- Сука! Кабаниха-Салтычиха проклятая! Ей бы только кнут в руки да крепостных стегать! А я ей, не крепостная, между прочим...
-Успокойся, Анжелка, ну перестань рыдать...
- Да... Из-за ее очередной дури весь вечер коту под хвост... Ты что думаешь, Кирилл ангел бесплотный столько меня ждать? Вон, смску прислал, что его предки его в область уже повезли...
- Ну, не плачь... А то ты нашу самодуру не знаешь... Возьми салфетку, глаза промокни... Вся тушь растеклась...
- Да убери ты свои салфетки, Аля! Терпеть не могу бумагу... Сейчас платок носовой достану...
Там, за тонкой дверью туалетной кабинки, высокие женские голоса на время смолкли.
Зоя Викторовна замерла не дыша.
Она тут же поняла, кто это: одна, Анжелка, - плоская, тощая, белобрысая девица лет двадцати пяти, она постоянно ходит в светло-голубых джинсах, которые подчеркивают удивительную «фигуристось» ее тощих ног, и в черном коротком свитере, что так и норовит обнажить ее кругленький животик с украшенным пирсингом пупком, а вторая, Аля – толстенькая веснущатая брюнетка с темными глазами, на год моложе Анжелки, на удивление пышнотелая, что предпочитает носить безразмерные, по-цыгански пестрые юбки и длинные турецкие блузы-балахоны, украшенные аляпистыми цветами и всевозможными блестками.
Конечно, ни для кого не секрет, что к ней, Зое Викторовне Сержантовой, заместителю начальника межрайонной налоговой инспекции, подчиненные жаркого чувства любви не испытывают. Но все равно не особенно приятно услышать собственными ушами, что ты - сука, Кабаниха-Салтычиха, да еще и самодура в одном лице.
Да, что ни говори, но это правильная практика, когда у высокого начальства и мелких подчиненных сошек, клозеты разные. Конечно, можно громко хлопнуть дверью, выйти к рукомойнику, где пристроились эти две инспекторши из отдела недоимки, как следует их отчитать и отправить назад к компьютерам готовить внеочередной (или уже очередной?) суперсрочный отчет, из-за которого их вся их инспекция третий день задерживается на работе до десяти вечера, вместо положенных нынешним трудовым кодексом и внутренним распорядком дня семнадцати ноль-ноль. Но что поделаешь – президент страны задал главному налоговому инспектору каверзный вопрос, тот попросил неделю для расчетов, высокое московское начальство разослало по всем краям и весям страны анкету на 200 вопросов, на половину из которых ни в одной налоговой отчетности ответов не сыщешь, и все налоговые инспектора дружно взяв под козырек, и, позабыв о родных и близких, засели за работу.
Впрочем, у них в инспекции всегда есть повод задержаться на работе. Восемь вечера – это только начало конца рабочего дня. А суббота – так и вовсе не первый выходной, а конец рабочей недели. Она сама уже со счету сбилась, спроси – не ответит, сколько суббот пришлось провести у себя в кабинете или в отделе сводной отчетности... Проще попытаться вспомнить, сколько суббот за год удалось провести дома...
Дом...
Пыльная квартира из трех комнат в единственной на весь райцентр девятиэтажке...
Одна комната всегда закрыта – это спальня. Она не спит в ней со дня смерти мужа. На тумбочке перед зеркалом фотография, перевязанная черной краповой лентой.
Вторая комната открывается только по выходным – если дочь Даша приезжает из своего культпросветучилища домой. Как она отговаривала дочь от поступления в «кулек»!
«Ну и кем ты после «кулька» станешь? Массовиком-затейником в детском саду?»
А та уперлась:
«А я не хочу получать твою приличную экономическую профессию и коптеть день и ночь над цифрами! Ты только посмотри, в кого ты превратилась! В тебе человеческого-то ничего не осталось! От тебя люди на улице шарахаются! А я хочу, чтоб со мной люди с улыбками здоровались! А я хочу видеть радостные лица вокруг себя! Пусть даже и детские!»
Зоя родилась в маленьком районном центре, выучилась в большом городе на одну из самых женских специальностей – на экономиста, и вернулась назад под родительское крыло. Ее пристроили работать в районное финансовое управление. Через два года она нечаянно вышла замуж – случайно, на спор, еще через два родила дочь и жила размеренной провинциальной жизнью.
Ей повезло: в самом начале перестройки сотрудников финансового управления перевили на работу в налоговую инспекцию, и ее не коснулся весь ужас перемены рабочих мест. Мало того – она даже сделала служебную карьеру, став в тридцать пять лет заместителем начальника межрайонной налоговой инспекции.
Но в ее гороскопе была пораженная Луна – ибо в самый миг ее рождения звезды предопределили ей одиночество: в женском гороскопе Луна отвечает за сексуальную привлекательность, любовную страсть и счастливый брак. Еще звезды предопределили ей расчетливый математический ум и холодное сердце. Впрочем, любой гороскоп не есть конечный приговор: у каждого в нем заложен свой шанс стать счастливым, но только не всякий способен этот шанс распознать.
- Как ты думаешь, наша самодура нас до десяти отпустит? Я так хотела «Лючию» посмотреть...
- А ко мне Петька собирался заглянуть...
- Здорово! Вы все-таки помирились?
- Ну...
- Трахаетесь...
- Ну...
- И как?!
- Шикарно! У него такой шаловливый язычок... Это что-то!
- Везучая... А мой Кирилл еще маленький, в сексе ни фига не понимает...
- Хочешь, я вам порнушку посмотреть дам? Пусть учиться!
- Да ну... Я стесняться буду...
- Ну, как хочешь... А знаешь, почему наша самодура такая злая? У нее сто лет ни одного мужика не было! Вот она от недотраха и бесится!
- Да во всей области ни одного сумасшедшего не найдется, у которого на нее встанет... А если какой-то дурак ей начнет в любви признаваться, она ему с порога зуботычин надает и для пущего эффекта скалкой отколбасит...
- Нет, не скалкой, она его плеткой-нагайкой выстегает...
- Ей в квартире надо штук пять резиновых кукол поставить, четыре с головами ее начальников, а пятую – с фотографией всей нашей инспекции. Как у японцев – для саморазрядки. Приходит она домой, в руки резиновую дубинку, ну, как у гаишников, и хрясь! хрясь! – Пока всю злость не сорвет и не успокоиться.
- А еще лучше, если бы она себе какого-нибудь мальчика нашла... Для битья и траханья... А то только нас и имеет, как хочет...
Каблучки шпилек процокали по помещению, хлопнула дверь – девицы-инспекторши покинули туалетную комнату.
...Она продержала сотрудников на работе до пол-одиннадцатого. Зато свела отчет и отправила его в область по электронной почте. Там, в области, в высоком четырнадцатиэтажном здании, тоже еще работали – ей тут же перезвонили и сообщили, что отчет дошел, файл раскрылся, и что можно отпустить инспекторов с рабочих мест. Она вызвала водителя старенького служебного «ПАЗика» и приказала развести сотрудников по домам. Автобус грустно заурчал, и скрылся в темени под моросящим осенним дождем, разбрасывая шинами грязь.
Ей вполне можно было дойти до своего дома пешком – пять минут, два квартала, но Кира Валерьевна, начальница инспекции, которая полчаса назад заехала посмотреть, как подчиненные справились со срочным заданием, пригласила Сержантову в свою белую «Волгу» и довезла ее до самого подъезда.
За рулем служебной «Волги» сидел Аркадий Игоревич Сычев, муж Киры Валерьевны, который когда-то был вполне приличным главным механиком передового совхоза «Целинный». Во времена перестройки совхоз обанкротился, муж Киры у себя коммерческих талантов не обнаружил, найти работу по специальности не смог, и с горя и от безделья стал пить.
Кира Валерьевна пристроила его работать к себе в инспекцию водителем, что в общем-то было не совсем правильно и законно, но зато мужик с выпивкой завязал, а со временем и его больное самолюбие нашло себе новую арену для деятельности – весь гараж, хозяйственная часть и вся охрана налоговой инспекции были вынуждены считаться с его мнением, поскольку именно от мнения Аркадия Игоревича теперь напрямую зависела их ежемесячная премия.
Да и совместная жизнь Сычевых стала значительно интереснее: поскольку служебная жизнь супруги теперь протекала на глазах Аркадия Игоревича, ревновать ему было уже не к кому, жизнь сотрудников стала как бы частью их семейной жизни, и теперь супруги с полным взаимопониманием обсуждали проблемы подведомственной им налоговой инспекции в любое время суток и в любом телесном положении.
Зоя медленно поднималась на свой седьмой этаж – лифт в их доме практически никогда не работал, и думала о подруге: какая все-таки молодец Кирка! Не побоялась мужа к себе на работу пристроить и фактически спасла Аркадия от верной деградации, а она, Зоя, не смогла уговорить своего Сержантова положить больную гордость в карман, пойти работать завхозом в школу – а можно ведь тогда было договориться... Глядишь бы, тоже был жив... А так...
Она открыла дверь в квартиру.
Мертвая тишина в углах.
Второй год тишины.
Сначала Даша ушла – поступила учиться в свой кулек и перебралась жить в общежитие.
А потом ушел муж. Пришел, как частенько в последнее время, пьяненький. Лег спать на супружеское ложе, громко храпел и дышал перегаром – и она перебралась ночевать на диван в зал, подальше от него. А утром он не проснулся. И на лице его замерло легкое удивление.
Прежде он работал технологом в местном райпищекомбинате, после реорганизации комбината, пять лет назад, остался не у дел. Он то стоял на бирже, то подрабатывал у приятеля в придорожной авторемонтной мастерской, то нанимался сторожем к корейцам на луковые поля – словом, жил случайными заработками, последнее время много пил, и даже перестал приставать к Зое с дурными просьбами о супружеском долге, а теперь вот и вовсе ушел в мир иной.
«И это и есть вся жизнь?» – вопрошал его взгляд широко раскрытых поблекших глаз. – «И что, ради этого стоило жить?»
И глядя на его лицо, она вдруг отчетливо поняла, как грустно, недобро, поврозь они жили, и как мало значили друг для друга, и что нечто, очень важное, проскользнуло мимо нее, не задержавшись, как шлейф армата чужих духов, чужой счастливой жизни.
Она на миг заглянула в спальню, посмотрела на мужнину фотографию.
