Предисловие
Для начала я, пожалуй, приведу несколько вариантов названий, коими можно было озаглавить сие дерьмо. Оно о магии, если можно так выразиться. «Эзотерика сивой кобылы», например. «Моральный выкидыш» - абсолютно достойный эквивалент, не отражающий, впрочем, сущности. «Словесные некрасивки» - инфантильно и по-кретински. «Потустороннее словоблудие». Словоблудие же, и не по эту сторону явно. «Словесный понос, как исповедь» - оно самое: ни прибавить, ни убавить. Если попопсовее: «О волшебствах, чудесах и мистике», «истина где-то ря…» - было уже,… «Десуицидирующие ментальные нечистоты» или «Введение снова в заблуждение». «Рассуждения вокруг феномена мертвого ребенка» – почти оно самое. Добавим к этому пресловутое «или» и припишем «Моральный выкидыш, волшебство и мистика».
Христос воскреси!!!!
Теперь о том, как правильно читать то, что следует ниже. Идеальный вариант – ****уть себе по ноге молотком, насрать под дверью соседа, позвонить ему в дверь и спросить – красиво ли нет, потом выйти на улицу. Плюнуть в лицо женщине, идущей с ребенком за руку, далее позвонить любимому человеку и послать его на ***. В достигнутом настроении и состоянии духа вернуться и начать читать. Вы этого не сделаете, я это знаю. Вы не способны. Я не порицаю, ибо привел этот вариант как идеальный. Второй вариант – утро с похмелья. Третий вариант усугубленное плохое настроение, четвертый вариант стиснутые зубы, напряженная шея и вслух. Вы же прекрасно понимаете, что мысль, обращенная в текст, консервируется и становится похожей на хрустящие хлебцы или на заспиртованного младенца в банке (не зря сравнение привел). Прочтенный с обычной интонацией, я заслужу только порицание. Хотя чихать же мне на это!
Отлично, живем дальше и дольше.
То, о чем.
Буду прост и начну все это со знакомства с основным персонажем этой коротенькой пиэски. Что удивительно: у нас всегда вызывает содрогание мертвый ребенок и умиление – живой. В данном случае все прозаично – ребенок мертв, как капуста. Мало того – это не просто ребенок, а младенец. Казалось бы: чего еще желать – он спокоен, как никогда, и не требует особой заботы. Но весь трагизм ситуации в отсутствии перспективы. В перспективе живой младенец – в будущем цветущий самостоятельный гражданин абстрактной страны и только после этого уже труп. Наш младенец оказался прост и достиг этой цели, не напрягаясь в своем развитии. Недостаток вечного младенца – постоянное муляжирование данного персонажа. Множество кукол почти на одно голубоглазое лицо. Пупсики, карапузики со специальным ротиком, для того чтобы туда вставлять пластмассовую соску. Прогресс летит параболически, и жажда вечного младенца создает куклы в натуральный размер, с шевелящимися ручками, ножками и умиляющим до слез «уа-уа» и «агу» из динамика в заднице. Показатель развития прогресса прямо пропорционален упрощению человеческих мозгов - банальное первое правило аскетизма. Черт с ним. Прогресс позволяет копировать младенца и, в конце концов, на столе лежат два объекта: оба шевелят и дергают ножками и ручками почти по одной траектории и даже чуть ли не синхронно, оба писаются, оба пахнут. Но нам известно, что один из них – игрушка и никогда не вырастет и толком не умрет, а другой – гражданин со свидетельством о рождении. Апогей взаимозаменяемости. И если мы не видим разницы, пока у одного из них не сядут батарейки, то можем ли мы с уверенностью рассуждать об их живости или мертвости? И ни один из них, ясен пень еще не cоgito. Поэтому всякий ребенок мертв. Я приму эту позицию, хотя мог бы сказать, что каждая анропная копия жива, но так как я плохой – это раз, и не собираюсь рассматривать потенцию роста - это два, то я взял мертвого ребенка. Кроме всего прочего, это придаст немного драматичности, ибо ничего хорошего я не собираюсь вам говорить. *
Здесь идет сноска, поэтому нижеследующее выделяется курсивом.
И ведь заплачет, скажет «За что ты так детей не любишь?». Здесь я должен оговориться и оправдаться, если хотите. Не то, чтобы я не любил детей. Нет. Просто я их отрицаю. И не в онтологическом смысле. (Как же я могу отринуть их онтологически, если очевидность детей бесспорна?!). Просто, когда мне говорят «дети», я перебиваю и отвечаю «не дети». Вот и все.
Итак, весьма простая сцена: в кроватке лежит тушка дохлого младенца и пахнет, видимо оттого, что до смерти субъект позволил себе обосраться, чтобы удвоить горе родителям. Он был прост. Теперь он элементарен, ибо является предметом. Вытереть всем сопли, нах! Мы наблюдаем, нам интересно! Иначе под влиянием эмоции, не заметим всей потрясающности сложившейся картины.
Он и она – родители тела нашего основного персонажа – стоят в дверном проеме его комнаты, обнявшись. Трагедия сплотила их. Папаша крепится, мамаша рыдает. Где-то я читал о том, что плач и смех на физиологическом уровне – эквивалент. И если бы не мокрота, проступающая повсюду на ее лице, то искажение черт все реже и реже целуемых мужем, было бы похоже на тщательно сдерживаемый хохот, оставляющий на лице лишь дрожащую от напряжения полусаркастическую улыбку. Еще какая-нить капля смешного (грустного), и она заржет (разрыдается), не в силах сдержаться.
Тем не менее, трагедия налицо, и это созерцание выглядит, как минимум, цинично. Уберите на хер из воображения неживого дитя и поставьте на его место телик, по которому идет ваш любимый сериал. Картина остается той же – они не меняют лиц, потому что по ящику идет то, о чем так же можно переживать. Кроме улыбки на лицах и неожиданной сплоченности членов семьи мы находим еще одну интересность – они наслаждаются. Какую чушь порю! Но я не виноват, ибо получается так из того, что я следую из логики, а не из поэзии. Надо ли рассуждать о сравнении этих двух методов в эффективности? Так вот по логике, того, что неприятно бегут, а то, что несет удовлетворение – преследуют. Логика говорит нам, что ма и па должны бы по бырику избавиться от этого херова витального революционера, так ведь нет же – стоят и пялятся, как мудаки! Какие я выводы должен делать?! Поэзия здесь претендует на звание метода. Самое время послать ее в ****у, дорогие мои радиослушатели.
Такая вот оборотная сторона этической медали, господа, такое вот знакомство. Теперь же, пока у нас есть время, мы можем покопаться в грязном белье, окружающих неживого ребенка сущностей. Их всего двое: ма и па. Стало быть, копаться будем в них. Каким-то образом, последнее время, аморальность разделилась на две взаимонезаменимые, но совместимые части: цинизм и пошлость. Причем удивительно, но последнее является неким элементом престижа и сакральности, если хотите. То есть, если женщина - про***** одной из высших категорий, и в ней побывали уже все и всё, то к ней у нас, у простых смертных, испытуется некое отвращение, очень схожее с восхищением. Про***** же себя прощает. А в чем, собственно, она виновата? Она предрасположена к тысяче видов разврата, - это пошло, но она, скажем, никогда не снесет башку собственной матери, потому что это цинично. Цинизма должно требовать время, например, война. Ломка узких общественных рамок должна идти по ступеням, и первая ступень ниже пояса. Пока что мы пошлы, но не циничны, а если циничны, то и пошлы обязательно и изгнаны из общества не понятыми; но видите, близятся времена, и скоро мы будем настолько же циничны, насколько сейчас пошлы. Перспектива обнажена, благодаря своей закономерности. Ха-ха-ха! И тогда данное произведение будет нисколько не актуально. Сейчас же нам предстоит стать винегретом духовного говна. Если вас это не устраивает, то нет никаких поводов читать это дальше. Меня вообще удивляет то, что вы дошли до этого места.
Итак, начнем с ма. В постполовозрелой юности ма поражала своим ****ством всех, кто так или иначе был к этому причастен. Подруги пытались соревноваться с ней в этом, но выдыхались недалеко от старта. Они просто физически не могли так и столько трахаться. У ма был чертовски веский аргумент, оправдывающий ее ****ство: она была красивой, и принцип «блажен, кто смолоду был молод», воплощался здесь на двести процентов. Кроме того, она была настолько умна, что не испытывала никаких чувств ни к одному из тех ***в, что пребывали в ее теле. И, наконец, ей попадается хуй, глядя на который она видит все остальное, что присобачено к нему. Мало того, не хуй здесь главное… Короче, ма решает, что это то существо, в которое необходимо влюбиться. Решено: гондон со вкусом ягодного сбора северной Сибири проколот, стремительный залет и счастливый брак. На старую жизнь кладется то, что может положить женщина на старую жизнь. Она чувствует процесс исполнения своего предназначения и старается соответствовать ему. Стремительно завязывает с ****ством, мелирует волосы и собирает их в хвостик, учится готовить фондю и подбирает актуальные шмотки под растущее пузо. Кардинально. Самолюбование в роли матери творит чудеса.
