мама хочет меня женить (моя милая мама). У неё невероятное количество знакомых женского пола. Мамины знакомые женщины не слишком церемонны – они знают, что мама много работает, поэтому не докучают ей светской болтовнёй, а сразу направляются в мою комнату – я привык к такому положению вещей и ничуть не смущаюсь приходом новой претендентки на мою свободу. О женщинах мне сложно говорить – я почти не знаю их. Они разные. Приятные и не очень, покладистые и стервозные, добрые и злые, стыдливые и нахальные, молчаливые и разговорчивые. Правда, у них есть нечто общее – они стремятся обладать. Обладать мною. Меня это поначалу коробило, потом стало раздражать, но, в конце концов, я понял, что это неотъемлемое качество любой женщины, мечтающей выйти замуж, и, осознав это, принял, как данность и перестал нервничать. Я не хочу жениться. Мне порой неловко перед этими женщинами: я принимаю их, разговариваю с ними, слушаю их, но не могу дать того, что им нужно больше всего на свете – свою любовь. Они хитры – идут на всё, чтобы завоевать меня. Каждая вторая, да что там – практически каждая первая, ложится со мной в постель при первом же визите. Поначалу меня этого шокировало: героини тех книг, которые особенно любимы мною, так себя не ведут. Однако с течением времени я понял, что в книгах всё не так, как в жизни. Книги мертвы, а женщины – живы. И теперь меня это устраивает, как нельзя лучше. Наверное, я отвратителен: секс – это всё, что нужно мне от этих женщин. Они сами приучили меня к этому, да я и не сопротивлялся.
Кожа на внутренней стороне женского бедра прохладная, нежная. Есть атлас, а есть бархат. Я больше люблю атлас – язык скользит свободно, легко. Эта мягкая карамель с едва уловимым тонким вкусом имеет одно волшебное свойство – она умеет из прохладного атласа превращаться в горячий шёлк: живой, капризный, требовательный. Момент, когда женщина уже ненавидит меня за то, что мой язык «забыл» дорогу, блуждая по её животу, ягодицам, бёдрам, приводит меня в какой-то садистский восторг! Испытав это маленькое счастье, мне хочется большего – услышать стон женщины. Первый Главный Стон – рык тигрицы, выпущенной на свободу (это мой язык перестал делать вид, что не знает, где живёт женская правда). Я не даю женщине права на Третий Главный Стон, не услышав Второго. Наверное, я совсем несносен в своём эгоизме. Но я хочу слышать Второй, это для меня очень важно. У мужчины тоже есть своя правда, и она так же бесстыжа, как и женская. Но и здесь я играю у женщины на нервах – подавляя животный инстинкт, лишь касаюсь и отклоняюсь. Касаюсь снова, уже плотнее и увереннее, и опять отстраняюсь. Меня забавляет, как женщина рычит и бесится в своём бессилье что бы то ни было изменить.
…Помню Кьяру. Она получила Третий Стон раньше Второго. Даже дважды. Она изменила правила, но не изменила игру. Исключения хороши тем, что не отменяют правил. Кофе с корицей, которую я ненавижу. Кофе с перцем, который я попробовал лишь однажды. Тогда я попросил маму сменить бакалейную лавку, но лавка Тони рядом с домом, и Тони не так уж часто ненавидит свою работу. Никогда не забуду этот вкус, но и не вернусь к нему никогда…
Второй Главный Стон – тигрица загнала антилопу, и, урча, рвёт на куски свою добычу, наслаждаясь заслуженным мясом. Моя бесстыжая мужская правда бессильна ставить условия. Безвременье. Я проваливаюсь туда с наслаждением, не ведая, что происходит. Я знаю только то, чем всё это закончится. И это заставляет ликовать и впадать в хандру одновременно. На какую-то долю секунды, потому что осуществляется Вечное Движение – я не разбираю слов, направлений, нюансов (а что это вообще такое на данный момент?). «Чёртово колесо», обладающее памятью в миллионы лет, втягивает меня, щенка, в бурлящую, жадную, равнодушную к моему «Открой мне свою тайну!», генетическую воронку.
Третий Главный Стон женщины не похож на первые два, которые задают вопросы, кричат, беснуются, призывают к ответу. Третий Главный Стон не задаёт вопросов. Он даёт ответ. Но я не умею его прочитать. Меня охватывает паника, мистический страх перед этим неведомым иероглифом природы, способным так завораживать. И я топлю это вино в своей истине, цепляясь за то Неведомое, которое, содрогаясь в такт со мной, пытается вытолкнуть меня на холод.
Они все курят. Дым проводит границу. Она непреодолима. Я – по эту сторону. Где женщина – уже неважно. Я мерзкий тип. Я играю в эти пошлые игры, в эту местечковую вендетту, дразня, куражась, издеваясь над ними. Я их имею. Я ненавижу их. Они меня не получат. Я никогда не женюсь ни на одной из них.
- Здесь всё, синьора Кампанелла, - белый конверт перекочёвывает из худой женской ладошки в пухлую, усыпанную тёмными пигментными пятнышками, старческую руку. Рука погружается в конверт, пальцы привычно и деловито ведут свою нехитрую бухгалтерию.
- Как Умбертино, синьора Роса? - старая женщина улыбается, вполне удовлетворённая содержимым конверта.
- Я приду ещё.
- Да, конечно.
Мама говорит, что любит смотреть, как я читаю – мои глаза живут, волнуются, смеются и плачут. В унисон моим пальцам, ласкающим стройные ряды рельефных букв.