«Ну, здравствуй милый! Как ты тут? Привет тебе от Аркадия!» - и прошла на кухню. Поставила чайник на плиту, отрезала ломоть хлеба, достала из холодильника колбасу.
Безвкусно стала поглощать бутерброд. Залила кипятком тощий чайный пакетик – самый дешевый и невкусный - «Принцесса Инта».
Она жила впроголодь и по три года ходила в одних и тех же нарядах – экономила, чтобы дать дочке в город побольше денег на жизнь, и чтобы отложить часть денег на будущее – нужно было собрать сумму для покупки в областном центре хотя бы комнаты в коммуналке.
Спать она легла на диване в зале, но телевизор перед сном смотреть не стала – и так уморилась, не до него, не до этих смеющихся лиц, блестящих ярких нарядных людей из другой жизни, той, в которой есть деньги, красивая одежда, свободное время и беззаботный отдых...
Ее сотовый зазвонил в обеденный перерыв, когда она осталась в кабинете одна, наконец-то расслабившись за чашкой крепкого черного кофе.
На дисплее высветился незнакомый номер.
«Ошиблись? Или кто-то новенький из областной налоговой дозванивается?»
- Слушаю...
- Алло... Алло... Я по объявлению.
Это был мужской голос, низкий, раскатистый, волнующий, насыщенный обертонами.
- Я не давала никакого объявления...
- Пожалуйста, не отключайте телефон... Я звоню с сотового, вам это ничего не будет стоить... Я по поводу объявления о знакомстве...
Ничего себе! Да, она действительно давала объявление о знакомстве... Но в этих объявлениях никогда не печатают телефонных номеров.
- Как вы узнали номер моего сотового?
- Я расскажу это при личной встрече.
Она молчала.
- Вы меня слышите?
- С чего вы взяли, что я захочу вас увидеть? Вы внимательно читали мое объявление? Там же написано, что я злая, некрасивая, старая женщина...
- Которая не любит мужчин... Я правильно запомнил ваше объявление?
- Правильно... И вас это не пугает?
- Напротив, кажется вполне подходящим... Я очень хочу с вами встретиться и поговорить.
«Какой-то идиот. Нормальный мужчина не может заинтересоваться моим объявлением».
- Назначьте мне свидание, я приеду.
- Так я еще и живу в райцентре...
- Это не самое страшное... Где именно?
Она назвала.
- Меня это не пугает... Я хотел бы встретиться с вами сегодня вечером после работы.
- А с чего вы взяли, что вы можете быть мне интересны? Сколько вам лет?
- Тридцать три.
«Возраст Христа. Я старше его на восемь лет».
- Мне сорок пять, - соврала она.
- Это неважно. Я хочу вас видеть. Я вам понравлюсь - я симпатичный спортивный парень, офицер, у меня два высших образования...
Она хмыкнула в трубку.
- Правда, что ли? Или шутите?
- А вы назначьте свидание – и сами увидите...
- Вы, часом, не сумасшедший?
- К сожалению, нет. Даже заключение медицинской комиссии имеется. Иначе бы мне не доверили огнестрельное оружие, верно?
- Пожалуй...
Ей стало любопытно.
- Хорошо. Но я работаю допоздна. Встреча в полдевятого вечера вас устроит?
- Да. Куда мне лучше подъехать?
- К автовокзалу.
- Хорошо. Номер мой машины 358. В 20.30 я буду стоять у кафе «Эллада».
«Я никуда ни к кому ни на какие свидания не пойду», - подумала она.
И все-таки это было забавно. На ее уникально злобное объявление отозвался какой-то дурак. Смешно! Смешно и странно. Неужели Верочка права и ЭТО работает?
...Верочка сказала ей:
«В жизни возможно все. Надо только правильно сформулировать желание и сказать об этом всей вселенной. Тебе очень нужен мужчина. Давай, ты напишешь объявление в газету и с кем-нибудь познакомишься».
«Чушь! После смерти Сержантова мне никто не нужен. Я слишком много работаю и слишком стара для мужчин. Они меня не интересуют».
«Ты обманываешь сама себя. Ну, давай, попробуй... У тебя все получиться. Ведь у меня получилось!»
Они не виделись с Верочкой почти год. И вот, совершенно случайно, Зоя Викторовна вырвалась к Верочке в гости.
Верочка, миниатюрная изящная женщина ростом ровно один метр пятьдесят сантиметров, была человеком уникальной женской судьбы.
В молодости Верочка была очень хороша собой - белокурая, голубоглазая, розовощекая, улыбчивая, с миленькой ямочкой на левой щеке, и не удивительно, что замуж она вышла уже в восемнадцать лет. У нее была прекрасная семья, и все знакомые невольно завидовали крепкому браку, налаженному быту и замечательным детям – а детей у Верочки росло трое. Жизнь Верочки казалась совершенно безоблачной ровно восемнадцать лет. Они с супругом весело и шумно отметили очередную годовщину совместной жизни, в большой компании друзей и родных. А на следующее утро муж сообщил ей, что любит другую, что его любимая женщина ждет от него ребенка, и что он уходит к ней. Он собрал чемодан со своими вещами и навсегда покинул семейное гнездо.
Верочка рыдала три дня, рыдала, не высовывая из дома носа, и не отвечая на телефонные звонки.
Народ на Верочкиной работе был отзывчивый и внимательный, ее навестили две сослуживицы, ужаснулись Верочкиному состоянию, всполошились и довели подругу до районной поликлиники, в надежде выклянчить у участкового больничный лист и таким маневром скрыть неминуемые Верочкины прогулы.
Было ли это жестокое совпадение, или же последствие семейного краха – но врачи заподозрили у Верочки рак груди, вцепились в нее мертвой хваткой и тут же уложили в больницу.
Увы! Их прогнозы оказались верными, и на долгие месяцы Верочка зависла между жизнью и смертью.
Схватка длилась почти год.
Она перенесла три операции, химиотерапию и много чего иного. И все-таки осталась жива.
За это время бывший муж ни разу не поинтересовался ею. Зато дети оказались молодцами – они навещали в больнице маму, отлично учились, содержали в порядке квартиру и даже подрабатывали.
Верочка вернулась домой инвалидом с крошечной пенсией и массой проблем. Она с трудом нашла себе посильную надомную работу – шить шторы, и зажила тихой смирной мышкой.
И что же?
Еще через год эта скромная, насквозь больная, посеревшая от нелегкой жизни мышка, нашла себе кавалера.
Странно, пока Верочка лежала в больнице, Зоя частенько ее навещала. Теперь же, когда Верочка вернулась домой, и когда у Верочки все как-то наладилось, времени для встреч не нашлось.
Всякий раз, когда Зоя думала о Верочке, ее мучило любопытство – как она – больная, безгрудая, бедная, многодетная, немолодая, вдруг снова оказалась кем-то любимой и кому-то нужной?
Что она для этого делала? Ходила к какой-то знахарке? Или колдунье? Много их нынче, всяких ведьм развелось...
И вот, наконец, они встретились. Верочка была очень рада увидеть ее и охотно делилась рецептом своего счастья.
Она рассказывала Зое, как долго и мучительно привыкала к своей болезни и к своему новому состоянию, и вот и решила заняться личной жизнью – дала объявление в газету о знакомстве.
Верочка написала о себе чистую правду – и про возраст, и про троих детей, и про инвалидность. На ее объявление пришло всего два письма. Телефон, указанный в одном письме не отвечал. По второму отозвался хриплый неинтересный мужской голос.
Они перезванивались месяц. Потом встретились. Он был старше Верочки почти на тринадцать лет, коренастый седой кареглазый военный пенсионер, нынче рядовой сотрудник охранного агентства.
Это было похоже на сюжет нелепого слащавого дамского романа – но между этими немолодыми людьми возникли такие теплые чувства, что их жизнь преобразилась. Верочка снова была любима и любила, и пусть ее друг пока не решался на законный брак, ей хватало и этих встреч, и поездок к нему в гости, и его визитов к ней – она было совершенно счастлива и не стеснялась говорить о своем счастье подругам.
Зоя Викторовна слушала Верочку и удивлялась: «Неужели ТАКОЕ все-таки бывает? Неужели люди влюбляются и после сорока?».
Месяц назад Зою Викторовну вызвали в область. Они договорились с Кирой Валерьевной, что сразу по приезду отправит назад служебную «Волгу», а вечером вернется домой рейсовым автобусом или останется в городе ночевать у сестры.
Зоя освободилась относительно рано – в полпятого, позвонила дочери - но та капризным голосом ответила, что у нее сегодня свидание, ей некогда, и им стоит встретиться завтра.
Сестра должна была вернуться домой после восьми.
И тогда она снова позвонила Верочке.
Верочка обрадовалась Зоиному звонку и стала тут же уговаривать ее заехать к ней в гости.
Верочка подготовила для Зои Викторовны сюрприз – она сняла для нее абонентский ящик для писем и припасла несколько бланков для объявлений о знакомстве.
Зоя не верила в эту затею, как ничейная бабушка из Вороньей слободки не верила в электричество.
Чтоб уж совсем не обидеть добрую Верочку, она написала объявление, но только вот написала его совершенно издевательским образом:
«Злая, некрасивая, старая женщина, которая не любит мужчин, познакомится с красивым умным богатым молодым человеком для редких встреч. Секс исключен».
И надо же! Нашелся идиот, которому понравилось ее объявление.
Конечно, она согласилась сделать это исключительно за деньги.
- Но я не актриса, - сказала она ему. – Боюсь, что вряд ли я смогу успешно сыграть в вашей затее...
- А вы попробуйте... Я вам за это очень хорошо заплачу.
- Сколько раз вы хотите со мною встретиться?
- Как получиться... Может быть, пять раз, может семь, может десять... В удобное для вас время.
Она замялась. Деньги ей были очень нужны.
В конце концов, все считают ее безжалостной злой стервой.
Да, она жестокая женщина.
Да, ей действительно не нужен секс – она боится и не любит мужчин. От мужчин только неприятности – беременности и даже болезни... Какой только гадости нет от мужчин! Теперь вот спид появился... Впрочем, возможно он здоров – в армию больных спидом не берут.
Хотя в их конкретном случае это не имеет никакого значения...
- Соглашайтесь, это будут хорошие деньги.
- Ладно, я согласна попробовать. Когда бы вы хотели начать?
- Сегодня. Сейчас.
Похоже, он был, по крайней мере, не беден.