Теперь о па. Ма была у него первенькой. Вот вам и весь экспириенс. После того, как он заразил красивую ма ребенком, после чего ему пришлось брать их обоих замуж, он огрустнел. Казалось бы – всего-навсего невинный перепих на д.р. у друга, причем все: и друг, и друзья друга, рекомендовали ма, как аса в данном вопросе, зная все нюансы этой специфики. Они хлопали его по плечу и говорили «не пожалеешь». Па мужался, одеколонился, причесывался и волновался. Потом он начал ей что-то там про ее глаза… В общем она уже расстегивала ему ширинку. И это было началом рождения нашего персонажа. Персонаж родился, пошли споры о его имени – за внезапностью его появления имя как-то не было сразу приготовлено. Полемика на этот счет не была очень уж развитой. Уже почти сошлись на Эдуарде, или еще на чем-то вроде этого. Па больше всего напрягала постепенно раскрывающаяся тайна прошлого ма. Ему было не приятно. Опять же, строгая дифференциация отношения к сексу в постели. Пресыщенная ма относилась к этому как к некоей процедуре, безвредной и приятной. Па сакрализировал, мистифицировал и пр. Его бесило, когда она в порыве страсти (напускной или нет - хер их разберешь, я же мужчина и тоже на это все время ведусь) говорила что-то типа «Милый, вздрючь меня, как девочку» или «войди в меня, вставь мне» и пр. По ее идее это должно было возбуждать. Но ему необходимо было сравнивать ****у с розой, а оргазм – со взлетом на седьмое небо посредством скоростного лифта. Кроме того, все, кто так или иначе знал ма до ее счастливого брака, стали с открытой ненавистью называть ее ****ью, а па, соответственно, мудаком. Это было результатом того, что, одев на себя венец, ма покончила с развратом и разрешала время от времени пользоваться собой лишь одному члену своей семьи. Эта перемена в, казалось бы, хорошую сторону ввела ее знакомых в страшное недоумение, благодаря которому почет превратился в злобу и слово «*****». Ой, что я вам сейчас расскажу! Итак, горесть потери. Они стоят, обнявшись, и улыбаются. Бог с ними. В свое время они родили его, завернули в пеленки и созерцали, вычисляя, чей у него носик, чей ротик, чьи ушки и чьи волосики. Разделив ребенка поровну на две части, ма и па заговорили о перспективе – о той самой, ради которой терпелись все пред- и постродовые муки (насчет последних не уверен, добавил для симметричности фразы). Почему перспектива «та самая». Итак, ребенок в проекте. Факт, что он будет – неоспорим, на УЗИ видны его очертания, а, кроме того, живот ма… короче, не в этом дело. Дело в мечтах. Ма, разумеется, видит девочку, а па – мальчика. С девочкой ма будет вышивать и делать смешные мягкие игрушки, будет следить за ее целомудрием, чтобы она не повторяла мамкиных ошибок, учить пользоваться косметикой, выдаст замуж за хорошего человека, а потом на кухне они будут сидеть и обсуждать мужиков в общности и частности за кружкой глинтвейна. С мальчиком па будет делать уроки, играть в футбол, учить стоять за себя, в один прекрасный момент поговорит с ним как мужчина с мужчиной, одобрит любую его пассию, и потом, сидя в баре, они будут обсуждать женщин в общности и частности за кружкой пива. Ни ма, ни па не видели самого младенца как такового. Младенец абстрактен. Позволительно, чтобы у него поначалу не было имени. Младенец – это пеленки, говно и бессонные ночи. Это даже не девочка или мальчик (пол определяется поднятием пеленки) это необходимая компактная стадия на пути к воплощению проекта. Блажен будет тот день, когда дети будут рождаться уже такими, с какими можно будет играть в футбол. Младенцы людьми не рождаются и, в принципе, не нужны, как не нужно яйцо для желающих курицу гриль.
К анализу потустороннего. Сразу ограничу то, о чем пойдет речь. Не собираюсь брать на себя смелость трубить о правдоподобии и вероятности всяких магий, волшебств и пр. Я хочу взять отдельную категорию этих духовных рас****яйств, проанализировав остальные. Не буду брать волшебство – результат вечного человеческого инфантилизма, желание, чтобы все фигакс так, и само собой и со спецэффектами, а человек, не отрывая задницы от трона, не прилагал бы ни к чему никаких усилий. Даже взмах волшебной палочки считается лишь правилом хорошего тона. Волшебство – это мечта, которая всегда двигала человека к звездам и свершениям. Инвентаризация – результат желания отсутствия высоких затрат калорий, которые так старательно кушал. Короче, цивилизация началась с того момента, когда у человека появилась жажда быть волшебником – толстым разъебаем с бородой и палкой, говорящим стихами. Не хочу возиться с подобным дерьмом, к тому же, я уже сказал все, что думаю на этот счет.
Мажем харю углем, местами рыбьей кровью, облачаемся в черные шмотки... Все, мы маги и ****ец, какие эзотерики. Читаем гороскоп, некромикон, демонологию, сонники… бла-бла-бла…У нас авторитет, про нас говорят – он маг, он видит то, чего не видим мы. Не верите? Спросите! Нас спрашивают: вы маг? Мы отвечаем на хинди «Уважаемый, позвольте отсосать у вас», свято думая, что сказали что-то типа «Да прибудет с тобой великая сила, глупенький невежда» и степенно ****уем далее. К нам обращаются с просьбой поговорить с Элвисом, и мы все беремся за руки или возякаем тарелкой по столу, словно нас третий день не отпускает с героина, пялимся в зеркало по три часа… И кто скажет, что это неправда? К тому же пиплу просто по кайфу держаться за руки, возякать тарелкой по столу. Свободная страна, нехер мешать этой забаве. Всем уже насрать на Элвиса. Тут такие потрясные свечи и так невьебенно пахнет. А мышиное говно, которое варится рядом в котле… Кто бы мог подумать, что это – мышиное говно? По вкусу – арахис… Клоунада – не по моей части, а Вера – это имя одной классной девушки, и не о ней сейчас речь.
Чудеса… Оно, конечно, дело избранных и особо продвинутых и специализированных в этом плане… но такого галимого пиара, в пользу которого они используется, что, собственно, и называется чудом, я не люблю по скромности своей натуры. «Смотрите! Зырьте, засранцы, устами моими отец говорит! Бля, Быстро повернули ****а свои в мою блаженную сторону! Вот так. Смотрите, мои хорошие, сейчас я превращу вот эту воду.. да-да.. именно эту воду в вино! В вино, уважаемый и избранный мною народ! Не верите? Убедитесь сами. Только сейчас и только для вас. Бесплатно! Бухать, валяться! Опп! Что у нас там? Вино, дорогие зрители, ВИНО! Подходим, угощаемся, не отказываем себе ни в чем, всем хватит, воды у нас много». Я уже обещал не связываться с клоунадой. Ни с добровольной, ни с той, которую навязывают.
В общем, все вышеперечисленное и все, что с этим связано, мною игнорируется. Не знаю, как вам, а меня интересует следующий феномен, который напрямую связан с дохлым младенцем. Во всяком случае, мертвый младенец наблюдает за развитием феномена. Никак не могу подобрать к нему достаточно точное понятие, так как основные я отринул за непригодностью, а он реальнее всего отринутого. Я назову его кудесником. Дебильно звучит, зато толком непонятно: маг это, волшебник или творец чудес. Он – банальный обыватель, у которого есть все поводы для суицида, но он настолько глуп, что не видит их. Он – банален в этом. Никто из вас не видит огромного количества поводов. Он и мне противен, поэтому я не буду рассказывать его биографию, а рассмотрю только феномен кудесника.
Мертвый младенец здесь непосредственен как никогда.
Ситуация №1. Тетя – медсестра в роддоме. Поздно ночью в дребадан пьяная возвращалась с… не знаю, откуда она возвращалась, важно, что тащила с собой своего родного младенца, периодически дыша на него перегаром и делая «утю-тю» и «Кто это у нас такой ма-ма-де-ее-ц?»… Села отдохнуть на остановке, тут ее что-то и накрыло. Проснулась вроде дома, ребенка нет. Потеряла. Вот ****ь! Очень, очень стыдно! Муж в загуле, узнает – убьет. Все, ****ец, за ночь дите скопытилось, не иначе… Буду плакать и кидаться на стены, буду смотреть все передачи, - не нашли ли неживого ребенка. Что делать, что делать.
Ситуация № 2. Кто-то там рожает, старается. А на утро ей сообщают, что простите мадам, как вас там… короче, ваш ребенок не состоялся. Господу богу нужно было, чтобы так все и произошло. Вот вам валерьяночки, да вы не беспокойтесь – ***ня – еще двадцать таких нарожаете…
(1)+(2) Муж приходит из загула, получает по мордасям. Он привык. Дите на месте. Ути, моя лапочка, папа вернулся. «Дорогая, тебе не кажется, что он у нас меньше стал?» - «Мне кажется, кобелина, что пора тебе на *** из моей жизни!». Ай-яй-яй – семейная склока. Какая гадость – не буду воспроизводить.