Он приехал к ней на свидание на джипе «Hyundai». Он купил для нее бутылку мартини, пачку самого дорого зеленого чая «Эрл Грей» и коробку конфет «Коркунов» – тоже совсем не дешевых.
Он действительно был симпатичным – русоволосый, сероглазый, с мужественным лицом и белозубой, словно с рекламного щита, улыбкой.
И действительно был офицер – на нем ладно сидела форма из камуфляжа. На его погонах были темно-зеленые звездочки – четыре, звание - капитан.
И все-таки он был сумасшедший, потому что нормальный мужчина не мог приехать к ней на свиданье.
– Меня зовут Юрий. Юрий Георгиевич. А вас?
Ей не хотелось называть ему свое имя. Она пожала плечами:
- Придумайте какое-нибудь имя сами.
- А если я буду вас называть уважаемая госпожа начальница?
- Ладно.
На его правой руке сверкало золотое кольцо, надетое на средний палец.
- Вы женаты? –спросила она.
- Разведен. Уже год. Это кольцо – мой талисман.
- Нам надо придумать какую-нибудь... Как это называется у разведчиков... Легенду для любопытных.
- Скажите всем, что я – ваш двоюродный брат.
- Троюродный. Моих двоюродных братьев здесь все знают. – Она усмехнулась: - «Все мужчины мне братья по Адаму...»
- Откуда это?
- Это Шекспир. У фразы есть продолжение – «А выходить замуж за родственников я считаю грехом...»
...Она скрутила его минут за десять разговора – сказалась руководящая привычка, то многолетние умение подчинять непослушных, ломать упрямых, переубеждать возражающих – все то, что в современном менеджменте называется «перехват управления».
С его лица сначала сползла наглая насмешливая улыбка, затем на нем появилось выражение легкой растерянности, потом беспокойства, а уж совсем потом, после того, как он все-таки признал свое поражение – удивление: «надо же, как это у нее получилось»?!
- Ну что... Что вы выбираете, Юрий Георгиевич:
Или я вызываю из приемной начальника службы безопасности и вас под присмотром наших сотрудников направляют для работ в бригаду № 13, или вы будете жестоко наказаны прямо здесь и сейчас лично мною.
А потом мы вместе пройдем в зал совещаний, и я найду каким образом переложить ответственность за ваше разгильдяйство и халатность на вашего заместителя...
Конечно, Юрий Георгиевич, я буду вынуждена объявить вам выговор, но согласитесь, это совершенно мизерное наказание по сравнению с вашим проступком. Так что вы выбираете?
- Наказание. Я не хочу в бригаду № 13.
- Ну что ж, это ваш выбор. Вы что-то хотели еще сказать?
- Да, уважаемая госпожа начальница.
- Говорите...
- Я хотел вас попросить...
- Просите...
- Не объявлять мне выговор, а ограничиться только замечанием...
- В этом случае мне придется ужесточить наказание...
- Я согласен, уважаемая госпожа начальница...
- Мне придется ужесточить наказание в два раза...
- Я согласен, уважаемая госпожа начальница.
- Тогда раздевайтесь.
Он замялся.
- Я могу... Раздеться за дверью?
Она хмыкнула.
- В приемной, перед подчиненными? Не-ет, ни в коем разе. Здесь и сейчас!
- Слушаюсь, уважаемая госпожа начальница.... Куда сложить одежду?
- На стул. Сюда...
Он нерешительно замер.
- Смелее, смелее! – подбодрила она его.
Он расстегнул ремень, повесил его на спинку стула, и стал медленно расстегивать пуговицы...
На шее, оказывается, он носил серебряную цепочку с маленьким прямоугольным медальоном.
Под грубым камуфляжем была надета защитного цвета нательная трикотажная безрукавка.
Он аккуратно повесил камуфляж на стул, и от этого совершенно обычного движения на его полуобнаженной спине и обнаженных руках под атласной загорелой кожей заиграли гибкие мускулы. Это не была излишне рельефная мускулатура перекормленного пищевыми добавками бодибилдингового атлета – нет, то были мускулы хищного быстрого зверя – тонкие, нервные, сухие, надежные...
Все теми же неторопливыми выверенными движениями он снимал безрукавку, брюки, раскладывал одежду на стуле, разглаживая на ней невидимые складки.
Потом он снял с себя цепочку с медальоном и аккуратно разложил ее на брюках.
Последним он снял с себя золотое кольцо, что было надето на средний палец его правой руки, а перед тем как снять – прикоснулся к нему губами, и вот положил рядом с цепочкой.
Она не могла видеть, что на внутренней стороне его кольца сложной вязью кириллицы была выгравирована надпись «Спаси и сохрани».
Но вот, наконец, обернулся к ней.
Лишь легкая узкая полоска ярко-синих спортивных плавок прикрывала его чресла.
Ей казалось, что она наблюдает за его манипуляциями совершенно бесстрастно.
Он облизнул пересохшие от волнения губы и вдруг увидел, как неожиданно, одним движением, расширились зрачки ее глаз – словно бездна разверзлась в них, и как резко на ее лице очертились утончившиеся окрылья ноздрей, как участилось ее дыханье...
- Я сказала раздеться, а не снять форму!!!
- Но... – его руки замерли на плавках.
- Совсем, совсем раздеться!..
- Слушаюсь, уважаемая госпожа начальница...
Плавки дрогнули и стали медленно съезжать вниз к коленям.
...Странно, она никогда не замечала красивых мужчин. Даже неполная мужская нагота ее раздражала - она покрикивала на мужа, если он ходил по квартире без майки. Мало того – убей ее, но она не сможет вспомнить и рассказать, как же выглядело мужское достоинство ее супруга в спокойном и в возбужденном состоянии – они занимались супружескими обязанностями в темноте, под одеялом - она зажмуривала глаза, пытаясь подавить в себе чувство неловкости и стыда.
А теперь в освещенном ярким электрическим светом пространстве комнаты перед ней свободно и полно обнажилось все воплощение мужского начала – совершенно беззащитное в своей открытости, удивительно нежное и живое. Казалось, что первоначально, потеряв над собой тонкую оболочку плавок, его член съежился от ужаса и попытался спрятаться в легкой треугольной дымке темно-русого руна – но вот он привык к свободе, освоился, и под немигающим взглядом ее завороженных глаз упруго дрогнул и стал приподниматься, словно выглянувший под звуки флейты из корзины факира змий.
Движения змия были неторопливы и уверенны, он распрямил свое блестящее тело, медленно распахнул края капюшона, и его единственный глаз призывно заблестел от возбуждения.
Она невольно перевела дыхание, еще не осознавая нахлынувших на нее чувств.
«О, как ты красив, проклятый!..»
...Его тело было изумительно хорошо собой – прекрасное тело вечно юного древнегреческого бога: безупречные пропорции, утонченная игра мускулатуры, призывная святящаяся чистота и упругость кожи...
Это тело было создано для жизни, для борьбы, для победы, для чувственных наслаждений и для продолжения человеческого рода – и все в этом теле было так целесообразно, так выверено и так совершенно.
Такому божественному телу следовало молиться – припадать к нему ниц и просить о самом сокровенном и потаенном.
Но этого она еще не умела и потому не могла сделать.
Она подписалась под иное, а в силу привычки всегда держать свое слово и всегда исполнять обещанное, она протянула вперед руку и громко сказала:
- Ремень!
Широкий тяжелый кожаный ремень лег в ее ладонь.
- А теперь на колени.
- Но...
- Я сказала - на колени!
Он покорно опустился перед ней на пол.
Она взмахнула рукой – и на его левой ягодице появился ярко-розовый отпечаток.
«Черт побери, я это сделала! Оказывается, я могу заставить мужчину встать перед собой на колени, могу заставить его раздеться, могу его бить! Надо же... – ей было смешно. - Чертовы девчонки, накаркали мне мальчика для битья!»
...Он терпел боль молча. Все сорок ударов, на которых они сторговались.
Она считала вслух:
-Один, два... восемь...
Боль пронизывала его тело острыми молниями, и впервые за много месяцев он наконец-то почувствовал облегчение – его разум смог переключиться на эту реальную боль, и та, иная, беспощадная неотступная боль, что так разъедала его душу и омрачала мысли, затаилась на самом дне его сознания.
Да, конечно же, он чудовище.
По всем правилам он не должен был бы остаться жив.
Но он жив.
Он может ходить по улицам, может наслаждаться едой и сексом, смотреть телевизор, смеяться и шутить...
Он цел и невредим – а с него бы следовало с живого содрать кожу. Или нет, спустить семь шкур, семь кож – по одной за каждого. Жестоко, прилюдно, чтоб всем иным неповадно было. Что б все смотрели и понимали, что он виноват и что справедливо наказан за свою вину...
Древние спартанцы поклонялись богине Артемиде. Суровой, жестокой, безжалостной Богине-девственнице, убивавшей всякого, кто пытался разбудить в ней женское начало.
Но чтоб снискать ее благосклонность и получить ее покровительство на охоте и в бою, ей следовало принести жертву. И сотни юных спартанцев безмолвно обнажали тела и падали ниц перед алтарями ее храмов, подставляя беззащитную кожу под свистящие удары безжалостных ивовых розог.
Жертва должна быть существенной и кровавой.
Иначе это уже не жертва, а всего лишь дешевый фарс.
Богиня должна видеть, что ради нее мужчины способны молча терпеть любую, самую невыносимую боль, что им не жалко ради нее не только пролить свою кровь, но и отдать свою жизнь – если только того пожелает их суровое божество.
И статуя богини в руках жрицы-девственницы либо наклонялась, требуя усилить потоки юношеской крови, либо приподнималась, дозволяя тем достойным, чья жертва была уже достаточной, покинуть алтарь.
Богини созданы для приношения жертв.
Это не унизительно для мужчины – пасть ниц перед богиней.
Для мужчины унизительно быть побежденным.
Мужчина должен быть победителем.
...Пожалуй, он все же переборщил. И тридцати ударов было бы вполне достаточно.
- Тридцать шесть, тридцать семь...
А она все-таки молодец. Она согласилась. Первая женщина за полгода поисков.
У нее тяжелая рука – но это к лучшему. Ему сегодня так надо...
- Тридцать девять, сорок!..
Ее рука безвольно опустилась.
Он распластался по полу и почувствовал, как его накрыла блаженная волна легкости.
Неужели?!
Да, это все-таки случилось...
Он читал – такое случается с висельниками.
Блаженный поцелуй смерти.
Но его смерть, как всегда, пролетела мимо, подарив ему сегодня лишь свой поцелуй.
Бог мой, какое же облегчение!
Он привстал перед ней на коленях, взял ее поникшую руку в свои ладони, поднес к губам, и с чувством поцеловал.
Она замерла.
Она не могла вспомнить, целовал ли когда-нибудь хоть один мужчина ее руки.
Наверное, все-таки нет, не целовал, раз она не может этого вспомнить...
Ах, ей бы припасть к его губам своими губами, прильнуть бы щекой к щеке, почувствовать силу мужских объятий, теплоту его тела, порывистое жаркое дыхание и блаженство полной близости...
Но она ведь не любила мужчин, боялась их и не хотела секса.
Она не пошла его провожать – просто закрыла за ним входную дверь.
Быстрыми шагами она несколько раз прошла по всей квартире.
То, что только что она сделала с этим мужчиной, уже не казалось ей смешным и забавным.
Все ее нервы были перевозбуждены, глаза лихорадочно блестели. Но вот она решилась – остановилась в спальне перед трюмо, включила на полную яркость люстру и стала медленно раздеваться.
Зеркало было беспристрастно.
Ее нагота оказалось убогой и жалкой.
То, что у нее еще осталось от тела, уже никому не могло понравиться.
Ее женская жизнь явно завершилась.
Как же она это проглядела? Почему? Чем таким важным и неотложным она много лет подряд занималась, что жизнь – яркая, чувственная, красивая жизнь прошла мимо?
Почему она не искала любви хотя бы несколько лет назад – пока еще не была такой страшной?
Почему она никогда, ни разу не послушала тех, кто уговаривал ее познакомится с мужчиной?
Разве такое тело можно любить?
Разве такую жертву примет алтарь юного бога?
Она упала на свою широкую никому не нужную супружескую кровать и разрыдалась.
Так горько она еще никогда никого не оплакивала.
На сентябрьском небе низко висела полная луна. Огромная, кровавая. Все сущее состоят из двух начал: день и ночь, свет и темень, лед и пламя, гладь вод и твердь земли...
Солнце освещает самые темные углы ярким светом, ночные страхи проходит, и жизнь становиться яркой и открытой.
Луна появляется ночью, да и то не всякой, и не светит, а лишь отражает солнечный свет, да и то не в полный свой лунный диск.
В каждой душе есть две стороны – солнечная, дневная, и потаенная лунная.
Солнечная сторона отвечает за вещи явные, общественные.
Лунная сторона – интимна, не всякий найдет в себе силы хоть кому-то о ней рассказать, ибо в ней, лунной стороне, есть разные страсти, и некоторые из них не только пагубны, не только разрушительны, не только уродливы, но и откровенно опасны...
Но главная сила лунной стороны души - сила плотской земной любви...
Он дошел до машины, сел за руль, повернул ключ зажигания... И понял, что ему придется снять с сидения водителя жесткий массажер из круглых деревянных шариков.
Боль была сильной, явной – физической болью. И от этой боли душе его было легко.
Он снял массажер и забросил его на заднее сидение, и снова взял в руки руль.
По трассе его джип шел быстро – сто тридцать километров в час. Поздним вечером на плохой дороге это было опасно – но он только и мог чувствовать себя живым, когда ощущал опасность.
«Странно... – думал он. – Она ведь явно некрасива и намного старше меня, почему же мне вдруг ее захотелось? Потому что у меня долго не было телок? Интересно, а она догадалась, что я ее хотел, или так и не поняла этого?»
Он попытался представить: а какая она может быть в сексе? У нее заводные глаза, и все еще неплохая фигура... И губы ее дрожат, и она их так вкусно облизывает своим язычком... Она очень умна – как лихо она разыграла свою роль! Какая актриса! Такую женщину разочек из интереса любому захочется трахнуть... А если с ней долго общаться... То можно привыкнуть. И даже... Тут он себя одернул:
«Нет, я не должен с ней спать, иначе она не сможет меня бить...»
Но теперь он знал, что непременно вернется к ней – сразу, как только его тело сможет принять новую порцию боли. Он остановил машину, взял в руки сотовый и быстро набрал смску: «Согласна? Ты будешь моей ГОСПОЖОЙ?»
Она проснулась от скользящего звука смски. Нашла в темноте телефон, посмотрела на дисплей и снова заплакала.
Что ж, пусть он ее не любит. Они будут просто общаться, она будет видеть его лицо, слышать его голос, наливать в его чашку чай – в конце концов, это ведь тоже немало...
Его сотовый телефон громко пискнул.
«Согласна» - прочитал он ее ответ.
То было полное надругательство над самой сутью человеческой природы – они встречались, улыбались друг другу, шутили, заходили в магазин за покупками, ловили на себе исполненные жадного любопытства взгляды продавщиц, случайных прохожих и соседей, шли к ней домой, готовили легкий ужин, неторопливо разговаривали за едой и пили зеленый чай. А потом они играли. Игра всегда заканчивалась одинаково: он медленно снимал одежду, опускался перед ней на колени, а она брала в свои руки тяжелый офицерский ремень и безжалостно стегала его нагое тело.
Стегала, вместо того, чтобы любить.
Но теперь в ее душе уже не было восторга от своей бесшабашной смелости – в ее душе царили смятение и страх.
Смятение от осознания несовершенства своего собственного тела и страх быть отвергнутой этим божественно прекрасным служителем бога войны.
И всякий раз, когда он уходил от нее, она обессилено опускалась на диван – одинокая, нелюбимая, опустошенная и раздавленная.
Чертовы девчонки словно прокляли ее – у нее теперь был мальчик для битья, но не было мужчины для любви.
Однажды она не выдержала.
Она была в области, в городе. Зашла в интернет-кафе, села за компьютер в самый дальний угол – что бы никто случайно не увидел, какие именно сайты просматривает она.
Она провела за компьютером почти два часа.
«Нет, здесь что-то не то... Ни мазохисты, ни садисты, ни какие-нибудь другие извращенцы так себя с женщинами не ведут... Так что же ему от меня надо? Сегодня я постараюсь узнать правду».
Но у нее не получилось ничего спросить.
Он поцеловал ей руку, встал с колен, вернулся к свой одежде. Но на этот раз одеваться он не спешил - порылся в кармане кителя, достал оттуда сверток и положил его перед ней на стол:
- Теперь я не скоро тебя увижу – завтра уезжаю в командировку. Это деньги. Мои боевые за три месяца. Я же обещал за порку платить...
Острая тревога пронзила ее сердце.
- Боевые?! Куда ты уезжаешь?
- Обратно, назад. В Чечню.
- Как - в Чечню? Ты... ты не шутишь?
- Нет...
И тогда с ней что-то произошло. Словно в горах прорвало плотину, и мощный безудержный поток хлынул к морю, сметая на своем пути любые преграды. Она вдруг забыла о своей внешности, о своих годах, о своих страхах – все перестало иметь значение. Важным было только то, что рядом с ней мужчина, которого она так искренне, так безнадежно и так безудержно любит...
Все получилось само собой – она сползла со стула и опустилась на пол, к его ногам, и целовала его икры, и ее растрепанные волосы мягко щекотали его бедра...
Их притянуло друг к другу, словно магнитом.
Она ласкала его прекрасное тело – то нежно, то яростно... Она отдавалась ему то безмолвно, то с азартным звериным рыком, она дарила ему себя всю – так безудержно, так безоглядно...
Отдавалась и молила:
«Господи! Только одно прошу: пусть он вернется живым и невредимым! Пусть он вернется! Пусть не ко мне, пусть к любой другой женщине – но только чтобы вернулся! Господи, я больше ни о чем тебя не прошу...»
Впервые он ушел от нее только утром.
Она ходила по квартире, как сомнамбула. На автомате поставила чайник на плиту, умылась в ванной, пошла одеваться... На автомате включила телевизор – посмотреть время, потому что в ее квартире впервые в жизни остановились разом все часы и потух дисплей сотового телефона, а зарядное устройство она оставила на работе.
В утренней программе показывали отрывок из спектакля «Юнона и Авось».
Она замерла, вслушиваясь в волнующие звуки голосов.
«Возвращаться плохая примета...
Я тебя никогда не забуду...
Я тебя никогда не увижу...»
«Пусть.
Пусть не возвращается ко мне никогда – пусть только будет жив.
И счастлив.
И любим.
Любой другой женщиной...
Господи! Только бы жив, только бы цел и невредим, Господи...»
Она вышла из дома пораньше, заглянула в церковь и заказала за его здравие сорокоуст.
...Если хотя бы одна женщина искренне любит мужчину и молит Господа Бога о даровании ему здравия, этот мужчина неуязвим...
Поздним вечером она вернулась в пустую квартиру. Здесь не было ни одной вещи, которая бы не напоминала о нем.
Она наскоро поужинала, улеглась в постель и уснула.
Сон был яркий и красочный: в этом сне она была молода и красива, и на поляне, покрытой разноцветными луговыми цветами, под яркими солнечным светом, абсолютно нагая, бесстыдно и страстно она отдавалась его божественному телу.
Она проснулась от того, что тело ее было напоено восторгом счастливой близости - тем восторгом, который она ощущала прошлой ночью, но из-за ужаса расставания не смогла насладиться всласть.
«Разве такие чувства возможны? Как же теперь я смогу жить без них?» – с ужасом подумала она.
Наверное, этот ужас сыграл с ней злую шутку – она уснула, но теперь ей приснился кошмар.
Ей снилась все та же яркая, травяная поляна – но только со следами небольших ссадин вывороченной земли. Посреди поляны на огромном куске брезента лежали в ряд семь обнаженных тел – семь молодых мужчин, быть может, даже мальчишек, еще не успевших жениться и увидеть своих детей.
Она наклонялась к каждому из них, и каждого омывала, и чьи-то чужие руки надевали на омытые ею тела камуфляжную форму, и перекладывали их в гробы.
Она проснулась от звонка будильника – было ровно семь утра.
«Я забуду этот кошмар!»– сказала она себе и на миг зажмурила глаза. И снова провались в сон.
Ее кошмар продолжался – теперь она отдавала гробы заплаканным матерям, и семь пар отчаянных глаз посылали ей свои безмолвные упреки...