И не в склоке, вообще, дело. Вернусь на несколько дней назад и предательски скажу вам, что дите, потерянное на остановке, не долго там оставалось.
Ситуация №3. Абстрактная тетя, с неудовлетворенным материнским инстинктом, словно по веянию судьбы перлась мимо с ночной смены. Ой, что это тут такое верещит? Дитя. Кто оставил? Кто оставил – тот дурак, и человек, который потерял ребенка – не человек, и права на него не имеет, я теперь твоя мама. Хвать маненького и все.
Тот, кто верит в судьбу, пусть говорит, что эта сказка – повод верить, тот, кто не верит, пусть говорит, что это не аргумент, и чтобы тот, кто верит, шел скорее на ***. Но не о Вере сейчас речь, потому что (повторюсь) Вера – это имя одной классной девушки.
Так вот, перед нами один мертвый младенец и два живых. Запутано? Нифига, ща распутаем, потому что мы с вами распутные. Нда… Это все элементарно. В стране прибыло только на одного младенца – по документам, потому что свидетельство о рождении есть только у одного из них, следовательно, один из них умер. Но бюрократическая ***та – это не аргумент, к тому же все это исправимо и скоро документально уже живет двое, то есть все, как у людей. Ситуация в физике: на планете Земля прибыло на две единицы человеческой плоти, поэтому, живы два ребенка. Кроме того, когда в их головах заработает cogito, каждый из них скажет, что он ergo sum, а если это говорят двое, по разу на рыло, то как нам судить о том, что кто-то из них сдох? С витальной стороны этой медали все понятно, по крайней мере, мне, а если вам не понятно – мне плевать – перечитайте и включите соображалку. Нет ничего бесполезнее, чем писать подобные вещи для окружающих, с надеждой на понимание. Обратимся к мортальной стороне. Кроме того, что один мертвый младенец зарегистрирован бюрократически, у меня есть еще одна лемма. Мысленно напряглись и отбросили всех остальных, кроме тех, кто здесь замешан. Убрали все лишнее, ибо действуем математически, в рамках банальной логики. Духовность тут нам только мешает. Теперь берем каждого персонажа по отдельности. Они делятся на тех, кто знает о какой-либо смерти и тех, кто не знает вообще ни о чем. К последним относятся тетка с неудовлетворенным материнским инстинктом и папа, вернувшийся из загула. Пожалуй, отбросим и их – нахера они нам, если для них идет все как надо. Итак, осталось то, с чем можно работать. Мама-растеряха знает об одной смерти – смерти своего сына, потерянного на остановке, кроме того, она знает о фиктивности смерти ребенка в роддоме, потому как непосредственно к нему причастна. Но мы о реалиях. Фикция – она и в Африке фикция. Мамаша-растеряша знает только об одной смерти и для нее она реальна, несмотря на то, что не состоялась. Но как раз об этом она не знает. Эта смерть для нее реальна настолько же, насколько реальна ее собственная жизнь. Мамуля, которая неудачно родила в роддоме, знает, ясен пень, тоже лишь об одной смерти, не смотря на то, что она так же нереальна, как и предыдущая. Но она знает о ней, и только о ней одной. Налицо очевидность (гы-гы… экзотическая тавтология получилась): спрашиваем кого-либо, кто знает хоть о каких-нибудь смертях (а таких двое мамаша-растеряша и мамуля из роддома), и они отвечают, что умер лишь один младенец. Кроме того, если мы проведем аферу и дадим каждому младенцу право и возможность поразмышлять, то каждый ответит: «если я жив, то другой – мертв, то есть умер только один из нас».
Ну и третья лемма, которая в данный момент не имеет силы: младенец абстрактен, и сколько бы младенцев не умирало, можно, глядя на это с задумчивостью на лице, сказать: «младенец мрет», так же, как сказали бы «лосось на нерест идет», хотя на нерест идет целая шобла лососей. Так вот данная лемма не имеет силы в данный момент, потому что с таким же успехом, можно сказать, что «младенец жив», потому что от живости или мертвости, абстрактность младенца не уменьшается, кроме того, фраза «младенец мертв» включает в себя всех младенцев, которые умерли на момент разговора. И еще к абстрактностям нельзя добавлять числительные, то есть фраза «один младенец мертв», - где «младенец» есть младенец вообще, - нежизнеспособна. В общем, на *** последнюю лемму, потому что и без нее доказано, что живы два младенца и мертв только один и он за всем наблюдает, как совесть и как главный герой…
Пока никакой мистики. Нас интересует один из двух выживших (мертвый нас интересовать не может, зато его постоянно интересуем мы, смотрите: он за вами сейчас наблюдает, не чувствуете дрожи в теле?). Так вот, так как нам насрать на его биографию – берем любого из двух живых – никакой разницы. Аккуратно достаем его из колыбельки. Только тихо, чтобы он не проснулся и не заверещал. Дом спит. Держим его на вытянутых руках перед окном, за которым луна. Так вот, это - кудесник. Пока еще кривоногий и вонючий, пока еще представляющий собой только потенцию развития, пока еще никем не являющийся, он нас не интересует. Нужно дождаться, пока он кем-то станет.
А стал он хером обыденным. И не было в небе никакого знамения божьего, и не сопровождалась его жизнь никакими таинствами и чудесами. Обществу не за что было его превознести: он не построил ни одного храма, и обществу же не за что было его проклясть: ни одного храма он не уничтожил. Общество не видело его, поэтому его жизнь не сопровождалась никакими таинствами, кроме таинства онанизма в туалете. Здесь нечего мистифицировать. Поэтому мои рассуждения покажутся вам скучными, а данный роман не станет похож на фэнтэзи… А я так хотел написать в стиле фэнтэзи! Вы бы только знали! Но этот ублюдок все испортил своей заурядной экзистенцией. Так вот, нам насрать с высокой колокольни на феномен его экзистенции. Нам важен феномен его кудесничества. И вот они – первые плоды!
Класс где-то восьмой. Первая сбыча самого искреннего. Он стоит спиною к свету, оперевшись задницей на подоконник. День святого Валентина, если можно так выразиться. Кудесник наблюдает за неслышной, но, судя по всему, пылкой речью, прыщавого молодого человека в толстенных очках. Дама, к которой направлена страсть, ощутимо краснеет, сжимая в руках весьма ебучую валентиночку. Ничто остальное не важно. Этот очкастый пидор невьебенно бесит кудесника, в результате чего, - что закономерно – у кудесника возникает порыв. Искренний. Кудесник уверен в том, что желает воплощения этого порыва. Вот в чем порыв: кудесник желает, чтобы мудаку было больно, неприятно и стыдно. Чтобы данный сраный Ромео потерял бы всю свою очкастую уверенность. Ну и так далее, вы же прекрасно понимаете, о чем мы с ним? Так вот, порыв достигает своего апогея в тот момент, когда на одной из шипящих (Он видимо читал ей стихи) из его хавальника вылетает слюна и попадает девушке на бровь. Эта дура настолько смущена поэзией, что машинально стирает слюну с брови и продолжает слушать, убеждая всем видом смущенного кретина в том, что ничего «такого» не произошло. Но происходит следующее: из пункта А (подоконник) в пункт Б (личное пространство нелепой пары) со скоростью быстрого шага направляется кудесник. Достигнув пункта Б, кудесник направляет кулак в ****о поэта со скоростью достаточной, чтобы поэт забыл все свои стихи. И вуаля: как только кулак касается поэтической челюсти, желание кудесника начинает исполняться. Анализируем:
А) Поэту больно. Смотрим выше – хотел ли этого кудесник? Да, хотел. Цель достигнута.
Б) Поэту неприятно (здесь целая совокупность обстоятельств, по которым поэту должно быть неприятно). См. выше – оно? Оно!
В) Посмотрите сами – не маленькие.
Желание было задано, желание было исполнено и не нуждается в объяснении, как не нуждается чудо. Почему это не чудо: правильно, потому что кудесник был непосредственным исполнителем, и способ был приемлем обществом и потому не удивителен. Но я сразу предупредил, что не собираюсь рассматривать всю ту туфту, которой пичкают вас передачи типа «очевидное - невероятное», сказки и кино. Это было первое кудесничество, зафиксированное им (мертвым младенцем) как таковое. Оно слишком просто и очевидно - кудесник учится.
Необходимо доанализировать кой чего… А именно то, что делает из нашего мордобойца кудесника. Каждый из вас может подойти к поэту и вломить ему в торец, но это не сделает из вас кудесника. Потому что вы, видя злополучного поэта, хотите дать ему в морду, а кудесник хотел, чтобы поэту было больно, обидно и чего там еще… Вот она разница и она – разница – колоссальна.
Далее будет просто приведено лишь развитие событий с учетом того, что вы уже достаточно взрослые, чтобы анализировать самостоятельно, и читаете данную ***ту не ради лишь нецензуры.
Большое окно чуть ли не во всю стену, на фоне него силуэт в кресле-качалке. Силуэт пьет бульон и слушает четвертую патетическую. На носу пенсне, рядом дог, на стене шкура, ружье и трофеи. По стенам книги-книги-книги на полках. Охеренная люстра с висюльками из венского стекла иногда позвякивает от сквозняка или еще от чего-то. Письменный стол перед окном, в стаканчике перья, карандаш и измеритель, чтобы чесаться. Рядом череп, муляж пениса и заспиртованный в формалине младенец. Все как у людей. В эфире скрип кресла, звон висюлек и шуршание гувернантки, смахивающей пыль с косоглазой лосиной головы. Идиллия прямо пропорциональна количеству бульона.
- Сю!
- Уи, мсье. Кофе, глинтвейн, алиготе, миньет?
- Миньет, Сю.
- Пуркуа бы и не па. Чмок-чмок-чмок-…-Чмок. М-м-м… Вуаля!
- Теперь глинтвейн, ты молодец.
- Ну что вы… это моя работа.
О чем это я? Так вот: картина номер n-дцать. Двое на фоне закатывающегося солнца. У нее в руках букет гиперболических цветов, он ей о ее глазах, и руки пытаются добраться до зада. Она на это: ах нет, что вы, вокруг люди, а у меня сегодня такое милое голубое платьице, оно просто не позволяет запустить вас между ног. Кудряшки, улыбка и шуршание блестящего полиэтилена вокруг веника цветов.
Сцена № m-дцать. Кудесник растет. Отсутствие прыщей на роже, а кроме всего прочего, дебиловатого выражения, придает ему некий шарм. Я, пожалуй, слишком рано его обосрал. Так вот, этакий бар без караоке, бодяжное пиво. Стьюдент лайф. Ритмы откровенной ***ни колыхают пиво в мутных кружках. Отдых в разгаре. Она все еще с букетиком, он объемлет ее талию, кудесник сидит напротив и вслушивается в урчание их голосов. Кудеснику обидно: он видит перед собой два инфантильных существа, которые ужимаются, чмокаются каждые пять минут и не снимают с рожиц улыбки. Этакие добрые эльфы в розовых очках такими вот сердечками ебливыми. С эльфом некогда мужского пола они были лучшими друзьями, что подтверждается фактом убийства ими соседской кошки, которая чем-то болела и каждую ночь орала в подъезде. Ныне же, напротив кудесника сидели два придурошных мультяшных персонажа и рассказывали о том, как им хорошо вместе и какого милого котенка он ей купил на годовщину их совместного сна.
Инфантилизм – новая гламурная этика. Атрибуты: розовое и голубое. Комфорт здесь не является достигаемым и целеполагаемым, комфорт здесь есть необходимое достаточное условие. И как результат: изображение беспричинного необходимого счастья на лице, нежность мозгов и воздушность шоколада. И если обычный для нас – здоровых и читающих данный очерк дегенератов – комфорт для них является необходимым и достаточным, то цели полагаются такие, как растворение в комфорте и создание всеобщей любви себя и к себе, симбиоз любви с окружающими улыбчивыми розовыми ублюдками и, как следствие, поддержание хорошего настроения в эфире апельсиновых тонов. Для соответствия поставленным целям и сопутствия нежности кожи, все угловатые предметы теряют углы, а все жесткие теряют жесткость, розетки закрываются, острые, колющие и режущие предметы убираются в выдвижные ящики. В центре нежного общества формируется огромная сиська, полная молока и мягкое человечество, опустившись на карачки, ползет к ней и говорит «агу». Младенец – точка стремления человечества. Младенец, лежащий, закопанный в бархатные подушечки и «мурлык-мурлык»-котенок трется мордой о его зассанные подгузники. Те, кто меняет подгузники и наполняет молоком сиську – это те, с кем можно капризничать и говорить «хачу-хачу», то есть либо сильные мира сего, либо слабые мира сего, которые имеют ту же цель – младенец через инфантильность, но ответственность или положение не дает им этого сделать. Точка, которая претерпевает стремление к себе, отсутствует, как таковая, находясь в вечном предположении. То есть, младенец по-прежнему мертв, ибо всегда остается тот, кто будет качать колыбель.
Сю улыбалась и со всей искренностью на своем детском личике, поздравляла его с днюхой. Кудесник же вновь чувствовал порыв. Она желала ему розовых котят во снах, а он думал о том, берет ли она в рот. Причем налицо было желание эксперимента, а не просто ответа на вопрос. То же самое насчет анала и групповухи. Удивительно, но вот он парадокс мужской психологии: нам симпатична женщина - мы хотим переспать с ней, мы влюблены в женщину – мы хотим заняться с ней любовью, мы презираем эту ****ь – мы хотим мерзко выебать ее… И все это выглядит примерно одинаково, только в первом случае мы хотим самоутвердиться и показываем класс, во втором случае мы хотим доставить наслаждение и вытворяем то же самое, а в третьем случае жажда унижения заставляет нас делать это настолько же изощренно, насколько это было в двух первых случаях. Так вот, кудесника привлекал третий вариант, потому что перед ним сидела пассивная ***** и высказывала восхищение его эксцентричным выходкам. Кудесник делит ****ей на пассивных и активных. Дифференциация проста: первых ебут, а вторые ебут. Но, имея ввиду эту дифференциацию, кудесник делает оговорку на взаимосвязь этих двух категорий. Если пассивная *****, всегда получавшая свою дозу внимания со стороны кобелиной части нашего общества, вдруг чувствует ее недостаток, то она переходит в наступление, становится активной и самоутверждается. С другой стороны, если активная ***** завязывает со своим ****ством, то окружающие, удивленные переменой ее поведения и, не упуская из внимания, ее авторитет, делают ее пассивной. Если ***** относится к категории чисто активной или чисто пассивной и не собирается совершать никаких переходов, то можете смело считать ее еще и дурой (в смысле глупой), так как чисто пассивные верят в любовь и т.п. с каждым человеком, так или иначе находившемся в ней, а активные уверены в своей власти над этими людьми.
Ночью кудесник слышит звонок в дверь и встречает Сю, которая пришла попробовать тот новый сорт чая, «о котором ты мне так много рассказывал». В эту ночь кудесник убеждается в ее способностях и отвечает на все свои вопросы, заданные ей в уме.
- Как мне расстаться с Вадиком?
- Шли его на ***!
- Хи-хи-хи… Меня с ним многое связывает, я не хочу разбивать его сердце. К тому же, он – твой лучший друг.
- А по кой хер тебе расставаться с Вадиком?
- Ну… Мы ведь теперь с тобой…
- Вот еще… Мне не нужны домашние животные.
- …
Мертвый младенец прогуливается в цилиндре и во фраке, постукивая тросточкой по тротуару. Он закатил глазки и не поймешь – то ли он умер так, то ли смотрит на небо, не поднимая головы.
Ты хочешь много денег? Кто не хочет много денег? Все хотят много денег. Много денег – это воплощение того, ради чего. Ты ради чего живешь? Конечно не ради денег. Конечно, здоровье, любовь, дети, прочие мелкомасштабные мечты. И не купишь ни любовь, ни здоровье, ни счастье. Зато купишь цветы, презервативы, таблетки, билет в санаторий, машину, коляску… та-та-та. И работаем мы не ради денег – это вопрос этики. Вот почему сантехник? Потому что душа лежит. Никому не нужны сами деньги, ведь их не съешь, не трахнешь, на них не уедешь никуда. Кроме того, держа в руках деньги, мы не рассматриваем рисунок, не получаем кайфа от их агрегатного состояния, мы аще не смотрим на них как на продукт типографской работы. Мы видим банку пива и воблу. Деньги – это потенция (чуете, куда я клоню?), причем весьма специфическая – она измеримая числительно. А ребенок – это сюрприз. Киндер сюрприз. Легендарное яйцо.