* * *
Он проснулся под утро в плацкартном вагоне, переполненном людьми в камуфляжной форме, и, прислушиваясь к мерному стуку колес, вдруг осознал, что сегодняшней ночью впервые за долгие месяцы ему не приснился его персональный кошмар.
Только сегодняшней ночью он спокойно спал, а не возил заплаканным матерям цинковые гробы. И та боль, что столько дней терзала его душу, и которую он так хотел заменить любой другой болью, отпустила его.
Он не мог знать, что сегодня его кошмар приснился ей.
* * *
Полгода назад машина, в которой он ехал по узкой горной дороге среди цветущих лугов, подорвалась на чеченской мине.
Из двадцати двух военных, ехавших в автомобиле, он оказался единственным, кто не получил даже царапины.
И хотя у Господа Бога наверняка были свои причины оставить его в живых, теперь его неотступно преследовало чувство вины, и каждую ночь ему снился один и тот же сон: семь изувеченных обнаженных мужских тел, семь цинковых гробов, семь плачущих женщин...
Природа подшутила над ним, его организм не принимал больших доз спиртного, и он не мог потопить свою вину выпивкой, как это чаще всего делали другие офицеры.
Он пошел на прием к штатному психотерапевту – но попытки расслабиться в мягком кресле или на раскладушке под звуки специальных кассет не принесли ему облегчения, а от таблеток у него началась аллергия.
Он пошел в церковь – но и слова священника не принесли покоя.
Он нашел себе девушку, чтобы забыться в ее объятьях.
Но душа его умерла для любви, и хотя с физической стороны все выглядело абсолютно нормально, девушка тут же поняла, что он совершенно равнодушен к ней, и не стала с ним больше встречаться.
Он решил снять проститутку. Она оказалась такой расчетливой и такой скучной, что он оставил ей деньги, но не воспользовался оплаченными наперед услугами, и понял, что женщины его пока не интересуют.
Он ехал в пассажирском автобусе, на остановке при выходе водитель слишком рано закрыл дверь и нечаянно прищемил ему руку. Он мог бы остаться без пальцев, но золотое кольцо приняло на себя главный удар, и он отделался только синяками и ссадинами. Но эта физическая боль вдруг позволила ему на время забыть свой кошмар. Говорят же – клин вышибается клином, и тогда он решил попробовать заменить одну боль на другую.
Физическая боль не страшна, ее можно перетерпеть – боль души утихомирить невозможно.
Он придумал себе лекарство:
Он найдет старую злую женщину, которая не любит мужчин, которой совершенно не нужен секс, и которая с наслаждением сорвет на нем свою злобу, унизит его, поставит на колени, поиздевается над ним всласть и жестоко накажет его – пусть она как следует его выпорет. Выпорет, как порет нашкодившего мальчишку родная мать - отцовским ремнем, случайно подвернувшимся под руку.
И чем ярче он представлял картину своего будущего унижения и наказания, тем больше ему нравилась эта идея...
Что ж, похоже, его идея сработала – от него наконец-то ушло гложущее чувство вины...
Черт побери, но какую же страстную ночь он провел вчера с ней! Как же сильно, оказывается, она его хотела! Интересно, а она его жалела или любила?
И почему только красивые юные телки так ленивы и холодны в постели? Они требуют деньги вперед и ведут себя так, словно они не живые люди из плоти и крови, а бесстрастные механизмы...
И как жаль, что от него ушла жена – он так любил ее, так жалел... Восемь лет супружеской жизни...
Он прикоснулся губами к золотому кольцу – это был прощальный подарок жены.
Это было всего год назад.
Он не хотел ее отпускать. А она плакала и говорила, что так надо, и так для него будет лучше.
- Я буду любить твоего ребенка так, как будто он тоже мой...
- Ты ничего не понимаешь, - говорила она. – Я хочу, чтоб у тебя обязательно были свои родные кровные дети!
«Это будет чудовищно несправедливо, если из-за меня на свете больше не будет таких, как он, мужчин», - думала она, но не могла ему этого объяснить.
У них не совпадал резус-фактор крови, им немного не повезло в самом начале – слишком поздно врачи поняли, насколько разная у них кровь, и вся мощь современной медицины не спасла их совместного ребенка.
Его жена долго и упорно пыталась обмануть природу. И когда она попала на консультацию к лучшему во всей стране московскому специалисту, тот долго листал ее медицинскую карту, а потом безжалостно разрушил последнюю надежду.
- Если вам для сохранения семьи нужен ребенок, вы должны его зачать от другого мужчины. Можно воспользоваться донорским банком спермы. Другого варианта у вас нет. Мужу можете ничего не говорить – пощадите его самолюбие.
- Но тогда... Тогда получиться, что он – последний в их семье... Поймите, он единственный сын... Пять поколений кадровых военных...
- Ищите суррогатную мать. Но этот ребенок уже не будет вашим биологическим ребенком – это будет ребенок вашего мужа от другой женщины...
Она забрала у него обручальное кольцо - «Буду носить его на цепочке, как медальон», и протянула ему взамен другое, с надписью на внутренней стороне: «Спаси и сохрани». Сказала, что освятила его в храме Христа-спасителя.
Потом сказала: «Я ухожу. Так будет лучше для тебя».
И ушла.
Следующим утром он написал рапорт. Он просил командование отправить его в Чечню. Рапорт удовлетворили. И он повез в Чечню солдат.
Поезд подошел к вокзалу и остановился. По перрону ходили люди – провожающие, встречающие, будущие пассажиры, носильщики, дежурные милиционеры... Он вдруг увидел, как много среди них красивых женщин.
Как и положено утром – его мужское естество было напряжено, и он почувствовал, что снова способен любить.
Он удивленно, жадно всматривался в женские лица, словно пытаясь запомнить их все – такие неповторимые и такие похожие...
Вот джинсовая пара: он – подражатель хиппи в потертых капри, она - полуподросток в короткой юбчонке, молоденькая девчонка с круглым личиком, усеянным миленькими веснушками, не прикрывая своих веселых счастливых золотистых глаз, шутливо целует в щеку своего дружка...
Вот молоденькая женщина – высокая, тоненькая, белокурая, синеглазая, с нежным изгибом тонких губ, с немного грустным лицом, так похожим на лик мадонны, держит на вытянутых руках годовалого ребенка, девочку, наряженную в кукольное розовое платье с пышными кружевными оборочками, и все повторяет ей: «Ну-ка скажи: Папа! Скорее возвращайся! Мы тебя ждем!»...
А эта? Ну, конечно же, как он не догадался! Это мама провожает своего взрослого сына – но как же молодо смотрится полноватая белокожая женщина с пышной копной рыжих волос и искрящимися карими глазами... Как она хороша!
Вот... Целая женская делегация окружила молоденького солдатика – мама, сестра, подружка и даже бабушка – сухонький божий одуванчик в венчике убеленных сединой волос, крошечная, игрушечная старушка с розоватым морщинистым личиком... Внук прощался с нею последней, он нежно и бережно обнял ее хрупкие плечи, поцеловал в щеку... Вот повернулся, прошел к вагону... А она все провожала внука (или правнука?) взглядом прозрачных, выцветших от возраста глаз, все шептала ему что-то вслед, словно молилась, и порывистыми нервными движениями крестила его удаляющуюся фигуру... И лицо этой худенькой хрупкой старушки освещало такое чувство, что оно казалось святым...
...Почему-то именно от этого просветленного лица старушки он особенно долго не мог оторвать свой взор, именно оно казалось ему удивительно трогательным, близким и родным, и простая и древняя мудрость вдруг стала доступна ему: искренне любящая женщина всегда прекрасна, сколько бы ей не было лет...
* * *
На войну поезд шел полутора суток – ночь, день, и снова ночь.
Вечером, когда Юрий возвращался из вагона-ресторана к себе по бесконечным коридорам пассажирских вагонов, поезд качнуло, от резкого движения его серебряный медальон выскользнул из ворота камуфляжа, и нечаянно задел плечо стоявшей у окна девушки.
Та почувствовала прикосновение металла.
- Осторожнее! – рассердилась она.
- Извините... – сказал он, - я не хотел вас задеть...
Она обернулась к нему, увидела его лицо, и в ее фиалковых глазах вдруг вспыхнул веселый задорный огонек.
- Уж лучше бы хотели...
Девчонка поймала его медальон, посмотрела:
- Вы носите образок? Кто это?
- Мой святой, Георгий-Победоносец.
- Вас зовут Георгий?
- Нет... Юрий... А вас?
- Ника...
Он понял, что ему не стоит спешить возвращаться в свой вагон.
Путь воина – путь смерти.
Никому не известно, где и когда оборвется твоя жизнь.
Теперь он торопился жить.
Он любил девушку с фиалковыми глазами в качающемся тамбуре поезда под мерный стук колес.
У них не оказалось презервативов.
«А если я забеременею?» - спросила она его.
«Тогда я на тебе женюсь!» - ответил он.
«Тогда я хочу забеременеть!» – рассмеялась она.
«А сколько бы ты хотела детей?»
Она притихла, а потом вдруг выдала:
«Много! Очень много... Семеро сыновей...»
«Ого! Это серьезная заявка... Давай попробуем начать с одного...»
Они расстались с ней на перроне – ее встречали родители. Он помахал ей рукой на прощанье и послал воздушный поцелуй. Она улыбалась и что-то щебетала своим родным.
Он построил своих солдат в колонну и повел их к машинам.
В этот раз он вез на войну других солдат – не зеленых необстрелянных новобранцев, а контрактников – крепких тридцатилетних сероглазых парней из казачьих станиц, почти своих ровесников. Эти в дороге не пили водку, редко выходили курить и неторопливо обсуждали какие-то свои планы на будущее.
Они чувствовали свою силу и верили, что непременно вернуться домой к своим женам, детям и матерям, живыми.
Они сами выбрали своей работой войну.
«Еще тебе мамка, скажу я верней:
Хорошее дело растить сыновей,
которые тучей сидят за столом,
которые могут идти напролом...»
Девчонка, которую он любил этой ночью в качающемся тамбуре скорого поезда, с замирающим сердцем смотрела вслед уходящей колонне. Конечно, в ее жизни уже были мужчины. Но только вчера впервые она встретила того, от которого ей захотелось родить.
«Господи! Только бы жив, только бы цел и невредим, Господи... – подумала девчонка. – А вдруг я забеременела? Даже если он меня обманул и ко мне никогда не вернется, все равно от него рожу... Господи! Только бы он был жив, только бы цел и невредим...»