Вновь кудесник. Идет, передвигается, минуя столбики какой-то изгороди. Он осознает свою проблему. Все его мечты нуждаются в денежных знаках. Вот в чем фишка измеримости денежной потенции: необходимо желать того, что хочешь, а потом спохватиться наличия бабла. Ребенок не дает спохватываться, поэтому сначала рожаем его, а потом задумываемся о том, чего мы хотим. И еще одна фишка, без всяких соотношений с детьми: деньги – измерение жизни. Самый правильный ответ на вопрос как дела – не «пошел в жопу», нет. Вот спросите меня, как у меня дела, и я отвечу: «500 рублей на данный момент и 7500 рублей в месяц». Странно, но в наше с вами похабное время подобный ответ считается неприличным. Так вот, кудесник ясно осознал проблему гнусного человеческого бытия еще тогда, когда в сопливом возрасте хотел мороженного. Не было мороженого? Вокруг было до *** мороженого. Оно живет в каждом ларьке, сваленное в ящики холодильников. Страна не тяготится отсутствием мороженого. Не было денег на него. Такой вот парадокс. Ребенок хочет мороженого, а денег нет. И с тех пор ребенок захотел привести все в логический порядок. Теперь он хотел денег. То есть все выглядит правильно: ребенок хочет денег, а их нет. Теперь проблема звучит более или менее связно. Но в тот момент, когда кудесник идет, эта проблема возникает остро, то есть она собственно возникает. Если проблема вечная и неспособна возникнуть, то она делится на желание ее устранения и потребность в этом же в зависимости от остроты ее ощущения. В данном случае это можно понять следующим образом: если человек вспоминает о проблеме только после вопроса «Хочешь денег?», то это всего лишь желание, а если он думает об этом круглосуточно, то это и есть ее ощущение. В тот момент, когда кудесник шел, проблема была острой как никогда, потому что ответ на вопрос «как дела?» поражал немногозначностью числа, фигурировавшего в ответе.
А теперь послушайте притчу о соотношении удачи и справедливости. Отринем же всех предыдущих персонажей и создадим еще одну неприятную личность. Эта личность неприятна не только нам, она неприятна кому угодно. Личность пахнет и содержит в своем теле целый набор различных паразитов. Несправедливость первая – он должен был умереть при родах. Но это для тех лишь, кто верует в судьбу. Не буду высказывать на этот счет никаких точек зрения. Так вот, уроду повезло – ему досталось до хера бабок. О способах: ограбил, нашел, подарил тайный благодетель, заработал, в конце концов. Это важно, ибо способ приобретения блага меняет знак справедливости. Нарочно не скажу вам это начало. Наше равенство (справедливость – это равенство) мило превращается в уравнение, которое решать вам. Ну дык вот, начальное условие здесь – икс. Раздобыв бабосов данный кретин чувствует приятную дрожь в руках и необычную уверенность в себе. Благодаря этой уверенности, он дает себе право пообщаться с кем-то на повышенных тонах, из-за чего скоропостижно получает в торец, и деньги у него исчезают, зато, благодаря закону о сохранении энергии, появляются у тех, кто внимал его повышенным тонам. Из данной ситуации мы можем вычленить туеву хучу моралей, благодаря тому самому неизвестному, которое я определил вначале. Подставьте, размышляйте и вы увидите, что справедливость и удача – я имею в виду ту справедливость, которая не творима самим человеком, речь идет о справедливости и удаче ситуации – ну никак не хотят стыковаться в единое уравнение. Получается, что уравнение корней не имеет. Короче, справедливость противоположна удаче. А любая удача несправедлива в обыденном смысле этих слов. Сумбурно? Сумбурно. Но поразмышляйте об этом на досуге, и, если в вашей голове все находится в большем или меньшем порядке, то, я надеюсь, вы придете к тому же заключению.
*** с ним, с этим уравнением. Если мы продолжим его решение, мы углубимся в совсем другие вопросы. Мораль и объективизм – попса в философии. Достоевский сказал, что все дозволено и ни хрена себе не дозволял. Опровержение божественной справедливости бесполезно, ибо она сама себя неплохо опровергает, приходя «в конце концов», и мы не видим – справедливость это, и за что такое наказание или вознесение. А кому судить, как не нам?
Мертвый младенец возвращает меня к кудеснику, идущему вдоль изгороди. Вот он идет, идет, поворачивает поссать. Ныряет во тьму из света фонарей, встает в позу, и выполняет очередное свое желание. И вот странность: казалось бы, струя летит в листву кустов, - ан нет: звук такой, как будто она попадает на что-то пустое и неестественное. Пока пиво изливается из мочевого пузыря, кудесник пытается отгадать, на что же он все-таки ссыт. Наиболее естественный ответ – под струей пластиковая бутылка… нет. Звук слишком гулкий. В голове начинают плыть справа налево варианты ответов, но тут время на размышления истекает, кудесник застегивает ширинку и пинает предмет своих размышлений. Пакет, одним концом торчащий из земли. Бля. Как все прозаично. Пинает пакет – что-то блестит. Вынимает аккуратно свернутый файлик, где обнаруживает пластиковую карточку и конверт. Не успев засунуть в карман хоть что-нить из найденного, кудесник слышит сзади весьма басистый голос, который с мерзкой интонацией вопрошает риторически: «а кто это у нас тут такоооой!» после чего кудесник получает сначала в затылок, а потом, уже упав, еще куда-то. На фоне городского светящегося неба над ним нависает широкая фигура любознательного незнакомца и из нее слышится следующий вопрос: «А что это у нас тут такое?». В следующий момент кудесник лишается обоссанной находки. Фигура начинает удаляться, а кудесник желает ему смерти. Это порыв, и этот порыв необычайно искренен. Выйдя на дорогу, фигура получает в корпус удар автомобилем, который несся на огромной скорости. Постояв немного, осознавая то ли причиненный себе ущерб, то ли вообще содеянное, автомобиль с еще большей скоростью смывается. Кудесник встает, подходит к человеку, растерявшему мозги по асфальту, достает из его кармана карточку, плюет на остатки его лица кровью и идет домой. Улица пуста. Лишь пройдя приличное расстояние, он слышит сзади крики удивленных прохожих. Его это уже не касается.
Дома кудесник распечатывает конверт и читает весьма приятную для себя информацию: «Уважаемый, дорогой и любимый находчик! Я очень грешен пред этим миром… (здесь идет кусок патетической исповеди – на *** его, он не суть) …и поэтому я решил быть бескорыстным и совершил этот, на ваш взгляд, сумасшедший поступок. Если вы нашли эту тайную милостыню, значит богу угодно, чтобы эти деньги были у вас, ибо я попросил спрятать это в самом неожиданном месте». Далее следовал пароль и прочая хрень, способствующая съему денег с карточки. Денег казалось достаточно, чтобы начать жить не напрягаясь, если распорядиться ими с тем жадным умом, который сейчас так ценится. С тех пор кудесник живет не напрягаясь и хорошо.
Мертвый же младенец рассуждает о добре и зле. То есть он вычищает зло от добра и иллюзий. Ему нужен чистый дистиллят.
Мертвый младенец попирает своими маленькими ножками кардинальную разницу между филантропией и мизантропией. Есть несколько других разниц. Филантроп, например, различается с альтруистом. Филантроп – светолюбивое растение, которое не предъявляет своему солнцу ничего, кроме любви. Филантроп смотрит на человечество и видит памятники культуры, переплетение эстетических категорий, охуительный объем знаний, которое мы приобрели за всю историю, кроме того, филантроп видит саму историю, он возвеличивает ее героев. Филантроп – это тот, кто говорит «не ведают, что творят», когда его ****ят в темном переулке. Он – филантроп – находится ниже плоскости общества и любит людей за их величие и многочисленность, ощущая себя в их толпе и не замечаемый самим обществом, зарегистрированный пожизненно и посмертно, он смотрит из своего светлого подвала и восхищается. При первой возможности филантроп творит добро, для того, чтобы приблизиться к тому человечеству, которое он так любит. Филантропия бесполезна, поэтому филантроп превращается для нас в какую-то кретинскую улыбчивую птицу.
С противоположной стороны плоскости (которая является показателем нормального отношения к обществу, то есть по сути, никакого) находится альтруист, который делится на бедного и богатого, последний обычно называется меценатом. Альтруист, в силу своей образованности, по-другому смотрит на тезис «не ведают, что творят», полностью тезис звучит вот как: «Не ведают, что творят, потому что нет мозгов». И поэтому альтруист их любит, - он считает, что мозги есть у него, а все остальные – дебилы, - достойны прощения по своей умственной недостаточности. Бедный альтруист ходит по миру или сидит у себя дома и просто прощает всех, по возможности творя добро, богатый же альтруист творит добро, в силу возможностей, и уж только после этого прощает. «Суки высокомерные» - негодует мертвый младенец – «если бы вы публично совершили акт прощения меня, я бы убил вас одним из тех изощренных способов, коими подох сам. Пидоры напыщенные!». Оба альтруиста превращаются для нас в надменных хамелеонов.
Мизантроп читает плохие книги – Сада, Ницше, Ла Вея, пошлого Сартра. Набирается информации, что питает его мизантропию. Он каждое утро презирает трудолюбивого соседа, который вечно херачит чем-то в стену, видимо делая ремонт. Мизантроп выходит на улицу и видит бардак и бордель. Люди превращаются для него в кишечнополостных, плывущих по течению туда, куда нужно течению. Он ненавидит их сраный этический закон. Стихи мизантропа поражают крепостью исполнения и горечью злости на мир. Его картины мрачны как средневековые винные погреба. Потом он идет на работу или куда там еще, контактировать с обществом. Несомненно, в близком окружении мизантропа можно встретить достойных людей. И он их трезво характеризует, как тех, с кем можно общаться. Ему нравится то, что его уважают те, кого он уважает, и если он кого-то не уважает, а они его уважают – это ему тоже нравится. Ему нравится одна женщина, а в другую он вообще влюблен. Но за что ему любить этот мир? – мир его постоянно обижает. Мир полон опасных безмозглых ублюдков, способных своей массой, даже не заметив этого, смести, сломать утонченного голубокровного мизантропа с крышки своего стола. Находясь внизу плоскости никакого (нормального) отношения к обществу, мизантроп безобиден. Он не согласен с миром, но приемлет его за отсутствием альтернатив. Это тот, кого заочно прощают альтруисты и заочно же любят филантропы. Но мизантроп относится к всеобщей розовой любви «ах оставьте меня, пожалуйста!». Он превращается для нас в норчатого грызуна с вечно недовольной физиономией.
Собственно первое зло. Зло деятельное. Зла бездеятельного мы не замечаем и поэтому никак его не трактуем, равно как и бездеятельного добра, поэтому мизантроп и филантроп берутся за руку и уходят на ***, они – одно и то же в проблеме деятельности, да и, собственно, в принципе, для неразборчивого в нюансах наблюдателя. Да и вообще, они – одно и то же! Нас интересует зло деятельное камюанское и библейское. Камюанское зло не ведает о своем неблагодеянии. Оно может раскаяться в убийстве, оно может оправдать свое убийство, оно может не понять убийства, но факт есть факт – убийство совершено и совершено оно именно им. Камюанский злодей может на полном серьезе любить людей хороших и убивать людей плохих. ВО ИМЯ ДОБРА!!! УРРРАААА! ЗА НАШИХ МАТЕРЕЙ! ЕЩЕ ЗА КАКУЮ-НИТЬ ХУЙНЮ! Происходит бурная деятельность, в результате которой происходит разрушение без созидания. «Не ведают, что творят» - говорят альтруисты, глядя на развалины, и начинают созидать - «Мы прощаем вас, долбоебы». Камюанские злодеи, - действительно, долбоебы, они всегда вершат благое дело, и никогда зло. Они невероятно узколобые и сильные. Они – исполнители своего уебищного зла, должны быть узколобыми и сильными. Это те, кого ненавидят мизантропы, осознавая уебищность их зла и те, кого прощают альтруисты, становясь их жертвами. Это большинство, это стадо быков, под одинаковым знаменем идущее и на убой и на траходром. Мертвый младенец ждет, когда наступит время их отстрела. Он жалеет, что не сможет принять в этом участия, благодаря своей виртуальности. С какой стороны плоскости они находятся? Они составляют саму ту плоскость, относительно которой измеряются все «-тропы» и «-исты» - плоскость нормального отношения к человечеству, то есть никакого и не отношения и не к человечеству.
Очистившись от плевел, на сцене появляется зло, библейское зло. Зло, осознающее свое зло и воплощающее себя в деятельности. Не знаю я такого. Оно – библейское. Его нельзя простить – оно ведает, что творит и его нельзя любить – оно – зло.
Ну что, заебались рассуждать? Вот вам две смешные истории.
История один. Главный герой – мизантроп-революционер. Их много всяких подкатегорий. Я же в общем рассмотрел категории отношения к человечеству. Ндык вот, мизантроп-революционер – это мизантроп, который меняет мир, начиная с себя и на большее не рассчитывая. Ему надо отличаться, путем одевания в клоуна или отчебучивания каких-нить знаков протеста в виде безобидных феерий, типа сжигания библии, купленной на собственные деньги. Итак, такой вот мизантроп. Пасха. Желание очередного акта протеста обществу. Великий религиозный праздник, крашенные яйца, куличи, творог с изюмом и орехами… Протест: напиться в говень, закусывая куличом и яйцами, чокаясь со своим отражением в зеркале, и говоря: «Христос воскресе». Потом выйти на улицу, шатаясь и не скрывая своего состояния, дойти до церквы (рожа в твороге, из кармана пузырь торчит, ширинка расстегнута, на ухе скорлупа зеленого цвета), войти туда и наблевать посередь святого места. Итак, таск вполне ясен. Наш персонаж нажирается в зюзю, выходит на улицу и… ему обидно, он блюет прямо там, где остановился, так сказать, тратит боевой заряд в холостую. Толпы пьяных в дребадан мудаков прутся в церковь. У кого-то рожа в куличе, у кого-то в твороге, в карманах битые яйца, и портвейны. Революционер оказался эволюционером. Ему удивительно: весь его цинизм растворился во всеобщей радости церковному празднику. Циник превращается в проповедника. Он встает посреди церкви и начинает говорить с отвращением об их циничном поведении, порицая их в своей мизантропской манере. Теперь это, как ему кажется, его протест мудакам. Все кивают и стыдятся. Некоторые недоумевают: «Бля, дык праздник же!». Мизантроп же красноречив в своей проповеди.
Смешно? Смешно. Хе-хе-хе…
История два. Главный герой – кудесник. Он сидит с другом на кухне и рассуждает о том, что гопота мешает ему жить. Друг соглашается: гопота – большое зло. Нужно совершить процедуру стерилизации квартала от засилья гопоты. Двоим им этого не сделать, стало быть, надо звать кого-то еще. Кого-то, кто солидарен с ними в данной антигоповской доктрине. Короче, они собирают своих друзей, те – своих, и так далее. Шобла набралась потрясающая. «По порядку расчитайсь!» - «По****овали, ****ем этих ублюдков, восстановим справедливость и пр.!». И вот, шобла молодых людей прет по всем дворам в надежде выловить хоть одного гопника, который так или иначе мешает жить тому или иному гражданину. А нету никого! И стоят эти дебилы, чешут репы. Мертвый младенец ржет над ними в голос: «Долбоебы, каких гопников вы собрались ****ить, если вся гопота собралась здесь и вот стоит в недоумении?!!!»
Все, кончаем с лирикой, обратимся вновь к кудеснической деятельности. Благодаря обретенным бабосам, кудесник ведет весьма рас****яйскую жизнь: ****ся, бухает и далее по культурной программе. Свободного-то времени – дохера! Пропорционально с долготой пребывания в пространстве свободного времени - херню сказал, ну да ладно, - так вот, пропорционально с долготой пребывания в пространстве свободного времени, в кудеснике рождается некое подобие мироненавистничества. Почему подобие? Все просто: в кудеснике нету никакого недоумения. Он не подымает башки к небесам и не читает господу нотаций по поводу некорректно сконструированного мироздания. Кудесник не задумывается насчет трансценденций, ему посрать на трансценденции. И он никогда, если не считать детства, не принимал мир, как дар, который должен был бы соответствовать ему, как соответствует кресло стоматолога спине пациента. Ему просто все не нравилось. Он просто тупо отрицательно ко всему относился. Разумеется, основным раздражителем получались человеки, поскольку кудесник был лишь один раз един с природой, когда срал в кустах на одном из пикников. Человеки – это окружающая среда.
О! Вспомнил – «мерзавец»!
Ндык вот, кудесник просто не любил так же искренне и бескорыстно, как искренне и бескорыстно любят. Его бесило брюхо вон того мужика, и он, что закономерно, не желал иметь такого пуза. Так же его добивало долбоебство его друзей, и он не желал быть долбоебом. Ну и так далее, по восходящей. Или по нисходящей, как хотите. Это, в принципе, называлось бы скукой, если бы не было столь навязчивым. А оно не желало отвязываться.
К чему ведут скука и сытость? К разврату. Кудесник возжелал разврата. «Наконец-то», - скажете вы, алчные. Ан херушки вам!
Ндык вот, какой-то дедушка посоветовал ему мазохизм – дескать, сам двадцать восемь с половиной раз пробовал – ****ато, но дорого. Позырив, как тетки в черном ебошут мужиков по мордасям и прочим гениталиям, кудесник презрел и разврат.
Вот мазохизм, который придумал кудесник для себя: делать то, о чем стопудово будешь жалеть в далеком или не далеком будущем.
ДЕ-МОРА-ЛИЗА-ЦИ-Я!!!!!