* * *
«...Я забыла вернуть ему деньги, - подумала Зоя Викторовна. Несколько дней она не решалась развернуть сверток. - Надо ему позвонить, и сказать, что он в любое время может забрать их назад».
Но его сотовый телефон уже не отвечал.
Бесстрастный металлический голос механически повторял, что связь с абонентом невозможна.
И почему только она не догадалась позвонить ему еще вчера?
Наверное, там, в горах, эта связь уже не работает...
Последняя ниточка, которая могла бы помочь им общаться, оборвалась.
Это был знак – знак ее полного одиночества и никому не нужной ее свободы.
И все-таки нечто неуловимое произошло в ее внутреннем мире - она вдруг перестала бояться мужчин. И они, мужчины, вдруг стали интересоваться ею. Они легко заговаривали с нею, шутили, дружелюбно ей улыбались, говорили ей комплименты... Помогали нести тяжелые сумки, предлагали бесплатно подвезти на машине до нужного ей места...
Странно, но теперь ее разговоры с мужчинами легко и непринужденно переходили на вопросы секса.
После той безумной ночи, что она провела с молодым красивым офицером, уходившим на войну, в ее теле словно открылась какая-то волшебная потайная дверца – оказалось, что оно, ее тело, умело испытывать такое блаженство, которое прежде было ей абсолютно незнакомо и недоступно. Теперь она понимала всех мужчин, даже насильников, и даже убийц – познав это чувство однажды, уже невозможно было жить в мире, не испытывая время от времени такого блаженства.
Ей было не для кого себя беречь, и однажды она решилась...
Она купила себе цветные контактные линзы и пышный парик, чтобы приходить на свидания к мужчинам только в этом новом обличье, делавшем ее совершенно не похожей на прежнюю.
Теперь она жила в двух параллельных, непересекающихся мирах – у себя в райцентре, где она была большая начальница, одинокая много и тяжело работающая женщина, и здесь, в областном городе – где она была просто женщина, которая время от времени любила случайных мужчин...
Полное раздвоение личности, женский вариант Доктора Джекила и Мистера Хайда.
Но пока об этом ее раздвоении не знал никто, кроме нее самой.
Всякий раз ее тело в предвкушении близости переполнялось радостным ожиданием, и она с удовольствием и восторгом отдавалась каждому мужчине, кто только ее хотел.
Все было пригодно для любви – чья-то чужая квартира, комната в мрачной коммуналке, домик турбазы, номер придорожного мотеля, скамейка на безлюдной аллее парка, темная подворотня, лестничная площадка между верхними этажами девятиэтажки, откинутое сидение легкового автомобиля, укромный уголок нудистского пляжа, и даже поминальный столик под густыми ветками кладбищенских деревьев...
Ей было неважно, как звали ее очередного случайного любовника, кем он работал, был ли он женат, и хотел бы он с ней еще раз встретиться.
Если он спрашивал ее имя – она с улыбкой отвечала: «Мария...» – в этом тихом шелесте мягкого «а», долгого «и», и призывного нежного «я» все остальные вопросы исчезали.
Иногда ее мужчины оставляли ей свои визитки. Она кидала их в сумочку, не читая.
Иногда ее мужчины спрашивали ее телефон – она называла шесть цифр, всегда одни те же – выдуманный телефонный номер, по которому никто никогда не возьмет трубку.
Она не позволяла мужчинам провожать себя домой, и тем более никогда не говорила, где и кем она работает.
Она любила всех своих случайных мужчин – пожилых, зрелых, молодых, красивых, не очень красивых и откровенно страшных.
И каждый раз, в миг наивысшего блаженства, ей казалось, что это не случайный незнакомый мужчина – это ее юный бог войны, она снова с ним вместе, и она шептала:
«Господи, только бы был жив, здоров, цел и невредим... Господи...»
В каждом мужчине был ее бог.
Божественным желаниям невозможно перечить.
Всякое пожелание бога священно и должно быть исполнено незамедлительно.
И она упивалась своей исполнительностью.
Она не замечала только одного – у всех ее случайных мужчин были серые глаза, такие же серые, как у юного бога войны, что однажды пробудил ее от спячки одиночества.
- Зоя, что с тобой происходит? – однажды спросила ее начальница, Кира Валерьевна. - Ты ешь какие-то специальные БАДы?
- С чего ты взяла? Ты же знаешь, что я не признаю ни лекарств, ни снадобий.
-Ты так изменилась! Похудела, помолодела... Небось на диете сидишь?
-Да брось ты! Какие с этой работой диеты! Просто замоталась... Хотела у тебя назавтра попросить отгул – Даша приезжает на каникулы, хоть белье в доме постельное перестираю да поесть ребенку приготовлю...
- Оставайся, мы тут справимся как-нибудь без тебя.
Дочь огорошила ее с порога.
- Мама! Я беременна!
- Но тебе же... Тебе же только семнадцать!
- Вот и отлично! Теперь, если он не женится, я обвиню его в изнасиловании, растлении малолетних, и упеку в тюрьму!
Зоя присела на край дивана и зарыдала в голос:
- Дурочка! Мужчину нельзя заставить любить себя и своего ребенка с помощью угроз! Даже если он на тебе все-таки жениться, вряд ли вы будете счастливы вместе! Пойми, ребенок должен быть желанным и любимым!
-Ха! Много ты видела счастья и любви с моим отцом? Не гони волну! Да если бы женщины рожали только желанных и любимых детей, человечество бы давно вымерло, как динозавры!.. По крайней мере, та его часть, что проживает на территории Российской Федерации!!!
- О господи! Где ты этого набралась?
- Ну, не от тебя конечно, и не от тети Люды... Если бы женщины не беременели, мужчины вообще бы никогда не женились! У нас в училище все девочки замуж выходят беременными!
- Какой у тебя срок?
- Тринадцать недель! Аборт уже делать нельзя!
- Понятно... Хорошо, давай зайдем с другого бока – кто отец твоего ребенка?
- Он наркоман!
Она сказала это с такой гордостью, как будто носила в своем чреве наследника английского престола.
- Час от часу не легче...
- Зато у него папочка очень крутой мэн! У него коттедж с тремя бассейнами в Пристанном, французский катер «Катрин», три квартиры в центре города и куча крутых тачек! Прокормит внука, куда он денется...
- Дурочка! Если он действительно такой крутой человек, то тебя и твоего ребенка так закатают в асфальт, что я никогда в жизни не узнаю, на каком углу дороги вас поминать...
- Да брось ты, мам... Поедешь завтра в город к будущему свекру свататься...
- Ладно, поеду...
«Придется извиниться за дуру дочь, и клясться, что мы никогда не потревожим эту семью своими проблемами...»
- И к кому же я должна свататься?
Дочка ехидно усмехнулась.
- Возможно, ты немножко знаешь этого человека... Шапочно.
Зоя Викторовна невольно перешла на молодежный жаргон:
- Да ладно уж... Колись...
Даша усмехнулась еще более ехидно и назвала фамилию, имя и отчество начальника областной налоговой инспекции - Евгения Леонидовича Жукова.
Зоя Викторовна, разумеется, знала этого человека. Знала его властный, амбициозный, непреклонный характер, и ту невероятную житейскую пронырливость, что отличает большинство бывших партийных бонз. Жуков, безусловно, брал взятки. Очень большие взятки... Об этом шептались на всех этажах налоговой инспекции. У него были высочайшие покровители в Москве, он решал массу вопросов и по снятию штрафных санкций, и по их начислению, и по отсрочкам налоговых платежей, и по закрытию расчетных счетов... В его руках была сконцентрирована такая финансовая мощь, что даже директора богатейших предприятий входили в его кабинет на цыпочках. Мало того, его лучшими друзьями были прокурор области и руководитель ФСБ.
«О господи! Смогу ли я после разговора с Жуковым о своих семейных проблемах работать в нашей области хотя бы продавщицей цветов?»
Зоя Викторовна все рассчитала – созвонилась с Жуковской секретаршей Татьяной Федоровной – они все-таки были знакомы, и попросила ее посодействовать встрече с важным начальством. Та подсказала ей нужный интервал времени.
Зоя взяла очередной отчет, который якобы надо лично сдать в областное управление, и уехала в город.
Здесь, в высотном четырнадцатиэтажном здании, она выписала себе служебный пропуск, зашла в канцелярию зарегистрировать сдачу отчета, и тут же поднялась на седьмой этаж в приемную Жукова. Для этого визита она приоделась: на ней был изящный итальянский костюм деловой женщины, темно серый, с короткой юбкой чуть выше колен, длинным, легкого летящего покроя пиджаком, кипенно-белым топиком с низким вырезом, обнажавшим ложбинку между грудей, тонкие прозрачные колготки цвета загара, модельные туфли-лодочки.
Ей сказочно повезло – в приемной никого не было, и секретарша сразу пропустила ее в кабинет.
Жуков работал с документами.
Он еще не успел поднять взгляд на вошедшую в его кабинет женщину, как почувствовал что-то неуловимо знакомое уже в звуке ее шагов и в ее срывающемся от волнения голосе:
- Здравствуйте, Евгений Леонидович! Можно?
- М-да... здравствуйте... проходите...
- Я по очень личному вопросу...
- Да, я понял... Хотите перейти на работу в область?
- Я бы не против, но это совсем другой вопрос...
Он устал сидеть за высоким креслом. У него затекли ноги.
- Будете чай?
- Да, конечно... спасибо...
Он нажал на кнопку вызова секретаря:
- Танюша, парочку чашек чая... С конфетами... В комнату отдыха... Прошу, - он встал из-за стола, подошел к книжной стенке и открыл неприметную дверь. – Проходите...
Их глаза встретились – и взгляд его серых, неожиданно молодых на волевом, изъеденном морщинами лице абсолютно седого мужчины, отозвался в ее душе ожогом.
«Странно! Жукову пятьдесят шесть лет и он все еще так по спортивному молодцевато выглядит...» – подумала она и шагнула за ним.
В уютной комнате отдыха, глухой, без окон, оклеенной теплыми песочного цвета обоями, освещенной неярким светом неоновых ламп, стоял комплект кожаной импортной мебели: диван-уголок и несколько кресел, низенький журнальный столик, тумба с видеодвойкой, стенка с посудой, музыкальный центр...
- Присаживайтесь...
Жуков шумно расселся на низеньком кожаном диване и показал ей на кресло, стоявшее рядом. Теперь, чтобы сесть на кресло, Зое Викторовне нужно было пройти мимо него.
Она волновалась, и оттого каблуки ее шпилек путались в ворсе напольного ковра. Шаги ее казались нетвердыми, она словно потеряла равновесие, и он почувствовал легкое нечаянное прикосновение ее тела к своей ноге.
И снова ему показалось странно знакомыми ее нетвердая походка, это легкое неуловимое прикосновение, и даже аромат ее духов – от нее пахло свежестью апельсина. Она присела на кресло, ее короткая юбка приподнялась, обнажая округлость колен.
Он не понял, почему вдруг его рука так уверенно скользнула к ее коленям и так жестко, так властно стала их гладить.
Она почувствовала, что у нее перехватило дыхание – она хотела этого мужчину. Ее руки отбросили сумочку и торопливо стали расстегивать пуговицы на сером итальянском пиджаке.
Татьяна Федоровна замерла на пороге в подносам в руках – на подносе стояла пара чашек с чаем и вазочка с шоколадными конфетами.
Такого за ее десять лет совместной работы с шефом еще не было.
Она попятилась и тихо вернулась назад, в кабинет, и плотно закрыла дверь.
«Господи, что я делаю? Что со мной происходит?» - подумала было Зоя Викторовна и тут же забылась в его объятиях.
Через полчаса Жуков позвонил секретарше со своего мобильника и попросил ее отменить все встречи.
...В его жизни не было физической близости с женщиной уже целых два месяца. Его жена была больна, она медленно и тяжело восстанавливалась после инсульта, а постоянной любовницы у него не было. Да, он мог бы провести вечер в объятьях случайной красотки, совмещая свидание с партией за бильярдным столом или с отдыхом в сауне в теплой компании друзей.
Но эти красотки казались ему очень опасными хищницами, и он их сознательно избегал. И довольствовался крайне редкими совершенно случайными встречами с женщинами в возрасте постарше.
Последняя его женщина отдалась ему на заднем сидении его служебной «Тойоты» – он тогда попросил водителя выйти и полчаса погулять по темному скверу. Он оставил ей свою визитку и просил позвонить ему на мобильный – но она так и не перезвонила. Наверное, ее спугнула его излишняя напористость... Наверное, и Зою Викторовну он тоже испугал... Но, по крайней мере, он знает ее имя, и знает, как можно ее найти, и попробует ей когда-нибудь все объяснить...
Она все еще сидела на его коленях, нежно прижималась к его телу, и все целовала, целовала его лицо...
Жуков был человеком, привыкший в любом хаосе вещей видеть сокрытую от большинства других людей суть.
Суть Зоиной проблемы состояла в страхе. Она боялась, что ее дочь, да и ее саму вместе с дочерью и будущим ребенком отвергнут, накажут... Во всем случившемся ей виделся исключительно первородный грех.
Истинная суть вещей состояла в том, что у сына Жукова появился шанс. Шанс - благодаря этой разбитной девчонке получить важный стимул для жизни: необходимость заботиться о семье, о жене, о ребенке...
Прежде такого стимула у его сына не было. У парня была слишком легкая жизнь и слишком дурной пример перед глазами... Старшая дочь Жукова когда-то влюбилась в наркомана, втянула в наркотики брата, подалась во все тяжкие, заболела «гепатитом с» и полгода назад умерла. Жуков уже трижды укладывал сына в самые дорогие и лучшие клиники, парень приходил в себя – но не мог удержаться на плаву – ему было не для кого жить, и все начиналось сначала... Финансовую империю Жукова фактически некому было наследовать.
И вот – призрачный шанс, что какая-то молоденькая девочка родит ему нормального здорового ребенка.
Жукову скоро на пенсию, он сможет уделять ребенку столько времени, сколько понадобиться, и сделает все, чтобы вырастить настоящего своего приемника – и абсолютно все равно, кто у него будет – внучка или внук, в этой жизни самое главное – своя родная кровь.
Просто чудо, что его оболтуса полюбила какая-то девчонка и собралась от него рожать...
Эта самая хорошая семейная новость за шесть последних лет...
- Успокойтесь, Зоя Викторовна, он женится на ней...
- Но... У меня нет денег даже на свадебное платье!
- Какая ерунда! Забудьте о деньгах... Поверьте, есть вещи, которые невозможно купить ни за какие деньги... Например, любовь...
Она усмехнулась.
«Это у кого как получается», - подумала она.
Что-что, а у нее любовь всегда была бесплатной.
Внезапное замужество дочери резко изменило всю ее жизнь.
- Вам пора переехать поближе к детям в областной центр. Но я не хочу, чтобы вы работали в налоговой системе. У вас и так уже выработаны все возможные льготы... Чем бы вы хотели заниматься? – спросил ее Жуков.
Зоя Викторовна такого разговора не ожидала. По сути, у нее не было ни хобби, ни увлечений, ни каких-нибудь планов на будущее... Оказывается, последние пятнадцать лет она жила как слепая лошадь при руднике, что ходит с утра вечера по одному и тому же кругу, поднимая из шахты на специальных приспособлениях тяжелые корзины с горной породой.
Оказывается, для себя лично она уже давно ни о чем не мечтала.
Нельзя назвать мечтой новую встречу с тем офицером, что однажды ушел на войну...
- Не знаю... – честно ответила она.
- Понятно, – сказал Жуков. – Тогда я оформлю на Дашу цветочный магазин. Он расположен в отличном месте, высокая проходимость, прекрасное помещение... Стоит не дешево, а со временем магазин еще больше подорожает. Пусть это будет свадебный подарок и страховка от возможных неприятностей. Даше сейчас не до бизнеса, а вам это будет интересно – втянитесь...
Кто еще может позаботиться о финансовом благополучии вашей дочери лучше, чем вы?
Она переоформила свою трехкомнатную квартиру своей же межрайонной налоговой инспекции, а взамен - тоже от налоговой инспекции - получила трехкомнатную квартиру в областном центре.
Жуков умел решать проблемы близких ему людей.
Она была так занята семейными делами, что на время забросила свои встречи с мужчинами – переключилась.
Жуков ее тоже пока не беспокоил. Просто у него были свои планы. Однажды он пригласил ее в ресторан. За ужином он много шутил и рассказывал ей о себе много разного.
- А хотите, я вам сейчас докажу, что любой человек постоянно и искренне врет?
- Н-нет...
- Почему?
- Не верю, что докажите...
- А давайте сейчас проверим...
- Ну, хорошо...
- Вы знакомы с каким-нибудь мытарем?
Она задумалась. Странное имя...
- Наверное, нет...
- Вот и соврали, Зоенька. Мытарь - это я. Вы тоже были мытарем, а теперь стали купчихой...
- Не поняла...
- Мытарь – это сборщик кесаревых податей по Евангелию... Налоговый инспектор по-нашему.
- Надо же! У древних евреев тоже были налоговые инспектора...
- И у египтян, и у греков, и у римлян... У всех они были, ничто не ново под луной... Зоенька, вы когда-нибудь молитесь? Знаете ли вы хоть одну молитву?
- Н-нет... Просто ставлю свечи и прошу то, что считаю нужным...
- А я утверждаю, что молитесь. Небось, иногда говорите: «Господи, прости мя, грешного...» А?
- Бывает...
- Так вот, вы молитесь самой короткой молитвой в мире - молитвой мытаря... Зоенька, а вы хорошо спите по ночам? Крепко?
- Обычно –да...
- А мне вот нечистая совесть спать не дает...
- Почему вы заговорили обо всем этом?
- Я решил в очередной раз согрешить. Не согрешить – не покаешься, не покаешься – не спасешься... Замкнутый круг, верно? Зоенька, я решил, что вам следует жить в моем доме. Хотя и понимаю, что при живой жене это предложение – грех.
Он не остался у нее ночевать – просто побыл с нею в ее новой городской квартире, и вернулся назад, в свой коттедж.
Она не собиралась больше выходить замуж.
Ее тело открылось для любви, но душа ее была холодна - тяжелые бесконечные переработки на протяжении долгих лет выхолостили в ней те ресурсы, которые предназначались для поддержания жизни семьи – душа боялась брать на себя груз ответственности за мужчину, который будет жить рядом, и потому она подсознательно делала все, чтобы ее мужчины оставались всего лишь случайными любовниками.
Хотя Жуков и предложил ей всего лишь пожить в его доме, оба они прекрасно понимали, что фактически это обозначало их согласие на будущий совместный брак.
Судьба дарила ей фантастический шанс – много ли в этой стране найдется богатых одиноких мужчин, согласных жениться на женщине сорока трех лет? Даже математическая вероятность заключения такого брака равна выигрышу многомиллионного джек-пота в «Русском лото».
Ей следовало кричать «Да-да-да! Я согласна!» и прыгать до потолка от радости. А она испугалась.
Брак подразумевал супружескую верность. А настолько ли темпераментен в сексе Жуков, что ее никогда не потянет он него налево? Она же прекрасно знает, как легко ее заводит всего лишь мужской взгляд, как безоглядна и как неуправляема она в сексе...
А если вдруг кто-то узнает про ее любовные похождения и доложит о них Жукову?
А если она нечаянно встретиться с каким-то из своих случайных любовников, и тот громко похвастается вслух, как именно и где именно он ее имел?
Какой ужас!
М-да...
Она попыталась вспомнить всех своих мужчин – то было совершенно бесполезное занятие.
Тогда она решила посчитать их хотя бы примерно – Юрий ушел от нее семь месяцев назад, похоже, у нее было не больше двух-трех мужчин в неделю... Семь умножим на четыре и на два с половиной... Семьдесят мужчин!
Какой кошмар...
Неудивительно, что она не может их всех вспомнить...
Господи, какая же она оказывается б...!
Какой чемодан компромата!
И тут она вспомнила про визитки.
Вот уж где вещественные доказательства ее фривольных похождений! А что она делала с визитками? Она их выкидывала или хранила? Надо срочно произвести ревизию сумочек... Сколько у нее дамских сумок? Четыре...
Раз, два, три... Семнадцать визиток! Получается, что, по крайней мере, семнадцать мужчин из семидесяти были не против с ней встретиться снова...
Интересно, кого же она любила?
Частный предприниматель... Коммерческий директор... Заместитель генерального директора... Начальник департамента ценных бумаг... Начальник управления... Начальник отдела банка... Директор... Главный конструктор... Еще начальник отдела... Еще один банкир... Директор охранного агентства... Главный врач... Адвокат... Заведующий кафедрой... Главный энергетик... Директор автосалона...