Вот с чего кудесник начал. Он послал на *** всех своих друзей, понадеявшись, что возжалеет об этом. В этом он не был сильно изощрен, ибо просто достал телефонную книжку и персонально сказал всем, что более не хочет их видеть. Это дико удивительно, но друзья его не поняли и не поддержали. Процесс отсылки друзей на хуй был затянутым и неинтересным. Никто не понимал его и на хуй не шел. Зато все друзья постепенно сходились на мнении, что кудесник стал излишне заносчивым, и в один прекрасный момент самая правильная половина кудесниковских друзей собралась, наваляла кудеснику ****ы и клятвенно пообещала больше не общаться с этим ебучим мажором. Остальная половина, более или менее интеллектуально развитая, посчитала странное поведение кудесника всего-навсего затянувшимся депрессняком, поэтому, чтобы доказать серьезность своих намерений, кудеснику пришлось переспать с подругой самого активного из этих сраных доброжелателей (порыв, - и она вся его), после чего они, наконец, ушли за социальные горизонты. Далее: любимая женщина. На тот момент, любимой женщиной была красивая и глупая блондинка. На первый и последний взгляд это оказалось легко: сказал ей, что трахнул подругу друга и в момент послан в самую глубокую жопу, кроме того, узнал, что она, оказывается, всю дорогу его использовала и вовсе не любила и изменяла ему и т.д. в том же блондинском духе. Личное пространство кудесника в миг очистилось. Он меняет номер мобилы, переезжает в другую жопу города и молча переживает причиненный себе вред. Новые друзья не наклевываются – он ненавидит окружающих. Из-за этого объем свободного времени достигает апогея. Ему все больше и чаще приходится наблюдать занятых людей из недр своей праздности. Вот еще один парадокс в нем: жажда разврата (кудесникового мазохизма) удивительно органично сочетается с желанием перерезать шею каждому встречному. Желание дискомфорта себе и желание такого же дискомфорта окружающим, то есть, желание всеобщего дискомфорта, где он, кудесник, как главный извращенец, получал бы от этого удовольствие, а окружающие – страдания. Мазохизм опресневает. Друзей новых нет, для ощущения одиночества, расставание с каждой своей новой пассией не приносит никаких страданий, и каждый последующий раз напоминает просто необходимость, нежели надрыв.
И вот его находит друг, тот самый, который раньше, в студенческие годы их дружбы трахал Сю. Ну, вы помните. Ндык вот. Этот друг пишет откудова-то и говорит, что мог бы устроить кудесника на ****атую работу под свое чуткое начало. Кудесник трет руки и осуществляет последние мазохистические шаги.
Он шляется по небезопасным районам и ищет приключений на свою задницу. К нему подваливают шестеро и просят звякнуть по мобиле, потому что там у них что-то случилось… короче, вы все поняли. Кудесник отвечает, что у него аж пятнадцать мобильников с собой, и что все для вас. Вам нужно только отобрать их. Быдлы не понимают, об чем толкует наш кудесник, а он прост в своих действиях. Все элементарно: из кармана по-бырику достается такой канцелярский ножик для резки бумаги со сменными лезвиями и лезвие с характерным трещанием выдвигается в ноздрю ближайшему стоящему к вам ушлепку. Ушлепку больно, и ****о евонное все в кровище, и сотоварищи евонные бросаются на помощь пострадавшему, но вы бархатным голосом говорите, что данный молодой человек ****ует с вами, иначе лезвие длинное. Кудесник снова прост: он связывает кретину руки, запихивает его в канализацию и закрывает люк, оставив лезвие у него в носу. Мазохизм удачен: кудесник чувствует себя измазанным дерьмом.
И последнее: перед самым отъездом. Красивый летний день, по улице гуляют с собачками и без собачек. Из динамиков доносится музычка Джанго Рейнхардта, но кому это известно? Всем хорошо, и от этого они кушают мороженное. Кудеснику плохо – он обмазан говном. Предпоследний мазохистский финт, и он у друга в подчинении. Подчинение другу – последний мазохистский финт.
Так вот, для предпоследнего мазохистического необходим счастливчик, как можно более придурошный от осознания своего счастья. Кудесник поджигает свой дом со всем барахлом, какое там было – на *** он нужен, этот багаж? – и идет искать придурка. Находит, сажает в авто и едет туда, куда звал дружбан. За время пути становится известно, что мудила завтра женится и поэтому так счастлив. Посередь дороги придурок из авто выпускается, под дулом пластмассового пистолета раздевается и сжигает свою одежду. И совсем уже последний штрих: на жопе счастливца кудесник оставляет клеймо, которое соображает из крестика и зажигалки. На большее кудесниковской фантазии не хватает, и он едет по своим делам, оставив молодомужа озадаченным мыслями о целях данного поступка и в возмущении о не по-бердяевски жестоких нравах, порожденных низким духовным уровнем современного ему поколения.
Я, конечно, понимаю, что мое эссе как-то незаметно для меня самого превратилось в историю одного ублюдка, но что я могу поделать, если я увлекся?
Итак, кудесник приезжает к другу, снимает флэт и устраивается на работу. Им не движет желание принести пользу обществу, не движет потребность искупить грехи перед людьми, не заработать денег… Все это для него фуфло. Он просто мечется, как говно в проруби, потому что любая среда, в которой бы он ни вращался, ему жестко претит. То есть, будучи рас****яем, он ненавидит окружающих его рас****яев, будучи… А никем иным он, вроде, и не был. Короче, аналоги себя его раздражают не потому, что он желает быть оригинальным, а потому, что занимая в ненавистном обществе нишу, всегда занимаешь ее как определенную для тебя ранее. То есть ты не рассматриваешься в своей индивидуальности и взаимозаменяем, как батарейка. И куда бы ты ни пошел, какое бы место под солнцем ни занял, всюду это место определено для тебя ранее и является стандартным разъемом, гнездом или клеммой. А с тем учетом, что ты ненавидишь, кого бы то ни было за то, что они с этим согласны каждой своей конечностью, так вот, с этим учетом, ты ненавидишь соседей по нише, которые по этой же причине начинают обожать тебя. Осознав эту ситуацию, человек озадаченный проблемой обычно находит два пути: революция как протест и аскетизм. Революция как протест является злостным заблуждением, и за это социальному революционеру я разрешаю засунуть в нос платок в спирту и поджечь, потому что социальный протест – такая же социальная ниша, так же отведенная для таких же взаимозаменяемых людей, как и, скажем, морг. Аскетизм – вообще не выход. Не знаю ни одного аскета, съебавшегося от общества от своей ненависти. Обычно это происходит от невьебенной любви, как бы парадоксально это ни звучало. Зло любит роскошь и хочет достигать ее не напрягаясь, оно самоудовлетворяется, находясь в ненавистной среде, ибо оно порождено этой средой. Оставим эти злоебучие рассужденьица нашему мертвому младенцу, потому что мне охереть как интересно, что же там с кудесником-то.
Кудесник же, сбежав от одних мудаков к другим, прекрасно осознавал, что он так же будет ненавидеть и их, но жить и быть подобным прочим долбоебам, он не желал.
И это… ВНИМАНИЕ! Это очень важный в кудесниковой биографии факт – факт подъема по карьерной лестнице. Именно поэтому я не буду подробно ничего описывать. Фишка была вот в чем. Друг кудесника всегда подавал всем надежды, а кудесника очень быстро заебало находиться среди придурков его окружения на новом рабочем месте. У него возник порыв насчет приподняться в должности повыше. Именно по этой причине начальника друга кудесника поражает сердечный приступ, увенчанный летальным исходом. Друг подымается выше, кудесник следом. На своей новой должности он отрывается как может, показывая охереть какого творческого человека, благодаря своему похуизму на результаты и на здоровье подчиненных. Но ему и здесь в скором времени насто****ивает находиться и снова начальника его друга (уже следующего) постигает несчастье: автомобильная авария. Следующая ступень: сгорел у себя на даче. И последняя ступень: при невыясненных обстоятельствах. ФИНИШ? Неа. Друг – ген. дир., кудесник – зам. И где-то примерно здесь кудесник осознает себя таковым! Вот оно! Вуаля! Кудесник сам назвал себя так.
И вот одним солнечным утром с кровати встает само зло, в голове которого дохера планов. Он выгоняет проститутку из дома, садится в тачку и прет к осуществлению. Заказывает друга, становится ген. диром и живет так, как ему того нужно. Мазохизм из красивых финтов превращается в потребность. Он не может жить без нервной дрожи в кобчике. У него ее давно нет, она атрофировалась. В Штатах к ****и матери снесена статуя свободы, к этому присовокупляются всякие мелочи, как поджоги кучи храмов и разрушение памятников. По кой хер их охранять – они же вона какие каменные. И человеки в момент начинают обожать памятники и негодовать о вандализме. Ну и так далее, в том же духе. Кудесник развлекается, то есть делает все, что он может сделать такого, в чем его не обвинят. От простой шутки: поджечь почти все рекламные щиты по городу до выведения нового вируса, заставляющего людей вонять и срать по-черному. Но! С момента осознания своего кудесничества в нем не возникает ни одного порыва. Все дело в тонком расчете и огромных бабках. Поэтому кудесник не жалеет ни того ни другого на осуществление своих ебучих разрушительных идей. А возможности и потребности прут по возрастающей и я не буду говорить о перспективах. Человечество сидит на стуле с гнойной занозой в головке члена и стесняется ее выковырять.
Таки дождались, пока я снова напьюсь? Здесь мы с дохлым младенцем открываем вам небольшой секрет: мы пишем сию ***ту, находясь систематически в нетрезвом состоянии, - такова традиция моих пасхальных изречений (помните «человека без носа»?). Пуркуа это в пианом виде? Потому что я искренен перед бумагой в пьяном виде. Пусть даже перед ебуче виртуальной. Эссе пишется в разных местах: то там, то сям дополняется, что придает ему такую вот милую десистемность. Вы видели вообще хоть один идеал здесь? Нихера? Я тоже, как ни странно, не создавал здесь никаких идеалов. Ну их на хуй идеалы? Мне, чесслово, по барабану на ваше на этот счет мнение, но мне похуй и на идеалы. Идеалы – говно. Идеалы делают нашу жизнь центростремительной. Нахуя нам центростремительная жизнь, спрашивается? В жопу центростремительную жизнь. Кто спросил «что такое центростремительная жизнь?»? Определяйте для себя сами, что это есть такое и шлите это в ****у и как можно смелее! Мне всю дорогу это было слабо. Я даже не определил для себя «центростремительность» жизни. Я же знаю, что из этого хуйня получится. Мертвый младенец презирает меня и тычет мой труп лакированной тростью.
Так, а теперь отбросили из памяти всю ебучую биографию кудесника. Его для нас нету. Я открываю для вас другую сторону этого эссе. Вот она:
Другая сторона.
Мы с дохлым дитятей создаем для вас дежавю, которое должно отбросить куда-то назад во времени. Итак…
Большое окно чуть ли не во всю стену, на фоне него силуэт в кресле-качалке. Силуэт пьет бульон и слушает четвертую патетическую. На носу пенсне, рядом дог, на стене шкура, ружье и трофеи. По стенам книги-книги-книги на полках. Охеренная люстра с висюльками из венского стекла иногда позвякивает от сквозняка или еще от чего-то. Письменный стол перед окном, в стаканчике перья, карандаш и измеритель, чтобы чесаться. Рядом череп, муляж пениса и заспиртованный в формалине младенец. Все как у людей. В эфире скрип кресла, звон висюлек и шуршание гувернантки, смахивающей пыль с косоглазой лосиной головы. Идиллия прямо пропорциональна количеству бульона.
- Сю!
- Уи, мсье. Кофе, глинтвейн, алиготе, миньет?
- Миньет, Сю.
- Пуркуа бы и не па. Чмок-чмок-чмок-…-Чмок. М-м-м… Вуаля!
- Теперь глинтвейн, ты молодец.
- Ну что вы… это моя работа.
- Ах, Сю, моя лапонька. Я задумал тут одно замечательное дело. Я заметен обществу лишь как ученый, ты понимаешь, Сю? Сю, на каждой моей книге написано мое имя, я приношу миру проименованное знание. Каждый знает мое имя и мои заслуги. Это неискренне, Сю. Это не добро… Понимаешь? То, чем я занимаюсь аморально и больно, но эта боль, эта боль, она во имя науки. Я убиваю живое, а созидаю лишь письмена, которые какой-нибудь прощелыга ушлый оспорит и низложит, а я не смогу защитить, потому что все, что от меня останется, - это мое имя над ложными оспоренными трудами моими. Понимаешь меня, Сю? Я не сделал ни одной добродетели. Я заспиртовал младенца, вот он в баночке стоит, вывел вирус, который заставляет людей срать и вонять… Это добро? Нет, Сю, это не добро. Я трудился, защищал диссертации, но не сделал никому ни грамма добра, которое мне все так усердно присваивают. И вот что я решил, Сю. Я решил положить на определенный счет определенную сумму и карточку и небольшое письмецо адресовать просто человеку. Не ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ, но просто человеку. Понимаешь? Это будет то добро, которого от меня никто не ждал. Это будет тайная милостыня. Завтра я оформлю счет и закопаю карточку в каком-нибудь совершенно неожиданном месте. Кто-нибудь найдет, и ему некого будет благодарить. Я долго думал над этим шагом, не останавливай меня, Сю…
Далее…
- Дорогой, не нервничай, у нас с ним ничего никогда не было, веди ровнее, пожалуйста…
- Не указывай мне, сука. Я здесь мужчина и я – твой мужчина, а ты держала за задницу какого-то пидора. При мне держала!
- Дорогой, прошу тебя. Снизь скорость, не стоит быть таким ревнивым!
- У него *** больше? Скажи, да? Хуй больше?
- А-а-ай, следи за дорогой. Мне страшно!
- Молчи! Так больше у него *** или меньше?
- А-а-а! Меньше! Тормози!
- Так он все-таки пер тебя? Сука!!!
- А-а-а-а! Нет!
- Бляяяя!
- Ты сбил человека!!!! Что ты наделал?
- Да знаю я… Заткнись бля…. На *** отсюда.
Следующее… Что я там писал? Размышления-размышления-размышления… Глаза на лоб лезут от моей пьяной искренности. Ладно, *** с ними, с мелкими порывами
. Переходим к карьерному росту. Что там у нас на первое? А, ну да – сердечный приступ… Вот вам следующий диалог, который повторялся каждый день до его смерти:
- дорогой, не кури так много, у тебя сердце плохое…
Или:
- Милый, с твоим сердцем только виски пить…
Или:
- Солнышко, врачи тебе прописали санаторий, а ты все: работа, работа…
Далее по списку – автомобильная авария…
- Тиха ты… Дай я поведу…
- Извините, вы же пьяны!
- Это я пьяны? Я пьяны? Слышь, ты бля, пидор мелкий, дохуя зарплаты получаешь что ли? Думаешь, я водить не умею? Дай бля я девок довезу, как полагается! Ты, бля, кретин, как улитка, как черепаха ебучая еле двигаешься. А ну останови колымагу, мудак, ща я те покажу, как надо водить.
- Я не могу… Может случиться авария.!
- Иди, бля, на ***! Остановил сука тачку! Быстро! Ты знаешь, кто я?! Дебил, бля, ебучий, стоп, я сказал!! Эть… Ать… оп… (Пытается взять управление тачкой на себя с заднего сиденья, девочки визжат и смеются)
Далее у нас что? Ага, сгорел на даче…
- Сынуля, скока раз я тебе говорил, не клади сосну… Видишь, как искрит?
- Па, но тут одна сосна только, что я могу сделать?
- Ладно, жги сосну… Но если у соседа хоть кустик на участке сгорит – нам писец, это очень большой человек. И костер на ночь не оставляй – погоды стоят сухие. А я спать пойду.
И последнее: «при невыясненных обстоятельствах»… Ха-ха! Проститутка отравила.. И ни у кого не хватило фантазии на****Ить что-нить телевидению. Все порывы разобрал? Ах да… Еще про ту самую Сю, которая однажды вечером пришла к кудеснику попробовать новый сорт чая… Вот он диалог:
- Не, девачки, вы видели, как он на меня смотрел? У него такой взгляд!!
- какой?
- Ну… Такой… острый.. Понимаете, острый!
- Нет, хи-хи-хи-хи-хи…
- Ну, прям заставляет краснеть. Такое ощущение, что он тебя не любит прям… Понимаете.. А мой как дурак: зенки всю дорогу влюбленные, блин, как у кота…
- Ну и ***ли?
- У него какой-то новый сорт чая есть… Я последнее время люблю все восточное. Вот…
- Да так и скажи, что у тебя недотрах.
- Да ну… Не недотрах, конечно, но моему есть чему поучиться…
Ну и в том же духе далее.
Вот и все на сегодня, дорогие мои радиослушатели, конопатенькие. Хотите ли вы этого, или нет, но тему я вскрыл. (****ец, какой вкусный чай я сейчас пью, сидя в одних трусах перед компом). Я просто показал двойственность этой сраной медали и не буду выводить никаких выводов, в двадцатый раз предоставляя это вам. ФЕНОМЕН КУДЕСНИЧЕСТВА. Что мы, читатели, видим? Мы видим с одной стороны какую-то сраную биографию, сопровождающуюся некими порывами на домысливаемом нами уровне, так или иначе воплощенными, а с другой стороны мы видим коротенькие истории абсолютно левых относительно кудесника людей, которые никак не зависят от его ****ых порывов. И некоторые из этих «результатов» вообще никак с феноменом не связаны, и результаты зачинались давно. Две части этого эссе нужно читать независимо друг от друга, чтобы почувствовать перец этой проблемы. С одной стороны перед нами мистика и пр., а с другой – цепь независимых друг от друга событий и уж никак не связанных с кудесником (относительно второй части понятие «кудесник» для нас исчезает). Кто-то видит в этом «зеленую улицу» судьбы, открытую одному человеку, порывы которого совпадали с направлением движения по этой улице, кто-то видит просто везучего ублюдка, кто-то – колдуна и волшебника и всех этих сказочников вместе взятых, кто-то – избранного мировым злом (в данном случае) исполнителя… Тада-да-даммм.… Это не эссе, как вы подумали.… Это открытый вопрос. Здесь, на n-дцати вордовских страницах я выложил один лишь заданный вопрос о совпадениях желаемого с выполнением… И весьма нехера было эту херь до конца читать. Отвечайте на вопрос книгою в трех томах и несите ее мне за прочтением и подписью.
Ой, мертвый младенец подмигнул вам…