И все они с нею спали?!
Она отложила визитки и подошла к зеркалу. Внимательно на себя посмотрела...
Господи, что же они все в ней нашли? Что?!
Нет, она никогда и ни за кого не сможет выйти замуж. Замужество – это приз. Награда хорошим добропорядочным женщинам, которые ни при каких обстоятельствах не отдаются в первый же вечер любому встречному мужчине...
Она не достойна семейного счастья.
У нее слишком бурное прошлое...
Она вернулась к визиткам.
А вот этот последний темно-фиолетовый прямоугольник почему-то ей кажется особенно знакомым... Ну-ка... Двуглавый серебряный орел... Федеральная налоговая служба... Советник первого ранга... Жуков Евгений Леонидович...
На обороте визитки от руки размашистым мужским почерком был написан номер мобильного телефона. Тот самый, с которого ей сегодня звонил Жуков, приглашая ее в ресторан.
* * *
...Странно, но она прижилась в его доме так, словно сама для себя строила этот роскошный коттедж. Ее сразу признали обе собаки – огромный ротвейлер Димка, что жил во дворе в вольере, и маленький серебристый той-пудель Бимка, кошка Майка и два волнистых попугайчика – Штепсель и Торопунька.
Она легко сдружилась с маленькой слепой старушкой Ириной Валерьевной, матерью Жукова.
Тут же поставила на место и пресекла всякую попытку пофамильярничать со стороны прислуги – садовника Николая и его супруги Елены, которая делала по дому большую часть обыденных женских дел.
Она уговорила Евгения нанять для его больной жены Тамары двух профессиональных медсестер в качестве сиделок – и той стало намного легче от постоянного присутствия рядом людей, способных за ней ухаживать.
Мало того – она сумела создать в доме такую атмосферу постоянного уюта и комфорта, что прежде почти нежилой особняк, где каждый жил врозь друг от друга, превратился в настоящую семейную обитель. Она и не знала, что способна на такое.
Оказывается, она совершенно не представляла, какой же именно у нее сексуальный темперамент и что именно ей нужно от мужчины. Оказывается, ей никуда не нужно – ни налево, ни направо, ей просто нужен рядом хороший надежный человек, его голос, его легкие прикосновения, его объятия...
Оказывается, что любовь – это когда есть человек, с которым тебе всегда хорошо рядом, что бы с тобой не было, болен ты или здоров, в настроении или нет...
Летом они схоронила Тамару – ее организм был слишком изношен и ни при каком уходе не мог справиться с последствиями инсульта.
Осенью в их доме появился малыш - 50 сантиметров длиной, три килограмма шестьсот граммов весом – хорошенький сероглазый мальчик с крошечными русыми волосенками и длиннющими черными ресницами. Они назвали его Антон.
Зимой Евгений Леонидович захотел, чтобы она вступила с ним в официальный брак. Она подумала и согласилась.
И все-таки каждый раз, когда Жуков шумно и счастливо заканчивал исполнение своих самых любимых супружеских обязанностей, и ее тело охватывало счастливое блаженство, она все равно вспоминала своего юного бога, служителя войны, и думала: «Господи! Только бы жив, только бы цел и невредим, Господи...». А когда по телевизору показывали в новостях каких-нибудь военных, она беспокойно всматривалась в экран, пытаясь разглядеть его лицо.
В конце концов, если бы она не встретила этого мальчишку, разве сейчас она бы была женой Жукова? Конечно же, нет...
И все-таки это случилось.
Была осень, конец сентября, почти два года прошло, как она проводила Юрия на войну.
В дверь коттеджа позвонили – она не ждала гостей и ей было странно, что садовник не провел к дому пришедших и не впустил их в холл.
Она сама подошла к входной двери и ее распахнула.
На пороге стоял Юрий – в военной камуфляжной форме.
- Бог мой! Ты... Живой, здоровый...
Из ее глаз хлынули слезы – он вернулся! Какое счастье, что он жив! Как же она боялась, что никогда, никогда она не узнает, как он там, что с ним...
Его объятия были стальными. И это было здорово – ощущать всем телом металлическую силу его рук. И тело его было жестким, словно высеченным из гранита. А кожа – как тогда – шелковой и призывной... Он взял ее тут же, прямо на пороге, в холле, неплотно, небрежно прикрыв входную дверь, не сбросив с ног тяжелых армейских ботинок с высокими берцами, не расстегнув до конца жесткую ткань камуфляжа. И она отдалась ему так поспешно, с таким невыразимым никакими словами наслаждением...
Господи, как же ей с ним хорошо...
Как же она любила его и как же она, оказывается, его ждала...
Потом, немного погодя, он поймал в свои ладони ее руки – его ладони тоже были железными от сухих мозолей, поднес ее руки к своим губам, и стал медленно целовать ее пальцы. На вот его губы прикоснулись к холодной глади обручального кольца.
- Ты замужем... – тихо сказал он.
- А то ты не знаешь, что я замужем...
Он знал. Он все про нее теперь знал. Или почти все – так, по крайней мере, ему казалось.
Он знал, за кем она замужем, кто у нее дочь, где она сейчас живет и чем занимается.
Наверное, это было очень опасно – встретиться с ней и тут же, с порога, наставить рога такому мужчине, как Жуков.
Но опасность его всегда лишь возбуждала и манила.
Он не мог жить без чувства опасности.
А еще ему очень хотелось увидеть ее – ту женщину, которая навсегда отняла у него его персональный кошмар. Ему хотелось, чтоб она знала, что теперь у него все нормально и все хорошо. А еще... что он ее все-таки любит...
В холл протопал Антошка, увидел их, рассмеялся, сверкнул своими лучистыми серыми глазами, развернулся и побежал обратно.
- Кто это?!
- Внук! Я уже бабушка!
- Ты самая юная бабушка в мире!..
- Ну... Не самая... Ты-то как? Ты женат?
На его правой руке рядом с таким памятным для нее кольцом «Спаси и сохрани», теперь было еще одно узкое гладкое кольцо.
- Да... Почти год...
- И дети есть?
Он широко, счастливо улыбнулся:
- Представляешь, двойня! Сыновья... Завтра им будет месяц.
- Сыновья... – она мгновенно вспомнила его исполненное совершенства нагое тело, и тут же представила, какими красивыми мужчинами когда-нибудь станут его сыновья.
- Какой счастье, что у тебя мальчики! Какое счастье! – и на ее заплаканном лице засветилась улыбка.
Евгений Леонидович понял все сразу: как только увидел их рядом друг с другом.
Она ему изменила.
Тут, в его доме, прямо на пороге.
Ему всегда передавалось ее состояние. Вот и теперь он чувствует, как все ее тело напоено блаженством недавней острой счастливой близости...
Почему она это сделала? Неужели ей мало его любви? Шалава... Выкинуть, сейчас же выкинуть вон ее из своей жизни...
Его сердце сжалось от боли.
Да, оказывается и у безжалостного мытаря тоже есть сердце.
Он не сможет уже жить без нее.
Кто он, этот случайный вояка? Он же никогда не будет с ней рядом, никогда не будет заботиться о ней так, как это будет делать он, Жуков...
Этот офицер слишком молод, у него впереди еще много женщин, и он не сможет ее долго любить...
То, что с ней случилось сейчас – короткое безумие, наваждение...
Нет, он не отдаст ее этому мальчишке. Он будет бороться за нее до конца. Он просто сотрет этого сопливого паршивца в порошок... У него достаточно для этого сил и связей.
Она обернулась на звук его шагов, и он увидел, как прекрасно ее заплаканное лицо.
-Женечка! Ты только посмотри, кто к нам пришел! Это Юра, мой троюродный брат...
«Лжет. Лжет! Он такой же ей брат, как и я... По прародителю нашему Адаму... Все... все мужчины ей братья по Адаму!..»
Теперь он должен был увидеть глаза этого подлеца. Он хотел понять, почему, как это могло случиться...
Их взгляды встретились – две пары серых глаз несколько мгновений внимательно изучали друг друга – словно случился безмолвный поединок двух достойных противников, двух равных сил, равных воль – здесь не было места ни трусости, ни кичливому превосходству, ни мелкой подлости, ни насмешкам – две воли, две силы, две правды...
А голос Зои все звенел, она спешила говорить слова, и все тараторила, тараторила:
- Мы не виделись с ним целых два года! А теперь он вернулся из Чечни, живой здоровый... Представляешь? Живой, из Чечни!..
Она всхлипнула и снова попыталась улыбнуться сквозь слезы:
- У него двое маленьких сыновей, им будет завтра месяц! Как здорово, правда?
И, вглядываясь в жесткое волевое лицо офицера, Жуков вдруг понял, почему иногда мужья стараются не замечать измен своих жен: этот человек вернулся с войны победителем. Победителей не судят. Именно им, победителям, принадлежит весь мир. И женщины тоже принадлежат победителям...
«Все мужчины ей братья по Адаму... – снова подумал он. – А не любить своих кровных родственников – смертный грех»...
Ну что ж, проигранный бой – это еще не поражение в битве. Это всего лишь еще один шаг к победе. Он, Евгений Леонидович Жуков, тоже привык побеждать. И потому не позволит этому мальчишке так запросто, одним своим появлением, разрушить свою семью...
Мужчины обменялись крепким долгим рукопожатием – истинные победители друг к другу великодушны, ибо им нечего между собою делить.
«Так вот ты каков, Жуков!» – подумал Юрий.
Такого мужчину не уважать было невозможно. Он почувствовал, что никогда уже не сможет не только быть вместе с Зоей, но видеть ее...
Что ж, не судьба...
Зато теперь он знал, что она пристроена, что у нее наконец-то есть мужчина, которой ее любит и заботится о ней, есть семья, и что тогда, той памятной ночью, она не жалела его – офицера, спешившего на войну, а желала и любила... И сейчас тоже любит – где-то там, в потаенных, лунных уголках души...
А еще он знал, что она навсегда останется жить в его памяти, на лунной стороне его души, рядом с такими любимыми и памятным ему лицами матери, первой жены, девчонки с фиалковыми глазами, что родила ему месяц назад двух сыновей, и божественно святым ликом безымянной старушки, что так истово, так искренне крестила уходивших на войну солдат и молила Господа об их здравии и об их возвращении...